Форум » Армейский юмор » Армейские байки (часть 5 ) » Ответить
Армейские байки (часть 5 )
Admin: Различные рассказы армейской службы,страшилки и байки.....
sergei: Александр пишет: Слышу сквозь боль нечеловеческую - что-то по полу покатилось. Ну, думаю, отдухарился ты, мужик, теперь будешь в профсоюзном хоре фальцетом петь. Отдышался, гляжу - слава богу: и правда!!!Слава всевышнему ...пронесло!!!
Александр: тут недавно одного с прибитыми показали..............так ему похоже пофигу все страхи
Гера: Александр пишет: так ему похоже пофигу Вот этому действительно пофиг
sergei: Александр пишет: с прибитыми показали А представь,что мошонки бы не было-пришлось бы в руках носить...
ВВГ: Постановочное шоу... Кто купался в холодной воде знает, что потом содержание мошонки трудно нащупать... Ну а кувалда, когда бьёт по массивному блоку, вообще то безопасна..... просто зрелищно..
Гера: ВВГ пишет: Постановочное шоу... Он весь ролик молчит, голосок наверно тонюсенький, а в трусах поролоновый муляж...
Александр: Гера пишет: Вот этому действительно пофиг он оскопленный ...........на 1мин 19-20сек видно што там замокрело...........или обоссался или яишницу сделали........да и потом видно што труселя заретушировали sergei пишет: что мошонки бы не было-пришлось бы в руках носить... ну зачем в руках..............карманы же есть
Павленко Станислав: Александр пишет: ну зачем в руках..............карманы же есть ... ...В карманах неееееееееееееееееее... ...видно...
sergei: ВВГ пишет: Постановочное шоу... я смотрел передачу про этого красавца.у него заблокированы болевые рецепторы.он уже лет двадцать этим занимается-колотит себя по яйцам.объясняли с научной и медицинской точки зрения.боль-первая сторожевая зона.не было бы её то ходили бы с гвоздем в башке не замечая этого...набивая часть тела 9в данном случае мастурбируя бамбуковой палкой по гениталиям) он дбился уменьшения нервных рецепторов в этом месте.
Александр: Павленко Станислав пишет: ...видно... што значит видно..............а вдруг это орехи
Михаил: Гера пишет: Вот этому действительно пофиг Гера пишет: голосок наверно тонюсенький Кино такое было "Фаринелли-кастрат". Он?
sergei: Каждую встречу с Януковичем Путин начинает с анекдота, что после недельной голодовки лев, наконец, признал, что сторож зоопарка - царь зверей.
sergei: ***ИГОРЬ*** пишет: Не понял я чо-то. это я не понял-это ты про себя???
Владимир Мельников: Смена будет. продолжение рассказов. Маленько освободился. Прошли процедуру аккредитации под новые стандарты 3го поколения. Теперь 5 лет на боку лежать можно. Весна 1981 год. Есть момент, как вместо бассейна сделали меморила Героям. Стелу. Смена будет! Весна 1081 года. Умотались сегодня так, что ноги по пояс отнялись, и руки выше пояса не поднимаются без боли. Ждали их. Ждали и наконец-то дождались! Приятно и в то же время хлопотно. Хлопотно от того, что опять в который раз за полгода после призыва всю работу по переселению из кубрика номер 13 взвалили на нас, не духов, но хрен редьки не слаще, черпаки, те же самые духи, пока мамонты ещё не попали во взвода. Да и где они эти самые мамонты или слоны, или духи? Нема их, ни единого в комендантской роте, хотя время на дворе, первая декада апреля 1981 года. Вру, духов уже видели, правда, не в дивизии, а на военном аэродроме в Фалькенберге и видели первые партии, прибывающие сюда в Германию самолётам. О них трепался в курилке в автопарке водила, возивший на УАЗ-469 начальника строевой части дивизии. О них говорили писаря из той же строевой части. Народ ушлый, они всегда раньше всех обо всём и обо всех узнают, да и не удивительно это, не по своей воле им приходится всё знать и трёп разносить по кубрикам и курилкам. Ужин прошёл, как обычно, рожки вместо картошки, консервы рыбные в томате вместо свежей рыбы. Почему свежей, да потому, что люблю я её окаянную, в вершках пожаренную или на постном масле, с салом или без, с яйцом, залитым поверху или с овощами. Консерванты приелись, картошка давно кончилась, хочется щей домашних из крапивы или щавелька, не могу без окрошки, щей из молодой капусты и свекольника. Простую простоквашу от скисшего молока, картошечки в мундирах сваренной, пёрышков из молодого лучка и сольцы! Сольцы на горбушку ржаного хлебца и деревенского белого кваса из ржаной муки, такого кислого и забористого, какой доводилось пробовать по случаю в деревне. Весь ужин все провели в гудёже за своими столами, равнодушных весть о прибытии в ГСВГ первых самолётов, не оставила ни среди черпаков, нас то есть, ни среди дембелей. Радость, правда, у всех от этой новости была, естественно, разная. С тоской я смотрел на дембелей весенников, сидящих за моим столом, с тоской и страшной завистью! А, как оно могло быть иначе? Это ведь первые дембеля, с которыми я служил полгода, и которых было за, что уважать и было чего жалеть. Весенники, как показала потом жизнь, всегда были безобидными и добрыми малыми, ни до кого особо не доёбывались и никого особе не терроризировали, их самих не так сильно напрягали в роте и особо не припахивали. Да и, что говорить об их тяготах, когда на дворе теплынь и благодать, какие могут быть тяготы без морозов и снегопадов? Следующий день поставил точку в наших ожиданиях. Было обеденное время, ровно половина второго дня, мы находимся на втором этаже ГДО, где со стороны входа в фотоателье, располагавшегося на первом этаже слева от входной двери и музыкальной школы, располагавшейся также слева, но уже на втором, нашем со столовой этаже, солдатской столовой комендачей, окна, которой выходили прямо в аккурат на дивизионную стелу с памятником В.И. Ленину и аллеей героев Советского Союза, воевавших в нашей дивизии. Ранее на этом месте был бассейн, это при прежних хозяевах, тобиш, воздушной и пешей школе разведки, а теперь руками бойцов нашей роты, сооружён мемориал героям, кстати сказать, героев сделали тоже нашими руками, в том смысле, что руками трёх сержантов срочной службы, сержантов-лепщиков из Белоруссии в 1980 году весной. Столовая наша тоже в том же году впервые приняла в свои апартаменты наших бойцов и огромное в том спасибо лично жене старшины роты и ему самому, товарищу прапорщику Верховскому Николаю Сидоровичу. Сидим и принимаем пищу. На первое рыбный суп, на второе макароны по-флотски, на третье компот без сахара из сухофруктов. Компота по половине пластиковой коричневой кружке. Маловато, но остальное место в ней занимают сами разварившиеся груши и сливы. Без сахара пить его непривычно, но так полезно, не погибают витамин «С», можь правда… Сидим по четыре человека за белыми пластиковыми столами, я сижу спиной к окну и у самого окна, напротив меня за столом наш мопед Витя Илюх, разбитной малый на год старше меня призывом, осенник 1979 года призыва, справа и слева мои погодки Иван Гусак и Сергей Гужва, лопаем супец. Витя Илюх не меняет своего выражения лица, ни при каких обстоятельствах, он всегда рад всему, что окружает его вокруг. Илюх невысокого роста, пониже метра семидесяти, пухлый и рыхлый телом много балоболит и потешается. Витю все именно за это любят и уважают, я тоже его очень люблю и готов дружить с ним вечно. Но не всегда было солнечно на его небосклоне службы в мотоциклетном взводе, дембеля-весники, которые пока ещё не покинули нашу часть никогда не считали нужным принимать во внимание его срок службы, Илюх наравне с нами и ещё одним парнишкой по фамилии Пузик, чуть постарше нас призывом, кололи лёд, мели тротуары, мыли мотоциклы и ходили через день на ремень в наряды по роте, по солдатской или по офицерской столовой, этим двум парням не повезло в жизни больше всех и это было очевидно. Но нам это было только на руку, мы были счастливы, что не одних нас посылают вкалывать, а пославши, нам было приятно от того, что нас могло быть, кому защитить и кому свободно сгонять за попить или похавать, или за покурить в солдатскую чайную или генеральский магаз. Кстати сказать, молдованин Пузик, имел такое же выражение лица, что и Илюх, только его улыбка на лице была натянуто-вымученной, будто всё время ему сильно хотелось срать, может та улыбка была связана с плохим знанием русского языка и отражала его вечно идиотское выражение полуглупого дурачка, хотя парнишка, как все молдоване был хитроват и не глуп. Хитроват, пожалуй, даже больше, чем его соседи хохлы. Ну, да, не об их пойдёт речь. Хохлы соседи по столу, Ванька и Серый, вечно превращавщие самое дорогое и святое в говно, с смысле принятие пищи, как и все пол года с момента прибытия в роту, нахерачили полную миску супа и весь свой хлеб заебенили туда же, превратив приличную похлёбку с перловочкой в говно! Может это и не оно самое, но называя то месиво «тюрей», смотреть приятней мне не становилось. Чудесное варево с приличной заправкой, со скалочками по всей поверхности кастрюли, издавало такой аромат и на тебе! Херак, херак, полная миска дресни серо-белого цвеца, сверху горсть соли, что бы это ни было и как бы круто се варево посолено не было, соли-бубух и за ушами треск от хруста камней на зубах! Мурашки по коже, но голова хлебающего своё поросячье месиво свешена почти до самого обреза миски, а правая рука с ложкой, взятой в неё так, будто то совковая лопата, описывая оборот вокруг половины стола и мешая всем остальным, без опаски быть пораненными, загребает похабень, со скрежетом с самого дна миски, и мурашками по спине у присутствующих, и кидает, кидает в топку хохлу-Вакуле в широко раскрытую пасть, роняя назад в свою миску ошмётки капусты или, какой не то приправы! Окна столовой, располагавшейся на втором этаже ГДО, были открыты настежь, и с улицы постоянно доносился гам и посторонние шумы, шелест шин от проезжающих мимо стелы авто. Один из писарей, узбек по национальности, маленького росточка, сыто потянувшись, встал раньше всех из-за стола, без команды, без всякого на то права, встал, так как пришло время ему быть таким, свободным, с открытым ртом после годового молчания. Кандидат созрел и превратился опять в человека. Всем эта зрелость не очень-то и пришлась по душе, но деды пока своего слова не спешили произносить, парнишка был из безобидных, весёлых и очень полезных людишек. Мал золотник, да дорог, хоть и не русской национальности. К иноверцам в роте относились с некоторой долей иронии, относились ко всем, даже скажу большее, относились критично к хохлам и большего непримиримого отношения к ним не было, чем к какой-либо другой национальности. Хохол, он всем национальностям представлял собой опасность во всех отношениях. Хохол, это больше чем нация, хохол, это самая непримиримая и беспокойная часть населения земного шара. Не украинец, а именно хохол! Не каждый украинец