Форум » Армейский юмор » Армейские байки (часть 4 ) » Ответить
Армейские байки (часть 4 )
Admin: Различные рассказы армейской службы,страшилки и байки.....
Павленко Станислав: ВВГ пишет: никто не терял очки висящие на носу. Александр пишет: я летом тоже в подземной парковке кое как нашел Огласите,шо нашли,пажалста
Александр: Павленко Станислав пишет: Огласите,шо нашли,пажалста машину
ВВГ: Да в магазинах типа АШАН на этих парковках если номер места не запомнить, то и не найдешь, я стараюсь ставить всегда примерно в одном месте...
Павленко Станислав: Павленко Станислав пишет: Огласите,шо нашли,пажалста Александр пишет: машину Именно про это я и подумал
Владимир Мельников: 23 февраля 1981 года. регулировал на перекрёстке в конце этой эстакады при въезде на неё. 23 февраля. День Советской армии….. В Германии стояла жуткая холодина, хотя на дворе уже был февраль 1981 года. Морозы не спадали, снег таять и не собирался, лежал вдоль расчищенных тротуаров и дорог крепостными стенами в количестве, не встречавшемся до этих лет на Гальской земле…. Приближалось 23 февраля, праздник для всех солдат Союза и Группы в особенности. Первый правильный праздник в моей жизни и именно в то время, когда на моих плечах лежали, притёршись к ним законные погоны. Как оно в армии проходить будет это событие, и какими полезными благами для солдата может обернуться, каждый дух рассусоливал среди своего призыва по-своему и каждый привирал чуточку от ранее подслушанного и приукрашивал до состояния принятия его трёпа на веру остальными. У меня тоже было своё мнение по этому поводу, а учитывая присутствие на данном этапе службы чудаковатого и буйного в своих бесконтрольных посылах замолита Кузьмича или «контуженного», как его называли промеж себя старички, надежды на спокойное времяпровождение не ожидалось. От «контуженного» можно было ожидать только плохое по отношению к солдатскому организму и здоровью в частности. Уж, что-что, а портить настроение и сам настрой бойца комендантской роты под праздник, да и на сам праздник, это он умел, его этому 4 года специально обучали и это у него получалось на отлично». По мне праздник 23 февраля должен выглядеть примерно так: за полдня, то есть с обеда 22 февраля, прекращаются всякие разные работы и труды, мы получаем у старшины роты на втором этаже в каптёрке парадку, получаем разрешение отбыть для приведения её в приличный выглаженный вид, далее отправляемся кто, куда может себе позволить, как то: пойти к земелякам и земелюшкам, пойти с ребятами в чайную, прогуляться по гарнизону, пофоткаться без опаски и риска быть отчитанным и потерявшим свой фотик, потерявшим незаслуженно, ударом оного об асфальт руками командира нашего взвода Гузенко, просто поспать в своей закреплённой за твоим телом койке, посмотреть телик на немецком канале в актовом зале и просто попечатать фотки, вложить их в конверты и отправить с надписями на свою родную и единственно стоящую Родину в Союз! День второй и главный: чтоб подъём в семь, а построение на завтрак в восемь, чтоб зарядке не высовывая рук и ног из-под одеяла, чтоб замполит забыл явиться в роту и остался в объятиях своей мощной жены, чтоб ротный отделался звонком проверки состояния кайфа только по телефону дневальному по тумбочке, чтоб на завтрак были 2 яйца вкрутую и две шайбы масла, чтоб после завтрака сразу построение и зачитывание насладительного приказа о присвоении очередного ефрейторского звания рядовому Мельникову (об отпуске больше, боюсь заикаться и мечтать, отпуск обломился, но не тем образом, о каком я столько мечтал. Отпуск упал камнем на мою душу и я больше всего по этому поводу расстраивался и горевал, отпуск искалечил мою и без того неустойчивую психику, его дали в такой неподходящий момент, а отпускать видимо не собирался никто в него, и стоял он между моих ног чемоданом трёхпудовым, но совсем-совсем без ручки к нему!), чтоб сразу после развода погрузили личным составом и повезли на прогулку по городу, чтоб дали два часа личного времени на закупку необходимых подарков на схованые марки, чтоб не принюхивались при погрузке в автобус «Кубань», чтоб верили на слово, что этот запах с гражданки и что Серёга и Микола не опаздывают, а просто немножко задерживаются и что ждём их и не три часа 98 минут, а всего меньше и что явятся они не, как в тот