мог похвастаться быть хохлом. Постоял у своего стола узбек, покривлялся-покривлялся на кривых ножках, да не на кого своей борзостью эффекта не произвёл. Ответственный дежурный по роте прапорщик в это время в зале отсутствовал, видимо ходил на вторую половину, в ту, офицерскую часть столовой и писарчук мог позволить себе некоторые вольности. Все молча сидели за столами, ели то, что дали, вели тихо разговоры, правда шум от этой тишины стоял ещё тот и поэтому мало кто понял не чётко произносимых на кривом русском языке нескольких предложений писаря-узбека. Всем было до него делов, как до прошлогоднего снега. Все нежились после зарядки и умывания под ледяными струями воды. Всем было пофигу до глупостей ничего не значащего какого-то мелкого человечка. Вдруг лицо узбека оживилось, он схватился машинально за свою пилотку, задвинутую перед этим на самую макушку, резко кинулся к окну и высунувшись в него чуть ли не на половину корпуса, вдруг как крикнет на всю дивизию из окна кому-то «Эииийй, зиимилиак иийест, даа?!» Узбек резко вынырнул с улицы в столовую и оскалясь во всю пасть, расточая удовольствие от сказанного в пустоту ранее, был так щедр и доволен, что все бросились со своих мест к окнам и увидели следующее: во всю ширину площади перед стелой пространство быстро, как горный поток заполнялось серой солдатской массой, будто глиной, массой из мятых криво сидящих на людях шинелей, перетянутых по груди ремнями от солдатских вещевых мешков. Площадь загудела и все прибывающие резко повернули свои головы и корпуса в нашу сторону и взоры их были полны ужаса и отчаяния, отчаяния и любопытства! Люди, в большинстве своём чернее чугунной сковороды, страшные на лицо и гадкие своим бесформенным одеянием, увидев нас, первых в своей жизни настоящих солдат, настоящих потому, что это были не пересылки, не лагеря, это была настоящая их воинская часть, где им всем предстояло, может быть, служить, где каждый тайно надеялся и мечтал найти для себя любимого свою счастливую нычку, в которой никто его не будет обижать и унижать, где он тайно для себя мечтал обрести нормальные условия службы, без дикой дедовщины, караулов и мытарств по полигонам! Толпа перестала быть единым лагерным целым, каждый ещё даже и не боец, но ещё человек, встретившись со взглядом бойца, уже находящегося на службе, уже определившегося и пережившего полгода мытарств, надеялся на то, что на него обратят некоторое внимание возьмут к себе, во вроде бы приличную часть (А, как не посчитать этих сытых и весёлых распиздяев, вывалившихся по пояс из окна казармы, дружно ржущих, очень довольных службой, за неудачников и зачмарённых кем-то?!) Солдатской массы всё прибывало и прибывало, каждая шеренга, прибывающая на площадь от ЦКПП и попадающая наше поле зрения, выворачивала свои бошки вправо, назад и пыталасть понять, что здесь происходит, так как все впереди идущие делали одно и то же, доворачивали до поворота, резко поднимали головы вправо и немного вверх, начинали завязывать между собой разговоры и лупкали в одну и туже сторону. Толпа, гукая сапогами по брусчатке, текла мимо наших окон и удалялась кишкой дальше мимо стелы, мимо санбата, туда, вверх к стадиону, туда, где их ждало штабное начальство и представители от каждой воинской части, но о чём ещё не догадывались эти самые серые, пыльные и потные полчища духов. Никто из них не знал направление своего движения, название этой части, её размеров и тем более того, что сейчас с каждым из них будет происходить. Они не знали, знали мы, и за нами было это преимущество. Знали мы и то, что сейчас с понятием дружба и товарищество будет немедленно покончено самым жестоким и беспощадным образом, знали, что это самый гадкий и ужасный момент в жизни каждого прибывающего с пересылки. Худшего состояния нельзя и придумать! Полная потеря ориентиров и мало-мальски накатанных отношений и обещаний держаться вместе и помогать друг другу, полный и окончательный крамздец, потеря себя и своего «Я», начало настоящей каторги и сопротивления всему разумному и здоровому. Мы смотрели на реку из серой массы, массы военнопленных образца 1941 года, серой и безликой, не солдат и уже не цивильных, кого? А тех самых, кем ты был полгода, год, полтора года назад. Ужас и холодок пробежали током по телу каждого из нас, пробежали и вздохом облегчения вышли наружу. Есть! Есть замена, вот она, вот оно, наше счастье и спасение, так думали мы, черпаки. Прапорщик, растолкав ближних бойцов у окна, сам высунулся поглядеть на зрелище, а наш говорун-узбек, недолго думая, решил снова заявить, перед официальным лицом о себе и продираясь из-за спин товарищей в окно, прокричал петушком просто так, в пустоту: «Гэйй, слююушяий, зиимлийяки йессити? Атакуда будииши, гааа?» Из толпы смельчаки посмели таки подать свои голоса на всякий случай (Авось? Авось повезёт и это будет первым шагом к твоему спасению!) «Дюшанибэ…, Истараваняна…., Конибодёма…» В ответ на «Конибодёма» (Очевидно, какая-то местность или народность, или хрен его знает чего вообще, может даже просто сорт верблюжьего навоза на тюркском языке….) наши умники из числа самых бойких и острых на язык, под грохот полного ротного ржача, ответили хором в пустоту обратный перевод этих слов «Конидолбоёбы» и покатившись со смеху надломились надвое и в ещё сильнейшем приступе хохота, стали подниматься без команды со своих мест, подбредать к столикам своих призывов и пробовать повторить это название местности ещё раз. Тщетные попытки имели место быть и гвалт мог перерости в безумие совершенно здоровом коллективе по вине всего лишь одного духа, занесённого попутным ветром в эти благодатные края! Никак за солью с гор спустился, а тут раз и «Конидолбоёбы» из военкомата под белые ручки и прямиком в Германию…. Название городов и местностей продолжали звучать и далее, но нашего узбека это, похоже, не интересовало. Он играл на публику и продолжил ломать комедь: «Ээээ, масквачи ийесити,ааа?!» прозвучал его голос на всю округу в раннюю рань. Комендачи, бросившие ложки, потешались этой перепалкой и ждали, что же будет дальше…. В ответ из толпы вновь прибывающих снова послышались слова: «Тиримезааа…, Ташикената…., Ашахабада…, Атамурата…, Балинакабада…..» Для чего нашему узбеку понадобились земляки из Москвы, было понятно без перевода с русского на русский, он спрашивал не за себя, Москва была примером для всего Союза и всех служащих из России. Узбек хотел угодить тем, кто для него был самого высокого звания и непоказного подражания во всём, он хотел понравиться русским, среди которых находился в единичном меньшинстве, хотел, поэтому и старался изо всех своих сил и поэтому бесстыдно занимался подхалимажничеством. И надо же такому было произойти, как то, что в данную минуту отчибучил наш писарь-узбек, он, продираясь назад из распахнутого окна, внутрь столовой, на весь зал громко всем заявил: «Апять адин чурка привезли!» и, расплываясь от удовольствия произнесённого своего ляпа, как ни в чём не бывало, опустился на свой стул и деланно скалясь, стал глупее глупого пялиться на дембелей и дедов, очевидно ожидая от них похвалы в свой адрес. Ну, что ты тут будешь делать! Даже дежурный по роте прапорщик не мог прийти в себя от пукнутого в глубокую лужу узбеком монолога и продолжал вместо подачи команды об окончании приёма пиши «на выход», вверенного ему подразделения, ржать на всю столовую держась за живот и хлопать от доставленного ему удовольствия сранья глупым писарчуком. Рота покатывалась со смеху, повторяя сказанное нашим узбеком: «Адин чурка….Масквачи…!!», «Конидолбоёбы»!!! «Ёкерный бабай», не меняя выражения лица и не принимая в свой адрес оскорбительные сердцу слова комендачей, продолжая играть свою роль идиота, дурашливо лыбясь, вертя головой во все стороны вокруг себя, то вскакивая со стула, то снова опускаясь на стул, то порываясь вылезти в окно, продолжал идиотничать и опускаться всё ниже и ниже, начал снова выкрикивать на улицу «Апять адын чурка привезли, даа?!» . Кажетстся, что малый маленько перегнул палку в национальном вопросе, так перегнул, что все мы, мельком стреляя по лицам товарищей, поняли, пора шутку переводить в серьёз, пока на нас не успели надеть противогазы и погнать на стадиончик изучать третью статью царёва уклада о национальном вопросе! Комедь удалась, но пока команды «Рота прекратить приём пищи. Рота выходи строиться по одному» не поступало. В некоторых уголках большой столовой продолжали волнами вспыхивать и угасать многожды повторенные обидные словечки. Вроде пора бузу кончать, но очевидно это не входило в планы писаря. Узбек продолжал хохмить и глумиться над собой и своей нацией…Хотя, он долно быть, уже сто раз, бедолага, успел пожалеть, что шутка-шутке рознь и шутить надо уметь, шутить конечно нужно и полезно, но надобно думать своим порожним котелком перед тем, как пошутить, потому, как сегодняшняя шутка, кажется, понравилась всем, кроме того, кто её озвучивал!. Но, что было, то было, теперь дурашливо лыбся и обтекай от сказанного. Рота, получив команду на построение, потихоньку стала вытекать через дверь на улицу, не прекращая при этом вновь и вновь возвращаться к произошедшему за завтраком представлению. Это было типичное наше состояние, ну что может быть ещё таким запоминающимся и стоящим обращения внимания, как глупости ограниченных забором здоровых самцов, для которых мир существовал только в пределах данной территории и срока службы. Завтрак изменил всю нашу дальнейшую жизнь в роте. После того, как все мы убедились воочию в том, что наступил новый этап в развитии нашей службы, мы стали ждать перемен, каждый для себя и в целом для своего коллектива. Как оно будет, когда вместо нас, духов и мамонтов в одном лице, появятся новые зелёные существа, по загадочности и таинственности схожие с инопланетянами. Развод на ПХД перед казармой и вот мы через мгновение на территории своего автопарка, парка, в который не надо было долго шагать по дивизии, как это делали бойцы ЗРП или артполка, парки которых были на другом конце гарнизона, там, у танкистов под боком. В наш парк чтобы попасть, достаточно было ногу через сетчатый забор с пандуса казармы перекинуть, так он близко и удобно к нам располагался. Это было счастьем для нас, так как не требовалось никому далеко бегать посыльным, и можно было в любую минуту сачконуть и сгонять в казарму. Не парк, а красота. Огромная территория, двухэтажные боксы, распашные самолётные ворота, авторемонтный цех, сварочный пост, яма, аккумуляторка, склады, каптёрки и ряды автомашин с прицепами. Ряды машин и полтора десятка исправных мотоциклов высокой проходимости. Вот эти мотоциклы и стали объектом нашей ПХД деятельности.
Владимир Мельников: Продолжение рассказа Смена будет. Теплынь и благодать весны 1981 года, последние остатние дембеля сидят, как на иголках на своих чемоданах. На них жалко смотреть. Бедные и совсем даже не страшные, как состарившиеся ящеры, потерянные и никому больше не нужные. На них перестали все обращать внимание, с ними перестали водить дружбу все, даже их «Лучшие» друзья и жополизы из моего призыва. Жополизы стали черпаками, черпаки превратились в кандидататов, кандидаты стали вдруг дедами, деды дембелями, то есть ими самими, но это-то самое желанное и благородное звание оказалось таким грустным и пустым в конце 730ти прожитых здесь дней! Пустые дежурные разговоры, перечитывание старых писем, поиск в этих самых писульках из дома и от чувих ответов для более страшной, чем воинская служба гражданкой жизни. Что те страхи и дрищ вновь прибывших сегодняшним утром в дивизию в сравнении со страхом выхода на гражданку? Страхом перед неизвестностью и нежеланием покидать хорошо насиженное место в роте, то положение, которого тебе удалось достичь здесь на службе и такое ли светлое будущее и успешное ожидает тебя за порогом родной казармы?! Нам было не до телячьих нежностей и переживаний дембелей, мы им элементарно завидовали и напрочь отметали все их надуманные и притянутые за уши проблемы, дай мне запись в военник о дембеле и только меня здесь и видели, только круги по воде от моего плевка в водоём солдатского бытия и службы в особенности. Я отслужил еле-еле полгода, но ничего пока не приобрёл путного, кроме, как мыть сортиры за себя и деда, натирать полотёром «дорогу жизни», мести тротуары и нескольких выездов на учения. Я не прирос к армии и готов отсюда свалить в любую минуту и мечтаю об этом денно или ношно, мечтаю о малюсеньком шлангите под названием «отпуск», мечтаю выспаться вволю и досыта нажраться сливочного масла, а ещё мне не хватаем лиц моих самых дорогих мне людей, которых я с некоторых пор перестал представлять себе и которые мне приходят только в снах и совсем не такими, какими они должны быть на самом деле. Я не хочу служить, но мне приходится это делать и только-только дошло дедово вдалбливание о том, что «Ты, дух, переключи себя на работу, трудись без оглядки на часы, на ожидание команд на завтраки, обеды, ужины и отдых в выходные дни. Ты уйди с головой в работу, делай всё, что тебя касается и всё на, что тебя припахивают или выдёргивают, не думай о еде и отдыхе, верь, дни пролетят и дембель так неожиданно шарахнет однажды по голове, что и не успеешь подумать плохое о своей службе и своём каторжном существовании. Какой период службы, такие и мысли. Перемены коснулись всех. Рядовые кандидаты получили повышение по службе, став ефрейторами. Ефрейторы кандидаты стали младшими сержантами. Стал сержантом и мой наставник и учитель Витя Стога, самый порядочный из всех людей, которых мне приходилось встречать до этого на свете. Простой и настолько открытый для всех, умный и инициативный, юморист и голова! Голова, которой так не хватало его товарищам по службе. Витя с прибавлением очередной лычки ни капельки не зазнался и не скурвился. Стога от этого повзрослел, и мы это заметили, и приняли. Витя стал таким проницательно-дотошным и внимательным служакой, что всем и мне, в том числе, сильно захотелось быть на него похожим, когда я стану сам кандидатом, я так же не стану обижать молодых, а помогать им в освоении мотоциклов и регулирования в том числе. Одноодки Витины: Петя Мельник и Витя Паранюк (в особенности), Толян Куприн, Юрка Андрюшихин, Андрюха Петров и другие резко сблизились с ним и всячески это пытались всем демонстрировать. Законное и правильное дело! Когда ещё так по крупному везло дуракам. Появление «своего» сержанта во взводе, сержанта, добившегося получения звание мимо учебки, значило для их призыва и халяву и покровительство одновременно. Каждый из них быстренько стал окучивать нас черпаков на тему, как надо теперь себя вести во взводе и кто теперь здесь главный начальник и командир. Хотя, это было заметно, Витя тяготился этой медвежьей услугой со стороны однопризывников. Но, зная замашки Пети Мельника, Вити Парани, Юры Андрюшихина и Толика Куприна, это было для их группы не лишним и полезным назначением их товарища по карантину и году прошедшей в одном взводе службы. Но мы и не против были такого расклада, пусть лучше будет свой, проверенный и очень добросовестный деловой человек, чем какое-нибудь чмо, присланное нам из сержантской учебки в Форсцине. Вместе с духами все ждали и прибытия этих самых сержантов в роту. Ждали, и знали, что в нашем взводе нехватает одного командира отделения, что возможно на днях ему будет суждено у нас появиться. А пока мы обходились парой своих родных. Витя Стога и Миша Жидков. Вы про них уже наслышаны. Слава аллаху, что сержантская школа в своё время меня миновала. 56 дней карантина в комендантской роте, хоть и показались мне кошмаром, которому не было конца, то сержантская учебка, по словам там побывавших, это в сто раз покруче и пострашнее будет с шестью месяцами дрочилова в Форсцине, концлагере смерти, как мы его про меж себя называли. Кто же это будет? Сегодня происходила делёжка движимого умущества. Сегодня все мотоциклы дембелей весенников закреплялись приказом по роте за парнями из моего призыва. Мне лошадка не досталась,так и остался я на должности регулировщика без коня. Не было у меня правов, не брал я их в армию из-за боязни потерять, да и не собирался валяться под машинами в дождь и мороз и чинить их, чинить, чинить по уши в мазуте, наскрозь провонявшись бензином и солидолом. Моя стихия, это электрика во всех её проявлениях. На эту должность меня и брали в комендантскую роту. Мотоциклы достались моим корешам: Деревяникину Толе, Собакину Игорьку, Кольке Умрихину, Сане Шеремете, Вовке Тюрину, Христову Вове и Коле Чистяку(Цыбуле). Саня Шеремет кроме всего прочего был назначен ротным каптёром вместо Сашки Дементьева, уволившегося одним из первых в роте. Вписали нам в военники и новое оружие, мне на моё несчатье втюхали ручной пулемёт, ростом, сказали я вышел. Мечтал дурень полгода и дох от зависти по гранатомёту или пулемёту и вот сбылась таки наконец мечта идиота. Как взял его в руки, так и пожалел сто раз. А ведь впереди было незнакомое по погоде лето, впереди чай снова пойдут марш броски, а мне это чудовище на горбу бегом придётся таскать и умирать, умирать, умирать! Правда новые фотки получились с пулемётом куда приятнее и клёвее, чем с простым автоматом. Маленький, но позитив. Ладно, поживём побачимо, як какзав вновь представившийся козак. По части электрики мне пришлось столкнуться снова, ведь передача техники сопровождалась техосмотром, выявлением недочётов у подвижного состава и её устранением. Автоэлектрик из взвода обслуживания Сергей Бодров, осенник дед, не мог разорваться на весь автопарк, хотя парень был настолько простой и свободный в общении со всеми призывами, что даже в такое было трудно поверить, хотя в комендачах это всегда было в почёте. Шестеро моих погодок сразу начали просить меня посмотреть автоэлектрику в мотоциклах, хотя я пока в ней не так, чтобы сильно разбирался, скорее наоборот! Сами наравне со мной пачкались в мазуте и грязи, но по проводам всё скумекали и сделали им замены, и аккумуляторы починили, переварив их сепараторы из Б/У, и магнето сумели правильно отрегулировать, и свечечки поставить, и искру найти! Техника досталась от дембелей довольно древняя и убитая ими в бессовестном обращении с ней. Но, что оказалось на поверку? Мотоциклам было лет сто от роду, на них было сделано столько маршей по лесным и полевым дорогам ездок, казалось, что это не должна была выдержать никакая техника, но! Но мотоциклы оказались настолько живучими, что рвали с места так, как не делают это современные «днепры» и «уралы», и на их проходимости, и скорости время никак не сказалось. Многие из переданых весенниками дембелями мопеды требовали капитального ремонта, за что мы и принялись немедленно на другой день после этого.. Машины выгоняли из боксов на площадку перед боксами, отсоединяли все провода и тросы, и начинали менять поршневую. Меняли по ходу выполнения работ также магнето, шестивольтовые аккумуляторы, лампочки, варили газосваркой лопнувшие вилки и крылья, городили самодельные лобовые стёкла из плекса, взамен отсутствующих штатных стёкол. Работа в общем и целом кипела,а служба шла, но главное было в том, что во время работы дедовщина не очень ощущалась и мало у кого поднималась рука отхойдокать ближнего за малую провинность или тупость и природную лень твоего организма. Пара-тройка припахиваний всегда имела место быть, но куда без этого в армии, а остальное обычная цивильная мазута, будто и не в армии мы все вовсе, а где то в колхозе или МТСе. Время уже было около одиннадцати дня, солнце помаленьку разогревало воздух в парке, иногда припекало. Каждый из мопедов и мазуты был занят текущей работой, все что-то крутили, подтягивали, зашкуривали, прокачивали, сливали, сверлили, подкрашивали, мыли, сушили, пробовали запустить моторы и трепали, трепали, трепали, хуже баб своими погаными языками, на своём мужицком матерном языке… Ни где столько не мелят чепухи, как в нашей армии солдаты. Нигде столько не говорят и не привирают мужики, как в армии, врут и даже откровенно разводят круче, чем рыбаки при россказнях о вчерашнем улове. Я последний поднял голову от разложенных деталей на тряпице на асфальте возле переднего колеса и стал делать то же, что и остальные. Остальные уже начали подхватываться с колен и спрыгивать с мотоциклов, и вытягивали свои шеи в сторону крыльца нашей казармы. В том месте, где мы строились перед крыльцом на развод и поврки, что-то происходило такое, необычное, поскольку весь наряд в полном составе из казармы выперся на пандус, бросив тумбочку и прекратив уборку казармы, и облокотившись на ограждение из прутьев решётки, что-то с интересом рассматривал внизу, но что именно нам на расстоянии 50 метров не было видно. Но там за забором из мелкоячеистой сетки, что-то было такое, о чём нам непременно надо было поскорее узнать. Деды и кандидаты, побросав работу, наперегонки рванули к сетке автопарка, а достигнув её, прилипли лицами к её ячейкам и похоже не собирались скакать обратно к своим мопедам. Они не собирались отлипать. Что там происходит? Потянулись к любопытствующим и мы, черпаки. И вот перед нами наша ротная площадка для построений, в центре бетонная дырка в бетонной плите, вокруг площадки по периметру дорожки из плиток, клумбы, скамеечки и!!!! И неизвестные, мятые, будто из жопы вынутые духи! Нет, вру, ещё пока даже и не духи. Это звание нужно заслужить. Молодые. Да, именно молодые! На деревянных скамеечках сидели несколько бойцов в форме без погон с вещьмешками на коленях. Возле вновь прибывших в роту для прохождения службы в ней крутился дежурный по роте прапорщик Гузенко, наш чудо богатырь лилипутового роста, командир мотоциклетного взвода, крутился и кривлялся перед сопляками с гражданки, и расписывал прелести службы в комендантской роте. Сергей Гузенко на своих высоченных каблуках, маленький, как Мальчишь-Кибальчишь, но наглый и выёбистый, как сто дедов в ротной каптёрке, прыгал как воробей по плитам дорожки и врал, врал, врал…. Врал с глубоким смыслом. Карлуша набивал себе цену и бессовестно проводил агитацию цивильных служить в веренном ему подразделении, расписывая нашу службу, как самую ахуенную и почетную с точки зрения прапора первогодка. Парни косо смотрели на всё и вся окружающее их и делали это привычно с момента забрития их бошек военкоматовскими цирюльниками с гербовой печатью. Дежавю возникло во мне мгновенно и вместо незнакомых мне сегодняшних духов я в одном из сидящих разглядел СЕБЯ, худого и длинного, потерянного и злого на весь мир и всех окружающих меня живых организмов. Курилка перед казармой комендантской роты была точно такого же солнечного света, она также, как и сегодня предсталяла из себя огороженное вечно-зелёным кустарником каре, посреди которого была бетонная ямка, по периметру которой были выложены дорожки из бетонных плиток, размером 50х50 в два ряда, перед дорожками ближе к центру курилки были разбиты клумбы с розами и всё это цветущее хозяйство было огорожено низеньким заборчиком из сваренных круглых плоских дисков с зубчиками. Эти же самые диски вокруг таких же пышных клумб с розами, только перекрашенные позднее моими ручками в другие тона. Когда это было? Сколько здесь мною уже выстояно и выстрадано в строю, в первой шеренге по стойке смирно. И только теперь я понял, что время не стоит на месте и от моего срока отмоталась одна четвёртая часть приговора, но я понял ещё и другое, как мне ВАС жаль, сопли вы цивильные, как жаль ВАС уже сейчас и как страшно осознавать, что ВАС ожидает, когда ваши сопли станет наматывать на свой кулачище бандеровиц Вова Бунга! А розы на клумбах молчали за это, отвлекая своим пышным лиственным покровом молодёжь, настраивая дурней на лирический лад, и очевидную малину армейской жизни. И опять мои воспоминания дали течь и вот уже не весенники, а снова Вова Мельников сидит передо мной сейчас на скамеечке, а на дворе октябрь и те же самые дневальные с дежурным по роте на крыльце перевешиваются в нашу сторону, чтобы лучше разгядеть в нас будущее своей роты. То, на кого им придётся её оставить перед уходом на дембель. То ли это или это полное дерьмо и дембель будет омрачён и жизнь на гражданке будет тяжкой от переживаний за комендантскую роту и