раз в тачке гружёные валетом с кучей голых немок, запряжённых ими цугом по приколу, а прибудут, чин чинарём на «трабанте» 1970 года выпуска. Продолжим правильные мечтания, пока дежурный по роте сержант Семенович не испортил мне тёплое настроение. Тёплое, от прилепившейся к моему заду батареи отопления, запекающей в моих половинках и без того горячую молодую кровь. И чтоб по прибытию в казарму пустили в кинозал и дали оторваться в демонстрации нам нового фильму, да чтоб непременно с военной хроникой и киножурналом про битву с полей и положение на международной арене, чтоб прояснили обстановку на советско-китайской границе и не сильно пугали Афганом. Чтоб кино крутили сегодня только цветное и обязательно широкоэкранное и чтоб две серии подряд и чтоб обязательно с перекурами между частями! А после кино, чтоб ужин с мочёными помидорами с перцем и укропом, помидорами и картошкой в мундире. Да, что макать её в соль и чтоб от неё шёл дым в виде пара, чтоб хрумкала крупная соль на зубах и стоял хруст пережёвываемых огурчиков, чтоб разрешили по стопарику домашней самогонки или на крайняк по ноль тридцать три немецкого бутылочного пива. Чтоб, как у немцев «на дружбе», чтоб пиво в руки давали и руками кривыми взад не отнимали! Мечтам моим не суждено было сбыться, как и в предыдущие мечтания (отпуск не считается), вместо булок с маком и пирогов с грушами, размером с макитру, помазанных сверху яичной глазурью с сахаром, роту вывели поутру в автопарк и начали активно готовить к строевому смотру. Что это такое и с чем его едят, знали не понаслышке. Повзводно вытащили вещмешки из своих каптёрок и стали прямо на снегу их потрошить и учинять проверку, чего в супе не хватает. В супе не хватало подшивы и душистого мыла, котелки пахли пиницилином и грибами, из некоторых высовывались наружу сушёные капустные листья, оставшиеся с прошлых учений и превратившиеся за это время в уродливые неузнаваемые формы. Щи из капусты и воды видимо не принесли удовлетворения солдату и в непотребном виде так и остались висеть на стенках котелка, пока не мумифицировались и не стали его неотъёмной частью, частью грязнули и чмаря из мотоциклетного взвода. Котелком по роже вместе с капустными листьями съездили пацанёнка и мы, присутствовавшие при этом, не проявили чувства жалости ни к капустным листьям, ни к дебилу, бросившего свой котелок в таком состоянии на самое дно вещевого мешка, будто кто-то другой на следующих учениях хавать капусту будет из него, попутно соскабливая плесень и швыряя её себе за спину. Мне и Миколе Чистяку (Цыбуле) досталось за съеденную зубную пасту и отсутствие зубных щёток. Я не знаю, куда они подевались, но, сколько помню себя, зубы я чистил пальцем, выдавливая пасту себе прямо в рот. Этому извращению я набрался от своих стариков. Зубы чистить мало, кто собирался во время полевых выездов и учений, но я имел собственное мнение на этот счёт и продолжал их чистить, несмотря на сложные бытовые условия, но делал это втихаря и боялся, что меня подловят с этим занятием. Чистить было надо, но воды было взять не где, да и стоять посреди леса или перекрёстка с зубной щёткой во рту, это всё равно, что стоять с голой жопой на том же месте. И глупо и рискованно. Чистить зубы было делом ленивым, как и умываться вообще. Чистил, сунув горловину тюбика себе в рот, выдавливал колбаску пасты, размачивал её слюнями и начинал гонять её сквозь зубы. Когда было невмоготу терпеть холодок и горечь, совал указательный палец за дёсны и несколькими движениями очищал их от накипи и налёта, сплёвывал на землю и ещё раз повторял. Во рту после этого становилось приятно и из него больше не пахло кошкиными каками. Глупо конечно говорить об этом, но другого выхода я не находил. Вру. Нашёл, но позже. Приворовывал луковичку со склада и грыз тайно по листочку, держал за щекой и сплёвывал порциями, типа жевательного табака. Помогало и от зубной боли и от болезней дёсен. За всё время ни разу ничем не заболел и не чихнул, но воняло изо рта, к сожалению сильнее, чем кошкиными письками. Об этой глупости можно было и не писать, но до меня так делали люди и я принял их положительный опыт и не жалею, что хотя бы таким образом следил за своей гигиеной и здоровьем. Выпотрошили вещмешки, в течение часа сгоняли в магазин и пополнили запасы подшивы, гуталина, зубного