того хозяйства, которое ты оставил в наследство своим сменщикам. А розы набирали бутоны и готовились к встрече лета зрелищным буйством цветения. Зрелище это даже для грубого мужицкого военного хозяйства довольно эстетическое и нежное. Эти клумбочки с розочками мечта любой хозяйки на даче и в городском саду, и вновь прибывшие это дело, пожалуй, успели оценить и пока не хотели вслух произносить слова о том, что кажется им конкретно повезло с местом службы, вот только мудила карлуша с повязкой на рукаве не даёт времени спокойно осмотреться и переварить увиденное. Как заведённая юла носится по дорожке перед самыми лицами и несёт явную пургу и ересь. Кто он и насколько его стоит бояться и слушаться? Первый настоящий командир, да ещё с повязкой на рукаве, не малая птица, видать, в этом заведении. Чем, интересно, они здесь занимаются? Это наверняка сверлило мозг каждого прибывшего со стадиона бойца. Так сидели полгода назад и мы, так сидят парни, но вот Гузенко Сергей, что за нами на стадион с ротным приходил, что теперь из первых уст втирает молодым про прелести и почёт службы в комендантской роте. Спешит падло, боится быть вторым после дедов и кандидатов, дурак, зря старается, сейчас и часа не пройдёт, как все парни будут заново проинструктированы и настрополены против тебя Серёжа, и против всех твоих бредней-россказней и фантазий. Мужики дело своё знают, кто слово, кто полслова, мы тихонько нашепчем про дедовщину и остальное, мели кусок, пользуйся моментом! Парней было человек семь или восемь, из-за бошек дедов и мельтешащего взводного, трудно было всех единовременно узырить. Парни на первый взгляд вида крепкого, и даже не уроды, и не дохляки, и это уже хорошо! Не хочется, чтобы рядом с тобой при штабе дивизии служили чёрте кто, и сбоку бантик, обличием и страхолюдием своим пугающие окружающих. Какая-никакая, но гордость привилась в нас, и нам уже становилось не безразлично. Кто попал к нам и с кем придётся службу служить. Время знакомства вышло, на площадке перед прибывшими со стадиона появился Саня Шеремет, новый ротный каптёрщик. Саня, тоже мопед, по обезьяньи согнувшись, отрапортовал дежурному по роте прапорщику, и так же скоро, как появился, метнулся назад в сторону ступенек крыльца, махнув не глядя в сторону духов, уныло сидевших на скамеечке, своей сатанинской клешнёй. Копейка в копейку картина происходящего копировала мою прошлогоднюю, только теперь у меня мурашки на спине были меньшего размера, чем в ту осень. Кино закончилось. Духи, не сговариваясь послушно подскочили, и также дружно метнулись следом за каптёрщиком, осваивая окончательное место своей службы. Пандус крыльца, расступившиеся дневальные на нём, входная дверь в казарму, блестящий до слёз коридор, тумбочка с дневальным, яркий свет с потолка от светильников, поворот направо, крутые ступеньки в подвал и запах сырости и чего-то казённого и чужого. Теперь можно смело сказать вслух, это новые духи, новые мамонты, слоны, как было принято называть молодых в нашей роте первые полгода службы. Парни струйкой стекали в приоткрытую входную половинку двери в казарму, свободные от тумбочки дневальные на крыльце стали протягивать руки духам и похлопывать их покровительственно по плечам. Положение хозяев обязывало, пока никто никого не собирался обижать, время на раскрутку было у всех достаточно, да и прапор во все глаза глядел на подозрительно-ласковое обращение с вновь прибывшими и не собирался верить в их искренно-обходительное отношение к братьям по службе, и при таком раскладе не очень-то, и забалуешь, а то и на второй наряд можешь налететь. Смотри прапорюга-не смотри, мы тоже можем иметь в сердце своё личное и пока ещё человечье, не думай за всех одинаково плохо. Не мы виноваты в том, что в роте процветает махровая дедовщина, так было до нас, такое мы оставим нашим сменщикам. Да, дело, наверное, было, собственно, даже не в звере, сидящем в каждом человеке, скорее всего не было пока повода за, что подобного надо было «пожирать», да и себя, кто же с самого первого дня, днём на виду у всех, станет показывать говнюком и не ардентальцем?! Концерт без заявок телеслушателей был окончен. Визг на весь автопарк «Я не понял, какого ху… вы здесь стоите, га?» Это Петя Мельник, вылупив свои круглые глазищи, и растопырив лопухи-ухи, рявкнул, страшно гнусавя специально свою речь и морща лицо, заорал на нас черепов. Опустив быстренько головы вниз мы, не делая спешных шагов, искусственно замедляя свои шаги, спиной ощущая негодование остальных Петиных дружков по призыву, типа испугавшись, почапали каждый к своему мтоциклу. Мы с некоторых пор почувствовали за собой право быть немножечко свободными и уважаемыми людьми, которые получили заслуженно это своей честной полугодовой службой. И никакой там, а испытанной в холодах и лишениях, нарядах и марш бросках. Толя Куприн, осенник дед подхватил Петину пестню, и распаляясь и матерясь, пинками под зад ускорил наше движение от забора в противоположном направлении. Юра Андрюшихин из этой компании и призыва, юморист и садист в одном обличье, сделав губы трубочкой, рыжий с конопушками на щеках, толкнул по этому поводу речь: «Это чё, это типа Цыбуля может теперь со мной за руку здороваться, как черпак? И остальные? Это, чё, типа мамонтов больше нет? Слушайте сюда, духи, пока я буду служить, вы все для меня до самого моего последнего дня так и останетесь духами, ясно?! И не дай бог, кто-то из вас, оооо, не дай Бог кокого-то из вас я вдруг увижу отдыхающим рядом с молодыми или кто-то из вас посмеет припахать вместо себя молодого, ооооо, я не знаю, что тогда с вами я сделаю! Только мы, деды и ну так и быть, они (он показал в сторону вкалывающих кандидатов) могут себе позволить такую роскошь, но не как не вы, усекли?! Я не понял, какого ху… вы мне не ответили, как положено дедушке «так точно товарищ дедушка!». Мы, естественно и не собирались этого делать, да зная Юру и его приколы, не спешили это делать по определению, потому как чёрт его поймёт, когда он шутит шутя, а когда он шутит в серьёз и за это можно хорошо огрести по почкам?! Э, мужики, кончайте хернёй заниматься, это произнёс Витя Стога, наш новый командир отделения, только что испечённый сержант. Вите не нравилось такое обращение внутри взвода, он был чужд этой динозавровой неуставщины, ему больше импонировало общаться с людьми на нормальном человечьем языке, а тут не разговор, а один мат и сплошные угрозы. Витя собирался в отпуск, за ним в очереди стоял Толя Куприн из его призыва. Никому не хотелось сорваться и просрать своё выстраданное, дома ведь знали об объявлении отпуска и дела домашние были поважнее этой фигни армейской. Юре Андрюшихину, кроме губы ничего не светили, недавно с которой он вернулся худой, серый и озлобленный на всё живое. Юра так построил свои отношения во взводе и в роте в целом, что своим долгом каждый прапор считал за честь почмарить его и придавить, как клопа наперёд, за его будущие гнусности. Мы, помалкивая, стали делать свои дела, украдкой поглядывая друг на друга из своего призыва и подмаргивая, типа подбадривая и показывая, что песенка ваша подходит к концу, полгода потерпим и всё, потом мы возьмём права и законы в свои руки, весенники слабаки и тряпки против нас осенников, мы их и в ху… ставить не собирались, они от нас не далеко ушли в своей борьбе за свободу. Так же, как и мы ходят с затянутыми ремнями и так же, как мы пашут, не рыпаются. Слабаки, одно название «кандидаты». Мы и то быстрее сблизились и своими умениями больше нравились дедам, да оно и было так на самом деле. Если бы не установленный кем-то порядок отношений по призывам, мы бы сразу стали равными среди равных, такие были все грамотные и классные регуля и водители мотоциклов.
Владимир Мельников: Продолжение рассказа Смена будет. Работы было непочатый край, до обеда оставались минутки, деды уже свою работу покончали и крутились в парке среди водил у сварочного поста, где приехавшие с выезда таксисты делились свежими новостями, и где приятнее было проводить время, не каждый день ты становишься дедом! Обед удивил и ошарашил ещё больше. В столовой народу прибыло столько, что и местов-то всем не хватило и некоторым пришлось выйти и покурить перед столовой на травке. Причина такого аншлага открылась нам, вместившимся, тем, чей рост позволял входить в столовую первыми. В зале сидели стайкой молодые за двумя столами, за другими двумя столами ещё сидели новенькие, но уже с погонами сержантов. В роту прибыли новенькие, хотя дембеля ещё не все убыли. Самыми прикольными были три парня, выделявшиеся из всей массы сержантов, как потом оказалось вовсе не бульбаши, как все о них попервоначалу подумали. Парни были высокими, все ровные сержанты, но самое удивительное, они были такими носастыми, и такими похожими, что каждый про себя подумал о возможном их родстве или прибытии из одного места жительства. Мы тут же приревновали новеньких и стали смотреть на их присутствие в нашей столовой, не иначе как посягательство на наше счастье быть достойными служить рядом с нами в одном подразделении, и это правда, я не выдумываю, и не высказываю здесь только свои собственные ощущения и мысли. В нас говорило чувство коллективизма и чувство того товарищества о котором всегда трындят политруки на политзанятиях и на которое мы не обращали специально внимания. Мужики уже лопали, уплетая за обе щёки второе блюдо, зажаренные до хрустящей корочки котлеты с рожками, пережаренными с золотистым сладеньким лучком. Первое они уже умяли, борщ с чесночком и мясом, блёстками жира поверху зажарки. Солёные огурцы и лук сержанты не тронули, видимо закормили их в учебке, а молодые схрумкали, считая за правильно сделанное дело, раз дают, значит надо всё это есть, так, видимо, положено здесь, да и не известно, во сколько будет ужин и хватит ли того, что сейчас через силу впихивают в себя, до того самого ужина. От того, что сейчас у них было перед глазами на красивой чистой посуде, мало кому из них верилось, что именно так здесь кормят всегда. Человек обжигался много раз за момент ухода в армию и на вранье и на хамстве, что ему трудно было верить сейчас в то, что он держал в своей вилке с ложкой и что это самое не сон и это он сможет завтра воочию увидеть и поесть. Очень трудно поверить в домашние котлеты и настоящий домашний борщ с чесноком и мясом в обливных немецких кастрюлях на четверых бойцов за столом. Невозможно поверить в домашние котлеты, мясное рагу со свежей капустой и обжаренной картошкой, макароны (рожки) по-флотски, плов со шкварками, картошку пюре с рыбой и другое. Мы принялись за первое и вместо своей миски уставились только в сторону вновь прибывших бойцов и начинали к ним привыкать и прикидывать, как они смотрятся в нашем коллективе. Ничего. Не комплексуют, но и не борзеют, что тоже радует. Больше всего не любят в армии, это когда неизвестный человек борзеет, выставляет хозяев недоумками и слабаками и считает себя круче всех остальных. Тут и за наших дедов становится обидно, что они недостаточно садисты и подонки, обида берёт и недосмотр предыдущих поколений дедов, которые мягко воспитали своих сменщиков. Парни, как парни, вроде не смогут затмить нас своим приходом, не хочется чмошно выглядеть перед новенькими и не хочется оставаться в духах до дембеля, боясь, что к этим новеньким будет лучшее расположение в отношениях и вдруг они нас смогут этим самым отодвинуть на вторые роли. Тут в нас черпаках мгновенно возникла злость к опасности, которая появилась и поселилась в одном коллективе с нами. Было над чем подумать! Духи и сержанты поели. Сержанты тихонько без команды встали и не поднимая голов неслышно исчезли из столовой. Они понимали, что тесновато тут стало с их появлением, и они кому-то помешали этим самым прибытием, и имея полугодовой опыт службы в учебке, быстрее духов скумекали, что пора и честь знать, и оказались на лужайке перед столовой. Духам дали команду следом за сержантами, и подававший команду голосище вдруг показался мне сильно знакомым, это же наш мучитель по карантину, бендеровец из Западников Вова Бунга, зверь из зверей! Вот это повезло парням! Ну, песец вашему обеду, ребятки! Через чесять минут все ваши котлеты будут лежать перед вашими мордами на гальке стадиона, когда вы будете отжиматься по пятьдесят раз много-много раз подряд, когда весь гуталин со своих задников у сапог, вы перенесёте на свои брюки на жопе, и когда у вас закружится голова от бесчётного нарезания кругов на дивизионном стадионе. Жалко стало пацанов, жалко потому, как не имел к ним вопросов и претензий, но радостно от того, что подрочит их Вова Бунга не меньше нашего, а может быть и больше того, жара на дворе, можно смело говорить «май-месяц» и не ошибёшься. Рота в полном переполненном составе после прибытия из столовой в свою казарму заполнила до отказа всё пространство перед её крыльцом, дымом от папирос так заволокло всё вокруг нас, что со стороны могло показаться случайным прохожим, будто здесь ставят эксперимент по замене дымовых шашек на папиросный дым в военное время из-за отсутствия подвоза боеприпасов тыловиками. Курили отвратительную дрянь под названием «Охотничьи», «Северные», «Донские», «Гуцульские». Особенно мне нравилось название папирос «Северные». Это название у меня ассоциировалось с чукчами в чуме, которые ждут рассвета, а рассвета в тундре нетееууу…. Толпа перед казармой стояла вокруг бетонного углубления посреди курилки в двух метрах от парапета крыльца казармы, сидела на редких лавочках, стояла на дорожках из плиток между клумб, огороженных невысоким заборчиком из металлических зубчатых дисков неизвестного происхождения (Скорее всего из дисков системы торможения и управления поворотом гусениц, гусеничного трактора, хотя, откуда ему в такой дали от СССР тут взяться?). Толпа, это условное выражение, так как никого практически не видать было в густом мареве даже с высокого крыльца. Чадили не свои, а чужие папиросы, чадили так, будто курят халяву в последний раз. Папирос не жалели и не успев дотянуть огарочек до ногтей, тут же выпрашивали другую папироску, но уже в другой группе гомонивших. Папиросы в армии были во все времена товаром дефицитным и востребованным, как не что другое. Папиросы, это солдатская валюта. Дело даже не в получении, каких либо удовольствий. Дело совсем в другом. Папироса в общении с разными возрастными группами военнослужащих снимает границы между ними и хотя бы на время процесса её выкуривания между ненавидящими друг друга людьми возникает некая общность взглядов и интересов. В такой ситуации возможно всё: прощение распиздяйства духу, лень и шлангитизм. А если в момент перекура в добавок ко всему выяснится, что твой ненавистник ещё и является твоим «Земляком» или накрайняк суседом по карте в пределах расстояния в два-три лаптя по карте, то уж это религиозное состояния задымления своего организма превратится в нечто иное, как в подписание меморандума о ненападении до дембеля ненавистного злыдня и в надежду на некий оберег со стороны сильной стороны. Короче, братва вдарилась в поиски своих «Земель». «Земелю» искали не только для себя, его искали для своего товарища или товарища не своего, а товарища ротного прапорщика или товарища командира роты или товарища замполита. Искали товарищей для того, чтобы можно было потрепаться за жизнь с человеком с воли, поговорить о своём потайном, том, что точило душу и не отпускало, ранило, но ответа не находило, ведь никто добровольно не хотел расставаться с хорошим цивильным гражданским бытием, не у кого не вызывало чувст радости вручение повестку с предписанием явиться с ложкой, кружкой и бутылкой самогона на призывной пункт тогда, когда в твоей молодой жизни только-только нарисовалась постельная сцена с чувихой и первой кинутой тобой палкой в женское тело. Я земель не искал, не было смысла. Не было смысла, так как их попросту не существовало. Даже надежду не дали в этот призыв. Некому было идти на стадион за москвичами или парнями из подмосковья. На стадион отрядили товарища лейтенанта, нашего молодого и потешного замполита Черноусова Алексея Кузьмича, сибиряка из Новосибирска, хохмача и ёбаря-перехватчика! Ни одной юбки Кузьмич мимо себя не пропускал и выцепив наши взгляды в сторону хорошеньких вольняжек или жён офицеров, хамил и хохмил громко выражая свои глупые мысли типа «Ну, что?! Всех глазами выебали?! Га-га-га-аааа?!» Нам становилось стыдно от такого обращения, хотя Кузьмич попадал не бровь а прямо в член. Ебаться хотелось, хотелось до боли в яйцах, анонировали по нычкам, но ебаться от этого хотелось ещё страшнее. Планы каждый строил в этом направлении и вслух выговаривал наболевшее в яйцах. От этого загоняли в головки своих одночленов пластиковые самодельные шары из зубных щёток, от этого портили внешний вид головок леской продетой под кожей залуп, от этого всё болело и возбуждало, это терзало болью и возбуждало при первом прикосновении к своему хрену или области, близкой к карманам брюк. В самые неподходящие моменты хуило вставло, как солнце утром, поднималось также кверху, ломило от тесноты в стволе и сползая вниз шкуркой, оголяло головку и мешало идти строевым шагом во время движения на обед или с обеда. Может из-за этого самого блядства и хохм и прилипло погоняло к нашему молодому замполиту типа «Контуженый». Контуженый и водил кривым строем со стадиона новобранцев в роту. Даже пока не духов, не слонов и не мамонтов, а пока, что просто и коротко «Салаг» или «Салажат». Кого это чудо и любимец женского счастья мог привести оттуда? Да таких же, как и сам сибиряков. Вот и появились в нашей роте огромного роста парнишки, пальцем которых забошься сходу потрогать, забоишься, когда кулак такого чувака имеет размер моего лица, сто раз подумаешь перед тем, как сделаешь пожизненную ошибку. Санбат или госпиталь после неверного варианта общения не поможет во всех ста процентах случаев. Вот и пошла служба, у таких салаг, с первого дня по хорошей накатанной колее, с перекурами и приличным отношением друг к другу. Мы только порадовались некоторому потеплению морального климата в нашей роте. Весной 1981 года появились в карантине Саша Румянцев, Вова Мижинский, Саша Пономарёв, Игорь Соболев, Саня Косиков, Мережко, Гриша Семакин, Саня Целиковский, Витя Бурковский, Паша Шилов, Миша Окусок, Микола Тарасов, Микола Птицын, Коля Фатеев (Повар солдатский), Генка Лобас, Игоряшка Серебрянский, Юра Мешков, Сорока Микола, Скидан Сергей, Сергей Разумов, Микола Назаренко, Генка Татарников, Володя Дёмин и другие. Группа молодых бойцов составила новый взвод, который пока существовал, как бы номинально и его существование совершенно не пересекалось со службой оставшейся части комендантской роты. На нас, осиротевших от ушедших на гражданку дембелей, навалили всю службу в нарядах и на общественно-бесполезных видах работы, как на территории роты, штаба, двух столовых, так и вне их, на уборке территории вокруг всего штаба, автопарка, сквера возле стелы и ГДО. Но самое страшное и грязное дело досталось мотоциклетному взводу, которому поручили заняться благоустройством территории перед самой стелой, вернее на самой её главной части. Кому то взбрело в голову загасить пышно разросшиеся на жирно накормленной навозом земле, вечно-зелёные нежные розы, загадив это место дерниной, нарезанной вне территории гарнизона. Затея была, скажем так, наиглупейшая и нам пришлось ею заниматься поневоле. Единственный человек, которому всё плохое доставляло удовлетворение, был конечно, наш любимый Серёжа Гузенко, службист и по совместительству наш командир взвода, кусок и нарывающийся на хорошую пиздюлю эгоист и единоличник. С вечера, вчерашнего выходного воскресенья, Миша Смирнов, водила одной из наших регулировочных автомобилей ГАЗ-66 типа «Зебра» и прапорщик Гузенко, были отправлены на рекогносцировку местности с целью поисков места для возможного десантирования бойцов группы захвата чужих земель в самом буквальном смысле этого выражения, в поисках места для нарезания дернины, пригодной для её выкладки на клумбах перед стелой и бюстом В.И. Ленину на аллее Героев 27 МСД у ГДО. Сегодня утром сразу после развода мы в полном составе отправились с лопатами, носилками и деревянными колотушками для утрамбовывания грунта к месту работ. Две наших «Зебры» ещё раньше нас выехали к месту сбора к стеле. Место для создания стелы памятного мемориала нашей дивизии тут было уместно и значимо. Каждый, кто попадал правильным путём в нашу часть, непременно выкатывал именно на «утёс», на котором и разбили небольшой уголок нашей общей гордости и славы. Ленин, Герои Советского Союза из нашей дивизии, розы и веером расходящиеся, от бюста вождя мирового пролетариата, дорожки из бетонных плиток. «Утёс» клином врезался в главную магистраль, ведущую от ЦКПП в гарнизон и разрезал её на две равноценные дороги, правую, выводящую путника прямо на площадь перед штабом дивизии и левую, уводящую вас на внутреннее транспортное кольцо, из которого вы могли попасть в любую воинскую часть гарнизона. «Утёс» располагался на месте засыпанного в прошлом 1980 году по весне бассейна, существовавшего на этом самом месте ещё с 1936 года, момента создания на нынешней территории дивизии школы воздушной и пешей разведке и зенитчиков. Бассейн давно был заброшен и запущен до такого состояния, что был для воинского соединения скорее бревном в глазу, чем достопримечательным местом, вызывающим резко-положительные эмоции у проверяющих и бойцов, и их командиров, не говоря уже о слабой половине человечества, женщин. И самое прикольное было в том, что на это безобразие преспокойно смотрел с высоты своего архивысокого пьедестала бюст В.И. Ленина, которому в уполовиненном состоянии было похер до всего тут происходящего, так как до этой сраной Германии и тем более этого задрипанного места, у которого при заграничной жизни не было приличного пива, могущего потягаться с пивом, подаваемым в подвальчиках мюнхенской пивной Хох-брох хаус, куда не брезговал заходить не менее любимый своим народом антигерой мирового российского пролетариата. Похер, потому, что обидно было истинному вождю за то, что его соотечественники пожалели меди на изготовление самой полезной и ценной для мужика части фигуры, такой как жопа и торчащие из неё в разные стороны ноги. Ноги, которые придают памятнику законченный, человеческий вид. Вид куцего огрызка мирового пролетариата не направлял народы на правильный путь, он лишь предостерегал новомодных «Царьков» о том, чтобы не очень распалялись по поводу своих указуек, и на примере вождя показывали, что оставят от тебя «Благодарные» потомки после твоей смерти: голову, бюст или полноценное тело в бронзе?! В данном случае речь шла о нашем взводном, товарище прапорщике Серёньке Гузенко, который был старше нас по возрасту кого на полгода, а кого всего лишь на год. У сергея Гузенко был скверный характер, и человек он был не менее противоречивый и резкий, как понос. Бляха полицейского ему бы пошла бы впору и подтвердила его сволочное начало. Не человек, а машина по уничтожению личности. Ну, да не о нём пойдёт здесь речь. Надо было делать благое дело, вот и припахали к этому взвод комендачей. Стела с бюстом В.И. Ленина и аллеей Героев Советского Союза смотрелась без всяких улучшений на все 200 процентов, но вот вошло же в чью-то башку, желание, что-либо реконструировать и ведь нашло своё реальное воплощение именно в эту весну 1981 года. Было ещё фактическое сонное раннее утро. Люди мало по малу раскачивались и не отошедшие толком ото сна и вечного недосыпа, кучковались по интересам вокруг машин «Зебр». Курили солдатскую дрянь, смачно выражались матерком, на брусчатке харками с пенкой отмечали своё стойло. Плевали, выпускали дымок через ноздри, сонно прикрывали веки, неохотно и вяло отвечали на реплики и идиотские каджодневные разговоры и всякой чепухе и полнейшей ереси, провожали цивильных баб взглядами, полными тоски и снова все свои взоры обращали на окна через дорогу, из которых по пояс высунулись и лупкали наши парни из наряда по солдатской столовой. Окна располагались под крышей ГДО на втором этаже и от этой высоты их значимость для нехватчиков только резко возрастала. Счастливцы из взвода зенитчиком находились при еде в течение целой недели, вид у них был очень довольный и сытый, за начальника наряда по столовой был в это время Вова Чивиленко или Вова Цивиль, замок из комендантского взвода. У нас же в отличие от обормотов, сравшихся с нами словесно через открытые настежь окна, в животах от постного завтрака осталось одно название «Утренний приём пищи». Вроде много слопать успели хлеба белого с кашей ячневой на комбижире, но даже вкуса краснодарского чая на губах не осталось за прошедшие полчаса. И ведь парадокс товарищи заключался не в том, что не наедались, а в другом, в том, что дома я того, что давали сегодня на завтрак за день бы съесть не успел бы! Ответом на вопрос было также отсутствие свободного доступа к еде и то, что до обеда можно было вылупить глаза, скука была такой от серой солдатской жизни, что волком впору выть, как домой охота, и делать армейские дела было влом, а дела-то эти, к слову сказать, были все надуманными и до того никчёмными и надуманными, что так в тебе убивали хорошее и доброе, что от этих сраных дел всех тошнило и выворачивало наизнанку, но ведь деваться было не куда и хочешь, не хочешь, но надо было делать вид, что тебе это нравится, и ты с удовольствием служишь, но сам-то криком кричишь от тупости, и глупости кем-то придуманных дел, кричишь, и только ты и твой товарищ это хорошо слышат. Но самое страшное было в другом, страшное было в том, что тебе фактически дали срок в два года отсидки и пока ты его не отмотаешь, отсюда тебя живым не выпустят. Тоска и безысходность, а как заставить себя уйти в дела и забыться, чтобы только бы солнце село, да на день меньше служить осталось, чтоб рвануть в Союз и забыть этот кошматерный сон, и никогда к нему не возвращаться больше, даже по пьяни или ещё каком случае! Тоска и не желание подчиняться системе, но в кого превратились дембеля, что по два раза на день достают свои чемоданы и прмеряются в ходьбе с ними по каптёрке, с чемоданом и в кителе, накинутом на голое тело…. Как им херово сейчас, херово за день, неделю до дембеля…. Херово от того, что никто на них больше в роте не обращает внимания, не на них, не на их задранные на самую маковку красивые фуражки, не на их опущенные между колен ремень с надраенной асидолом бляхой, не на их напускное счастливое настроение, не на их пиздонутые самодельные погоны и галуны с аксельбантами, на их глупые песенки и лживые россказни про табун чувих, ожидающих их на далёком степном перроне под Павлодаром или Рязанью. Нет у них никого, а кто и был, так и те за два года разлуки успели по второму заходу забеременеть и разродиться двойнями от местных белобилетников. Были и у меня примеры из жизни. Переженились и уже половина развестись успели, детей наклепали и теперь в запои ушли… Лучше бы их вместе со мной сюда запихнули.