порошка в круглых коробочках, купили зубные щётки и почистили ещё раз свои котелки. За первую часть можно было не опасаться, принялись за вторую, самую весёлую. Веселье продолжалось до обеда два часа и ещё два после обеда, веселились до упада, упадывали не в состоянии устоять на ногах. Мочи стоять больше не было, горло от ора на всю дивизию и сипело и хрипело и одновременно шипело осипшим гусачьим шипением. Мочи маршировать с вытянутыми во всю длину ногами, мацую подошвами по расчищенному асфальтовому покрытию автопарка, держа постоянно голову на таком задире вверх, что почему мы там ступаем и в какую провальню забуримся при случае, никому не понять и никого это не колыхает. Шагаем без остановок на передых, шагаем по кругу с поворотами и равнениями то налево, то направо, шагаем и тупеем от глухого буханья в асфальт и сплошного шумового эффекта, вызванного гряканьем и бряцаньем всего навешанного на нас имущества. Всё, что было привешено на поясной ремень, давно сползло на самую его серединку и комом застряло между ног, мешая мужскому достоинству и создавая неудобства при ходьбе строем. Я почти в первой шеренге, всё время у всех на виду и за всё ленивое говно в ответе. Молодой в первой шеренге должен орать песнь громче всех и создавать эффект поющего коллектива в 150 человек по штату. Зов дневального с крыльца казармы на обед, прозвучал спасительной моментой и размагнитил весь строй. Шеренги погнулись, строй моментально рассыпался и снова собрался окрикиваемый вдогонку сержантом Алабугиным. Помошник старшины роты, усатый дядь, Саша из мягкого сельского интеллигента моментально превращался в злого учителя физики, загонявшего своим криком непутёвых в своё стойло. Минута дисциплины была упущена и из строя стали раздаваться крики его ровесников с имевшимися в них нотками позора на его голову. Саша для приличия довёл каре роты до ворот КПП автопарка и дал команду «разойтись». Пяти минут перекура северными стоило нам новых неприятностей. За курением в строю, строившимся на обед, нас застал сам командир роты Александр Лемешко. Ехидства и кривляниям его не было предела. Роту спешно выровняли, доложили о наличии в строю количества, меньшего списочного состава и учинили всем экзекуцию. Прямо тут же было приказано надеть всем противогазы и в таком виде (в который раз) выдвигаться для принятия пищи в столовую, которая располагалась от нас не меньше, чем метрах в 200. В противогазах, да и фиг с ними. Нашли чем пугать! Натянули на рожи противные гондоны, трубки отвинтили, клапаны проткнули, кто совсем выкинуть успел и молоты подошвами почапали в сторону своей столовки. Вышли от казармы, слева от себя оставили сетчатый забор автопарка, затем прошагали мимо торцевой части двухэтажного ангара с автомашинами комендантской роты, далее небольшой аппендицит плаца перед клубом артполка, затем вывернули на проезжую часть, которая шла от танкистов и выводила к ЦКПП. Справа оставался красным пятном санбат, по обеим сторонам рос лес. В таком неприглядном виде приблизились к стеле и, огибая дугу, влево стали оставлять справа себя заколоченную плакатами про батьку Махно и атамана Григорьева с Марусей территорию, прятавшую за собой кочегарку и химчистку. Мемориал Героям Советского Союза был притихшим и пустынным, все дорожки и аллеи чётко очищены от снега и лишь иней слегка запудрил гипсовые изваяния. Герои своё дело сделали давно и теперь наслаждались миром и своим геройством. Повезло, ничего из песни не выкинешь и геройство не оспоришь. Жаль только одного, не повезло мне родиться в то время, когда я тоже мог их подвиг повторить и тоже Героя получить. Обидно до колик в паху, но мне крайне повезло с датой рождения и свершения своих подвигов, никогда войне больше не случиться и никогда мне звёздочку не нацепить на грудь! В этом я не сомневался и расстраивался очень здорово. Подъём на второй этаж столовой и рассаживание за столики по четыре занял не более трёх минут. Рота, усевшись за столы, сняв головные уборы, продолжала оставаться сидеть в противогазах. Команды на их снятие от командира роты пока не поступало, да и сам он не заметно от нас, куда-то учухал. Мы продолжали сидеть и пускать слюну, ротного нигде не было. Страх наказания за непослушание не позволял снять противогазы и приступить к принятию пищи. Можно было