Владимир Мельников: Продолжение рассказа Смена будет. Нас гробить красоту у Стелы согнали, а дембелей опять на задний двор, за мойку, погнали сараи достраивать из горелого немецкого кирпича, краденого нами же зимой в старом Галле из военной поры развалин. Возводили стены до крыши и снова их ломали. Очищали камень и снова в гору вели, как Бог положил кирпичи, стены. Потом снова ломали-строили, ломали-строили, и так от осеннего дембеля к дембелю весеннему…. Кому это надо было и какой гад это издевательство придумал для заслуженных людей, я не знаю. Жопой чувствую, что и нас эти стены тоже ждут в конце нашего служебного пути, ну а сегодня нас заставили лопатами срывать грунт и выкорчёвывать кусты вечно-зелёных роз, уже успевших полностью раскрыть свои гладенькие и маслянистые листочки и выбросившие первые остренькие шиповнички-копьеца бутонов. Дураков не сеют и не пашут. Но дураки и работают не думая и том, что творят. Горы снятой плодородной земли для роз складывали на носилки и выносили за стелу, ссыпали там в ямки и всякие разные канавы и засыпали ею неровности почвы. Вместо земли на клумбах образовалась траншея глубиной в один штык, в которую другая половина рабов стала укладывать ровными полосами нарезанную дернину. Руководил этой группой рабов замок Витя Стога, наш всеобщий любимец и учитель, не парень, но золото, человек-легенда. Вокруг него проституткой крутился его товарищ по призыву Толян Куприн, сепетился сверхмеры и лизал жопу нашему взводному, патологический трус и любитель острых ощущений, артист и показушник. Человек, которому лизнуть одно место несколько раз в день не составляло особого труда и никак не сказывалось на его моральных устоях. Лизнуть и выцыганить себе незаслуженный им отпуск. Очень любил Толя пускать мыльные пузыри, паясничать, нравиться себе, любоваться собой и пиздеть, пиздеть, пиздеть! Хвастун и балаболка, открывши рот, не мог его запахнуть даже тогда, когда ел, спал и срал. Полная копия нашего взводного и его главный подражала. Отчего человек превращается в скотину, пока не нашёл я для себя ответа, но сколько живёшь в роте, столько месяцев удивляешься на людей. Кого только у нас нет! В противу Толе Куприну полная противоположность Юра Андрюшихин и Петя Мельник. Два распиздяя и похуиста, похуиста, каких свет не видывал. Один из Одессы, другой из Пскова, но не помнит история роты и я в том числе случая, когда бы Петя и Юра, хоть бы раз за всю свою службу взяли в руки лом или лопату, а взявши, хотя бы разок махнули струментом выше своей бесшабашной головы, махнули и опустили вниз! Дернину наши парни привозили на двух ГАЗ-66 «Зебра» с луга, что был рядом с нашим свинарником. Водилами на «Зебрах» в это время в мотоциклетном взводе у нас были пока деды из осеннего призыва, Володя Смирнов из Борисполя и Серёга Лавриненко или «Лавруха» из Ростова. Быть водилами наших размалёванных регулировочных красавиц им оставалось совсем чуток. Парни это понимали, но от этого работу свою не делали хуже прежнего. Водилы в силу своей специфики службы резко отличались поведением от всех остальных солдат в роте. Водила, это человек-ветер. Это особо свободная личность, не прочувствовавшая службы, как таковой. Это люди, которые в армии не служили, а просто носили форму и видели нашу службу через окошко заднего вида. Люди-статисты и не более того! Вова Смирнов, водила номер раз. Рубаха-парень, душа кубрика, человек-улыбка, зачем в армию попал, наверное, и сам на гражданке не понял, не понял, коли ни разу младшего по призыву пальцем не тронул, и фофманы отпускать не научился. Уважаю и люблю этого человека, как любят его все в нашей комендантской роте, любят за деловитость и хватку, весёлый и жизнерадостный характер, открытость и доступность к нему любого возраста солдата. Что это за индивидум, почему он в нашей роте не скурвился, не опустил себя на дно дедовщины и садизма, не могу понять, не могу, но хочу быть именно таким дедом, дедом похожим на Вову Смирнова! Сергей Лавр, Лавруха, Лавриненко, не Вова, повыше и крупнее, с выпученными навыкат глазами-болтами, губатенький, молчун, и опасный, как закрытая в чехол бритва. Мухи не обидит и труслив, но любитель втихаря руки распускать и шугануть за не за что молодого. Но пугает и отталкивает в нём нечто другое. Выражение лица Серого всегда злое и тупо ненавидящее всех вокруг себя. Сергей человек, не подпускающий к своему «Я» ни своих по призыву, ни чужих. Лавриненко хитрый жучара и эгоист одиночка. Лавр и Вова водилы от Бога, равных в технике вождения автомобиля нет и не будет в нашей роте долго и память об этом хорошем они о себе оставят всем, кто сидел в их ГАЗ-66 «Зебра» в железных кузовах и кто исколесил с ними все полигоны и был на всех выездах на регулирования, воровстве черешни, на охоте и просто поездках в город на работы. Водилы, подражать которым очень долго будут парни из нашего призыва Серёжа Кузнецов и Игорюша Шваб, сменившие их в самом скором времени. Дернину ездили резать Вова Тюрин, Вова Христов, Толя Деревеникин, Игорь Собакин и пара горе-кандидатов из весеннего призыва 1980-1982, это Витя Илюх и Пузик из молдавских цыган. Третья, моя, бригада мучеников трамбовала деревянным бревном с поперечиной уложенную дернину, а четвёртая бригада поливала водой ровное поле из травы. Работа в составе взвода затянула наши ранки и чуток отодвинула страдания и тоску по дому и родным. Не знаю сам почему, но мне эта работа на весеннем и ласковом солнышке, тёплом ветерочке, очень понравилась и напомнила весенние майские хлопоты на даче, навеяла воспоминания и подняла настроение. Во время работы деды, то есть, недавние кандидаты, не так доставали своими заёбами и придирками, душа открывала в раковине створку, и в эту щёлку попадало весеннее ласковое тепло, а свежий ветерок выдувал дурные мысли, и обиды из сердца и на лице время от времени у черпаков появлялось загадочное выражение. Черпаки или «Черепа», это конечно же мы. Мы не можем поверить, что дожили до этого красивого слова, не повесились, е ударились в бега, не застрелили своих товарищей, и не пустили пулю себе в живот, постреляв всех вокруг себя. Выдержали и теперь получили шанс вернуться домой не из дисбата и не в цинковом гробу, как это произошло во многих частях с духами в ГСВГ, не по-наслышке нами услышанном, а официально зачитывавшимися перед строем приказами по группе войск. Может это было то самое привыкание к своему положению в армии, в котором ты не по своей воле вмиг оказался, может ты смог капельку, через великое «НЕ ХОЧУ», влюбить себя в службу и всё происходящее с тобой половину года, обмануть свою душу и включиться в игру в спектакле под названием «Служба в армии» и обманывать всех своих товарищей в том, что тебе это всё уже стало нравиться, и ты осознал свою взрослость, и свой долг по защите Родины здесь в Германии, и что всё, что ты делал плохого ушло, и с этого отрезка жизни ты начинаешь полноценно отдаваться службе, и выполнению всего, чего тебе прикажут твои командиры. Но мне кажется, что это чистая правда, хотя я и не соглашаюсь и продолжаю оспаривать, и высмеивать все армейские приказы, и глупости нашего бытия. Но с приходом молодых и правда, что-то во мне поменялось против моей же воли. Кричу криком, не хочу служить, но при виде молодых вопреки моему желанию я начинаю вести себя по-взрослому, сознательно, стараюсь не делать проколов и гадостей, держу марку состоявшегося солдата, человека хлебнувшего зимой лиха и познавшего сполна трудностей солдатской жизни. Удивительно, но мои распиздяи Вова Тюрин, Вова Христов, Игорюша Собакин, Саня Шеремета, раздолбай-мамай губатый, и эти туда же за мной следом, и им служба мёдом стала казаться, и этих хлебом не корми, а дай только поучить молодых правилам поведения в роте и порядкам, принятым в нашем мотоциклетном взводе. Удивительно, но приходится помалкивать за их раздолбайство, и многочисленные залёты и «Норки», наряды вне очереди и другое, недостойное озвучиванию прилюдно. Думки и думы, а время подошло к обеду. Отличные молодые кусты роз, только один сезон успевшие порадовать глаз солдат и офицеров, гражданских и гостей гарнизона, и слава Богу, что не на помойку были выброшены, а нашими руками пересажены на клумбы, тянувшиеся от стелы и до самого штаба дивизии. Подсажены и политы заботливыми ручками. Работа по укладке дёрна была вроде, как закончена, что получилось, так даже здесь писать гадко. Получилось мерзкое поле торчащей пучками травы на дернине, лужи воды на ней и грязь вокруг стелы, на ступеньках, дорожках и брусчатке перед стелой. Смывать и сметать, которую пробовали, да грязь, она и в Африке чёрного цвета… Выматерились на свою похабень, да и побрели в казарму, извозюканные по уши в земле, с мокрыми по яица галифе, и раскисшими от воды юфтевыми сапогами, превратившимися за несколько часов месива в ледяной жиже в говно от такого обращения с ними сегодня. От стелы, вымотанные и уставшие, кривым строем в колонну по три, почапали по дороге от ГДО к штабу дивизии. По левую руку от нашей колонны находился наш штабной автопарк с сетчатым прозрачным забором из сетки рабицы. Дойдя до площади перед штабом, завернули налево на КПП автопарка, и поплелись на «Яму», автомойку для наших машин и мотоциклов, матеря тупорылых водил, не желавших нам, мопедам, открывать въездные ворота, заставившим нас-хозяев немецких перекрёстков, протискиваться по одному мимо их вонючей конуры на территорию своего же автопарка! Заляпанные грязью штрипки и сапоги ледянющей водой из шланга отмыть полностью не получилось, руки дубели и отказывались слушаться, была от этой процедуры одна видимость наведения чистоты и порядка. Рота строилась на обед напротив казармы у артсклада, мы мокрые и вида чмошного полезли в строй сзади подальше от глаз начальства. Удивительно, но в строй роты нас пустили и даже не надавали за опоздание по башке. Бывает такое в нашей чистоплотной роте однако иногда, бывает, но редко! После трёхминутного отдыха в курилке перед своей казармой, нас опять погнали строиться. Теперь строиться надо было не на надоевшие до чёртиков работы, а на обед! Обед, это святое. Его нельзя пропустить, нельзя отдать врагу, его можно только самому съесть! Из окон столовой, располагавшейся перед крышей ГДО и выходящей всеми своими окнами на площадь перед стелой, стелой и парком вокруг и по бокам от стелы, наше убогое произведение из дёрна напомнило мне виды из не такого далёкого прошлого. Это когда нас кружили на самоле над Германскими полями. Те поля выглядели такими же разномастными по теневой окраске лоскутками одеял. Так же лоскутками пестрели и наши дерновые плитки, серые, бледно зелёные, мокро-грязного цвета. Трава стала жухнуть от жары и гадость покрытия стала очень очевидной. Понятно, что другого и быть не могло исхода, что когда-нибудь этот слой дернины прирастёт и прорастёт своими корнями и скосится трава не один раз и всё будет выглядеть тип-топ, но сейчас это было просто дерьмовое зрелище и смотреть туда больше не хотелось! Обед, как всегда был прекрасен и вкусен! Не верилось, что так здорово всем нам повезло с армией и это тоже было здорово. На первое дали рассольник, на второе рожки по-флотски, на третье компот из сухофруктов по пол пластиковой коричневой кружки без сахара. Сахар убивает витамин «С», поэтому его не кладут в компот, не кладут в компот и бром. Бром убивает другой витамин, витамин «Ю». Что это за витамин, до сих пор так и не понял. Но главное, что брома в компоте нет! Рожки по-флотски, это когда мясо варят на кости всю ночь в сорока литровом алюминиевом бачке-кастрюле на тихом газу, потом дают ему остынуть, потом мясо срезают или отрывают руками от кости, потом его пропускают через мясорубку, потом эти червячки обжаривают с луком на растительном масле на газовой огромной сковородке и которые потом вываливают в большой блестящий электрический котёл в котором только, что сварились рожки и из которого перед этим слили воду. Всё это перемешивают и раскладывают по кастрюлькам на четыре человека. Кастрюли с первым и вторыми блюдами ставят на двухярусную тележку-поднос-каталку и катят в столовую и там расставляют по столам на четыре человеко-бойца каждый. Потом приходим мы и восхищаемся произведениями нашей рыжей бестии Вовчика прозванного нами за его доброту «Рыжий Чёрт». Обед пролетел мигом. Послеобеденное время отдыха, но!!!! Но не тут то было! Традиционное место для спанья, норка-Ленинка, Ленинская комната оказалась вдруг оккупирована безликой растрёпанной массой бродяг! Все одетые в Х/Б, без погон и вообще без лиц и выражений живности в теле, духи, но никак не живые существа, с ровными спинами по стойке смирно сидели чмошники за нашими столами на деревянных стульях, будто лом проглотившие человечки…. Два сержанта одним рявком оторвали наши руки от дверной ручки и поганой метлой вымели нас обратно в коридор из нашего уютного гнёздышка. Ах, сколько здесь было увидено полуденных снов, сколько слёз было уложено в тексты писем и отправлено в Союз, сколько вранья улетело АВИА-почтой родным и чувихам, сколько брехни настрочили мы, экс-духи, в перерывах между храпом и маранием бумаги. Ленинка была для нас потеряна аж на целый месяц. Стыдно сказать, да и пора бы взрослеть, но поспать так хочется, что плевать нам на эту стыдобу и попрёки со стороны дедов, что мы, мол не должны себя опускать перед молодым пополнением, а то так и не вырвемся из состояния задроченных, кто тогда будет духов вместо нас воспитывать, кто будет поддерживать лучшие уголовные традиции и дедовщину? Никто и не собирался оставаться в неудачниках и тонуть в своих собственных соплях и обидах. Дай срок, мы своё вернём и ещё не так вздрогнут целые полки духов и черепов… Хоть бы кто, не дай Бог, не услышал дедов мои крамольные мысли, за это и по морде съездить мне не грех, в таком-то полугодовалом возрасте черепа. Послеобеденное время проболтались кто, где… Снова крики дневального по роте, снова построение и опять нас куда-то гонят на работы. Опять наша команда мотоциклетного взвода по рано наступившей жаре, палящем солнце, прётся на грязные работы. Снова стела, но делать нам тут в таком количестве явно не чего. Два с половиной десятка бойцов, с мётлами, пилами, топорами и ломами, а для чего вся ента амуниция, не говорят, да нам и не очень то и интересно. Больно удивительное дело, солдату не сказали, чем его руки сейчас будут заняты. Чтобы его руки не занимались анонизмом, их надо срочно занять другой бесполезной работой. Вот и сейчас так. Скверик за стелой мигом был облеплен серой массой массойй зассых. Мочились на кусты, на деревья в парке, мочились просто в сторону от себя, в губах дымились дешёвые сигаретки, длинные пеплинки свисали с их кончиков, обламывались, срывались и рассыпаясь в труху падали на сцепленные на хреновине кисти рук. Весна! Какая ляпота. Хорошо, но ещё пока, что грустновато. Ещё одну такую же весну пережить надо будет, ещё одно такое ласковое но не тёплое Московское солнышко будет тебя на этих аллеях обогревать и давать тепло, ещё почти полтора года! Аххуеть! Куда меня судьба закинула… Вокруг стелы тишина, никого. Только розы, молодая травка, да мы, честь и совесть комендантской роты. Самый боевой и трудовой взвод. Из-за угла, уходящей к ЦКПП дороги показался человек с повязкой на рукаве, тоже с красными погонами, со штык-ножом на ремне, с сержантскими погонами. Наш или из пехоты хлопчик? Красненькие мы с ними, очень схожие. Парень шёл, точно зная, откуда и куда, его ноги вели прямо в наше расположение и сейчас мы получим от дежурного с повязкой по полной! Наверное, он успел узреть момент нашего хождения по малой нужде и поэтому направляется не куда-нибудь, а прямоходом к стеле. Дежурный с повязкой на рукаве, командирским голосом издалека подал команду построиться и доложить кто здесь начальник распиздяев?! Так и выразился! И только приблизившись к нам на вменяемое расстояние, мы успели заметить произошедшие с ним перемены в выражении его развесёлого лица весельчака и повесы Вити Стоги! Откуда он тут взялся? Почему он с повязкой на рукаве и штык-ножом и что он забыл на ЦКПП? Витя одим махом руки сбил пилотку на макушку и стал, раскрытым от радости и счастья ртом с белоснежными зубами, раздавать свои рукопожатия всем без исключения солдатам своего взвода. Вот это действительно натура, широкая и богатая душой и культурой, вот он человек и учитель. Не чета другим прохвостам и лицемерам, подлизалам и тупицам с сержантскими лычками. Хоть и сержант, но продолжает оставаться человеком, хотя и стал недавно дедом и служить человеку от силу остаётся хрен с небольшим. Бля, не могу, мужики. В сон после обеда с ног валит, решил вот ноги размять, типа на минутку к своим сбегать. Пока затишье после обеда и никого нет, дай, думаю, мужиков проведаю, сигаретками разживусь. Я быстро, говорю своим на ЦКПП мужикам. Петров Андрюха, ты за меня остаёшься старшим, а если, что, сам знаешь, что и как говорить и как отмазывать меня. И вот только сейчас, находясь среди солдат своего самого упаханного взвода, я и услышал историю про то, как появилась эта стела. То, что я считал вечным и стоящим здесь на этом месте, оказалось новоделом весны 1980 года. А я прибыл в дивизию в октябре 1980 года, то есть буквально, опоздал к событиям, ровно на 6 месяцев и теперь мне было очень обидно и завистно. На том месте, где бетонные плиты-флаги уносятся ввысь и там, где сейчас памятник В.И. Ленину и всем нашим Героям Советского Союза, там, где расположился весь мемориал славы ещё полгода назад лягушки квакали и была пустая кафельными плитками обложенная яма за сетчатым забором. На этом месте с времён фрицев был самый большой в дивизии бассейн! О как. Бассейн за забором, в нём лягушки с мою голову и вокруг тополя до неба по его периметру. Не хилое зрелище и куда оно подевалось В одно прекрасное весеннее утро вот таких же черпаков Витю Стогу, Петю Мельника, Юру Андрюшихина, Илюшу Илюха, Толю Куприна и бойцов старших призывов из мотоциклетного взвода пригнали на строительно-разрушительные работы. Карбидной газосваркой стали срезать крепежи сеток в рамах со стальных столбиков, сетки стаскивать в сторону нашего автопарковского забора и складывать в штабеля, поручни бассейна тоже срезать и отбивать всё торчащее наружу. Крушить дело не хитрое, но и не лёгкое. Семь потов сошло и кожа с ладоней вместе с волдырями слетела. Обещанные отпуска не давали молодым бойцам покоя и те верили в удачу и везение, а тут такой случай прогнуться и свалить отсюда в Одесу или Казахстан в отпуск, да мы на раз уделаем этих немаков с их железобетоном и золингемской сталью. Забор снесли, плитку с бордюров скололи, поручни резаками газовыми уделали и остался от бассейна бункер с аллеей золотистых тополей. Неделю крушили и громили, а потом пошли колонны автобатовских УРАЛов с грунтом и с обычным строительным мусором, шли и шли, день и ночь… Яма оказалась очень глубокой и ненасытной, она поглощала автоколонны грунта, грунт трамбовали, распихивали мусор по её краям, а ей всё было мало!!! С горем пополам бункер завалили под самое не балуй, но на этом мытарства бойцов мотоциклетного взвода не закончились.
Владимир Мельников: Окончание рассказа Смена будет. Откуда-то привезли бетонные плиты и стали с помошью автокранов их ставить торчком. Поставили. Отцентровали. Закурили. Вытерли со лба пот. А работы, пожалуй, до осени не успеть! Понавезли горы песка и камня. Пока возили, наши бойцы мотоциклисты всю эту массу на тачках и носилках укладывали на местах будущих аллей и перед бетонными плитами, только что воткнутыми в бассейн и присыпанными камнями. Плиты пока были на подпорках и их активно засыпали смесью песка и камней. В один из дней началась подготовка опалубки для основания памятнику В.И. Ленину. Было завезено много арматуры в виде прутков, полос и уголка. Два ротныз газосварщика варили в две рук руки. Один работал с карбидной газосваркой, второй кочегарил на новеньком облегчённом тиристорном аппарате от сети переменного тока. Искры газо и электросварки несколько суток подряд и в дождь и зной, ночью при свете бензоаргегата хреначили закопчённые до грудной клетки. От постоянного мелькания дуги почти все бойцы ежедневно ловили «Зайцев» и по ночам мучались от бессоницы, и страшной рези в глазах. Примочек не было, и снять ожёг роговицы им было нечем. Страшное зрелище, если кто из вас ловил такого «Зайца»! Дикая боль и песок в глазах будят вас в районе половины второго ночи, и вы весь в слезах, не в состоянии разлепить свои мокрые глаза, забитые песком под ресницами…. Не дай Бог кому с этим столкнуться. Средство от этого одно, дольки свежесрезанного картофеля наложенные поверх ресниц или тампон ваты смоченный в густой чайной заварке. Но спросите меня, где солдату в казарме всё это взять и я вам плюну на макушку, чтобы не задавали мне глупых не солдатских вопросов. Неоткуда взять, бродить будет боец от койки до сортира, всю ночь и совать голову под струю ледяной воды, чтобы снять рези в глазах и отойти от злости на минутку. А потом будет побудка и срать всем в роте на проблемы этого лунатика с опухшими, как у потомственного алкаша мешками под глазами и синяками вокруг них на пол лица. И валить будет с ног того бедолагу начиная с зарядки и до самого того момента, когда он, не в состоянии справиться с гудёжем в чугунной голове, тыркнется куда не то в нычку и зальётся мертвецким храпом, положив сто хуёв и на ту службу и на тех прапором и всех сержантов в роте! Вот такими темпами велись строительно-разрушительные работы по созданию того прекрасного и не вечного, название которому СТЕЛА. Основание для памятника было залито бетоном и прочным каркасом несколько дней подряд торчало из почти засыпанного бункера-бассейна. Работу приняла комиссия и велела облицовывать гранитом основание памятника вождю мирового пролетариата. А пока вокруг памятника не прекращались работы по возведению оснований под бюсты для Герове нашей дивизии. Основания бюстов оштукатуривались и красились. Настала очередь демонтажа памятника В.И. Ленину, который всё это время находился строго напротив через дорогу на стороне прачечной-химчистки, там, где сзади была спортплощадка с турниками и брусьями за сеткой. Мимо памятника шла дорога к пруду и далее к домам наших командиров. Памятник В.И. Ленину поддели чалками и с помощью автокранов погрузили на платформу и переместили на новое место установки. С помощью тех же кранов в тот же самый день Бюст В.И. Ленину встал на новое строительное основание, началась зачистка и затирка стыков. В это время вокруг памятника Ленину и по диагонали на дорожках стали укладывать на специально подготовленную подушку тротуарные плиты. Параллельно этим работам шли работы по изготовлению бюстов Героям Советского Союза, которые делали три парня из нашей комендантской роты в подвале штаба дивизии в каптёрке из арматуры, вязальной проволоки, гипса и крепкого матерного словца. Еду и прочие блага носили прямо в подвал и из этого бункера бедолаги не вылезали несколько месяцев наружу и не знали, что на улице, ночь, день, зима или уже дембель…. Еды и сладостей и прочего было у них хоть жопой ешь! Год был 1980й Олимпийский и каждому прапору или просто солдату на дембель необходим был Мишка. Мишку заказывали все офицеры штаба дивизии своим детям и своим любовницам вольняжкам или немкам. Мишек дарили немцам в знак признательности за пропуск на охотничьи угодья и вообще. Если бы не эти Мишки, то бюстов Героев можно было сделать по десятку и установить их перед казармами всех рот, батальонов и полков дивизии, чтобы бойцы лучше помнили их подвиг перед Родиной. Но гипса было в обрез, только -только на изготовление полутора тысяч Мишек олимпийских, а на остаток гипса необходимо было закончить таки государственный заказ, что и было с честью и досрочно выполнено. Вопрос, как? Да так. Видел я, как потом они бюсты на заказ своим начальникам делали уже в другом месте, на чердаке ГДО над офицерской столовой. Кого они там ваяли, я не знаю. Но, наверное, самих заказчиков или их родственников. Ваяли быстро и грубо. Бралась арматура, связывалась сикось-накось проволокой, забрасывалась массой из гипсовки-полумячика из резины и застывала. Во второй присест вручную масса накладывалась поверх первого безобразия и придавалась форма головы и плеч. В третий и четвёртый разы застывшая масса обрабатывалась резцами и полировалась шкуркой. Затем грунтовалась, снова полировалась нулёвкой и накладывались два слоя серебрянки или бронзовки или золотовки краски. Бюст был готов. Нам было интересно за ними наблюдать, когда мы были в наряде по столовой и таскали им лучшие куски из столовой. Они много курили, пили чифирь из алюминиевого солдатского термоса, валялись на грубо сколоченных диванах с грязным бельём, много спали и грустили, грустили, грустили. Ночами спускались вниз в офицерскую столовую, принимали там душ, выходили в белом чапаевском белье распаренные и счастливые до неба, требовали у поваров муки и картошки. Тёрли картошку и добавляли туда муку и делали себе драники, которые называли на белорусский манер «Турдосыки». Мы тырили эти блинчики и вспоминали дом, его тепло и маму! Бойцы срезали с тушек свинины себе мяса и жарили эти куски и начинали пировать, упиваясь большими железными кружками огненного чая, наворачивая себе масла на кусмяны белых булок столько масло, сколько было положено целому отделению солдат. Потерянное масло заменялось резчиками хлеба или сержантами комбижиром и бойцы даже не подозревали, откуда у них стоит после заврака такая мощная изжога. Бюсты были высушены и осмотрены той же комиссией по созданию мемориала Героям и отбракованы их вторые копии. Копии велели поколоть, но рука на них ни у кого так и не поднялась. Так они и остались после монтажа основных мешаться под ногами в каптёрке у комендачей, а те и не подозревали, кто это, так как все бюсты были практически сделаны на одну колодку, а после покраски и того паче, даже родные вряд ли бы сумели в них узнать близкие черты людей, которые погибли три десятка лет назад, а делали их люди по фотографиям, не имеющие представления, как это вообще правильно делается. Это были лепщики, но не профессионалы художники, хотя для нас и эта работа была заоблачно недосягаемой и мы тоже все так, и звали этих ребят-художники или лепщики. Мужиков лепщиков пригнали тоже на площадку для того, чтобы могли подготовить и согласовать отверстия в основаниях для крепежа бюстов Героев. Бюсты по одному приносили и примеряли, затем снова убирали. Памятник Ленину и окрашенные бетонные плиты стелы сияли новьём краски, наверху сварщики заканчивали приваривать ранее вырезанные стальные буквы названия нашей дивизии, крепили ордена… И так, всё было готово к монтажу бюстов Героям, дорожки из тротуарной плитки просыпали песком и они твёрдо держались под ногами и не проваливались. Стояла весенняя жара, плиты постоянно поливали и прикатывали ручными катками, пора было завозить грунт. Где его брать, ведь он стоит денег? Вопрос с грунтом решился сам собой. Его просто решили украсть и стали возить из района «Моста на Быках» машинами ГАЗ66 «Зебра». Опять наши мотоциклисты и опять каторжный труд. Возили и засыпали строительный бой и мусор, привезённый машинами автобата. Грунта потребовалось столько, что тихие, но наглые немцы не стерпели и следом за нашей машиной прислали своих защитников природы. Благо наши комендачи во главе с дежурным по ЦКПП Витей Стогой не пропустили эту машину, и тема была закрыта. Грунта хватило и больше не стали дразнить гусей и красть землю у немцев. Грунт раскатали и прорыли траншеи для высадки роз. Розы привозили из питомника в специальных контейнерах и в них же их высаживали и присыпали. Розы уже цвели и сразу всё строительство повеселело и приобрело приличный вид и начало притягивать фотографов со всех частей дивизии, которые мешали комендачам работать, лезли фоткаться, хватали в руки носилки и лопаты и типа «РАБОТАЛИ» по возведению стелы. Мужики понимали их, не гнали проч. Фотки, это святое. Мемориал был практически готов. Бюсты героев смонтировали на цоколи, приморозили их цементом, зашлифовали стыки и сделали надписи на основаниях. Затем всё это хозяйство поштучно накрыли белыми простынями и стали готовиться к открытию мемориала Героям. На ночь выставлялся наряд, который охранял от вандалов и психов всю эту гордость и красоту. В один из воскресных дней к стеле были собраны комендачи, школьники, гости с предприятий Галле и воины братской ННА для торжественного открытия стелы. НАЧПО дивизии произнёс речь, выступили гости, покрывала сдёрнули и взорвались аплодисменты. Горы паломников потянулись парадно и просто так фоткаться у этого, ставшего почётным, места. Вот так, коротенечко и с приукрашением своей роли, комендачи поведали историю своим сменщикам и завещали другим поколениям об этом рассказывать, что я сейчас и делаю, старый дурень через 33 года спустя и в первый раз!!! Витя Стога так же быстро удалился на свой пост, как и появился. А перед тем, как удалиться он успел запомнить ещё один очень важный эпизод из жизни стелы. Только он закончил травить байки, как послышалось грохотание танка и правда, к нам со стороны танкистов мимо санбата пёр странный танк без башни, но вместо неё имел огромную и длинную трубу на боку. Во хреновина! Видел не раз на учениях такие дуры с трубой, но чтобы приблизиться до расстояния потрогать трубу руками, не доводилось. Танк тягач для вытаскивания утопленником братьев из-под водных преград. Так он называется. Труба поднимается вместо пушки и немцы разбегаются наложив в штаны от такого калибра. Калибра, через который пьяный механик водитель легко выбирается наружу, бросается вплавь и мчится в сторону гаштедта за водкой «Фауст», возвращается тем же путём в танк и отпаивает охуевший от страха застрявший под водой экипаж своего танка-тягача. Этот экипаж, похоже, и очень вероятно, что именно ОН и нарисовался только, что своим чумазым солярошным грохотом перед нами. Танк развалюха, дребезжащий всеми заклёпками и бронелистами, списанный 30 лет назад до выпуска со своего завода, грымал движком и травил нас солярой из своих широченных выхлопных раструбов. Дымина лёг низко и закрыл от нас солнце и всё вокруг. Танк был виден только в контурах, и эта железяка продолжала создавать вокруг площади газовую камеру из смеси пара и серо-сине-чёрного чахоточного дыма. Выключи ты блядь свою молотилку, орали наши деды, но охреневший от грохота и угоревший ещё раньше нашего механик водила только крутил своей головой из под обреза танковой башни без ствола. Механик вместо этого стал разворачивать танк к нам задом и полез прямо на тротуарную брусчатку. За каким чёртом ему это присралось никто не мог понять, а офицер в таком же комбезе требовал от механика ещё ближе подать машину к бассейну, окружённому гигантскими тополями. Вокруг угробленного бассейна были выложены, когда то ступеньки лестницы по его периметру, между лестницей и пешеходным тротуаром и росли мощные тополя 1935 года посадки. Танк тягач остановился, дальше подъехать было невозможно, начали распускать тросы толщиной в руку. Нас припахали эти тросы заносить и обворачивать вдвое вокруг тополя. Грязные масляные и очень острые колючками они не давались и ранили руки. Деды бесились, но ничего поделать без рукавиц было нельзя. Тросы с горем пополам зачалили на первом крайнем тополе, и танк стал тихонько выбирать слабину, подаваясь шажками вперёд по диагонали от стелы к углу ГДО, где располагалась прокуратура. Тросы сдвоенные начали потрескивать, тополь выгибаться в сторону танка, но не более того! Танкисты прибавили газу, дым повалил ещё гуще из труб, движки тягача заработали слаженнее, натуженнее, но гораздо ровнее, но!!! Но, не хрена подобного, тополь не выдёргивался и не ломался, тополь стоял, как боец в городе Севастополь во все времена посягательств на его гордость. Родина всех тополей на свете Севастополь! Командир тягачя подошёл вплотную люку механика водителя, о чём-то с ним покалякал и отошёл подальше от места предполагаемого падения высоченного и толстого дерева. Танк чуток подал назад, постоял, переключился на другую скорость, прибавил оборотов движку столько, что мы перестали улавливать перебои и стук отдельных поршней и фрикционов, и как дёрнется со всей одури вперёд! Тросы засвистели от резкого захлёста в теле тополя, ствол тряхнуло со всей мочи и …. Танк начал съезжать на натянутых тросах по дуге сначала вправо, а после рывка и выравнивания влево и только искры полетели из-под гусениц на брусчатке! Хрена с два! Тополь, что Севастополь, как стоял, так и остался стоять. Только горы веток и мусора посыпались на территорию вокруг стелы. Танк бесился и выл от злости на плохое сцепление со стальной брусчаткой, он крутился влево и вправо, сдавал назад, дудки! Тополь стоял! Тогда танк успокоился, сдал снова назад до бордюра и механик мокрый, как мышь выполз из своего тесного люка. Стал осматривать врезавшиеся в ствол тросы и попросил дать слабину до такого размера, чтобы он мог взять разгон. Отцепили, перевязали, дали несколько метров слабины. Танкист исчез в люке, маленько поколдовал, перетёр проблему с железным братом и снова дал на полную мощу оборотам. Рванулся с места так, будто от этого зависела его жизнь и честь в настоящем бою и …. тросы со свистом полетели за ним вдогонку! Два троса в руку толщиной были оборваны не хрен делать. Тополь сбросил огромные сучья с себя, но стоял там, где его посадили фрицы. Достали новые тросы и через час снова стали их рвать. Тогда пошли на хитрость. Подложили бревно под гусеницы, и стали не спеша двигать машину по бручатке. Тополь согнулся в трёх метрах над землёй и неожиданно так стрельнул своим стволом, что мы присели, обмерев от страха. Это был выстрел из пушки, тополь погибал, но погибал с честью. Огромная махина, увлекаемая танком, подломилась у основания, пошла на ничего не подозревавший танк своей грудью, на танк. Танк, получивший вдруг облегчение в потугах, от дурной радости рванул по дороге к ЦКПП. Тополь изловчился и всей своей массой ствола так припечатал танк по башке, что у бедолаги труба для спасения экипажа из-под воды сплющилась в лепёшку и отлетела в сторону. Удар тополя накренил танк вперёд и водитель, скорее всего, клюнул головой в обрез люка и не знаю, получил травмы или нет, хрен его знает. Но если бревно переломиться смогло в нескольких местах о его башню, то, что говорить о механике водителе. Тополь обломился слишком высоко, брусчатка не отступила и не отдала ему дерево с корнями. Во, работы привалило нам мопедам, твою мать. Командир танка помчал вместе с нами к механику. Тот уже карабкался на башню и вытирал шлемофоном свою стриженную под ноль голову. Трубе капец. Танк ещё поживёт. Толпа народа обложила танк и полезла него осматривать его раны. Ран не было, но и трубы тоже. Её скинули на дорогу и оттащили на тротуар подальше, чтоб не мешал. Танк гремел и дымил, бойцы подоставали своё курево, и стали наперегонки с танком соревноваться, кто кого быстрее задымит. Мы проиграли. Танкисты докурили, и взялись за остальные тополя… Опыт был получен и учтены все прежние ошибки. Тополя, как спички стали обламываться в метре над землёй, после того, как мы их основательно надрубили ниже тросов. Павшие тополя танк оттаскивал в сторону, нас же припахали их в нескольких местах распиливать пилой дружба два. До ночи мы дёргали на себя и от себя двуручными пилами, изодрали в кровь все руки, но тополя уконтропупили. Пригнали грузовики, закинули хлысты в кузова и вывезли их к себе на свинарник варить картошку поросятам на костре посреди двора в огромном котле, стоящем на камнях. Танкисты, измученные и пострадавшие в бою с природными силами, убыли, мусор до отбоя мы скребли с площади и вывозили на свинарник, а за торчавшие пни принялись на другой день службы. Таких дней и пней до дембеля было не сосчитать….
Михаил: ***ИГОРЬ*** пишет: а она мне на день рождения - ЛИНЕЙКУ. Ну, если линейка в дюймах а весы в центнерах, то не всё потеряно!
sergei: Михаил пишет: если линейка в дюймах тогда это маньяк -убивец...
полная версия страницы