запросто остаться вообще без неё и прямо отсюда отправиться не в казарму тратить с пользой своё послеобеденное время на сон в ленинке, а протопать мимо казармы в сторону стадиона и там оттянуться по полной в упражнениях с гусиным шагом или и того хуже, быть заживо замученным на полосе препятствий. Деды и кандидаты поотвинчивали трубки и дурашливо совали их в миски с налитым первым блюдом. Макали кончики и втягивали содержимое, давясь натуженными лёгкими, потешая присутствующих и доводя до колик наряд по столовой вместе с нашим поваром Вовой, рыжим чёртом, который усугублял наше голодное состояние тем, что схватил огромный масёл и бегая от стола к столу тыкал его дедам в трубки и давился от этого ржачкой и корчился от колик внизу живота. Обед по времени подходил к концу, а командир роты не возвращался. Все поняли так, что он пошёл на вторую половину столовой, в её офицерскую часть проверять наших охламонов и поваров, а про нас просто забыл! Недолго думая часть бойцов решилась на невиданное, они посрывали противогазы и начали со второго, которое было вкуснее и сытнее и пролететь мимо него было бы не разумной ошибкой. Мы, молодые и черпаки пока ссали снимать противогазы и продолжали давиться слюной и материть в трубочку своего незадачливого командира-отчима солдата. Пожираемое второе из кастрюлек на четырёх человек действовало на нас угнетающе, в кастрюльках было рагу из вкуснейшей зажаристой картошки с отлично поджаренным репчатым лучком и капустой с мясными кусками свинины. Не еда, а деликатес, самое любимое блюдо в нашей роте, не считая макарон по-флотски. Свинство кушать свинину в одиночку, но поделать против своей ссыкости мы не могли и сидели цуциками и жалобно скулили, поглядывая по сторонам и одновременно на проём двери, откуда мог появиться наш Лемешко. Бачки пустели подъедаемые дедами и кандидатами, мы сидели и молчали. Обед подошёл к своему временному концу, наряд начал собирать испачканные тарелки из под второго, на кухню понесли пластиковые коричневые чашки из-под компота. Деды потянулись к выходу без противогазов и тут неожиданно в проёме показалась оглобля нашего старшего лейтенанта ротного. Глаза по семнадцать копеек! Столы полные еды, мы сидим притихшие в противогазах, а часть бойцов разгуливают по столовой без противогазов, цыкая слюной между зубами и ковыряя в своих челюстях спичками в поисках застрявших кусков свинины с целью их дальнейшей переработки и отправки в желудок. Повар и наряд были на своих рабочих местах, представление для них закончилось с полным аншлагом, колики внизу живота прошли, складки на щеках расправились от долгого надрывного ржания. Что происходило здесь, теперь значения для них не имело. Работа пошла в обратный отсчёт, их задача была до банальности проста: собирай посуду и отправляй и топи её в ваннах с горячей водой, засыпанных горчичным порошком или мукою и полощи её до сиреневого блеска. Лемешко ничего, по-видимому, из увиденного не понял и вину о забытой команде, по-видимому, брать на себя не имел желания. Командир всегда прав и непогрешим. Его напрягло не это. Почему одна половина продолжает тупо сидеть за столами в противогазах, а вторая половина и именно половина старослужащих, без его разрешения болтается, как дерьмо в проруби и прётся в сторону выхода. Сержант Саша Алабугин, хотя и сам дед и помощник старшины роты, человек очень дисциплинированный и честный, человек, который нас сюда привёл строем, продолжает так же тупо сидеть за своим столом и удивительное дело: на его роже тот самый противогаз, который за ним закреплён с момента его прибытия в роту. Лемешко озираясь по сторонам, двинулся между столами, осторожно делая нажимы подошв на линолеум, будто двигался по минному полю и опасался случайно наступить не на то и подорваться насовсем. Часть стариков, видя его кошачье состояние, повернула обратно и чувствую какую-то гадость, потянуласть в сумки с противогазами. Попытки скрыться за противогазными рожами имели цель уйти от возмездия, которым прямо на глазах у всех начало пропитываться тело ротного и что сейчас за этим должно было последовать, каждый знал лучше лучшего! Кошачье состояние рысиного гнутого в дугу туловища со старлейскими погонами ввело даже нас смирных в шоковое состояние. Например, я лично увидел в его крадущемся засадном теле угрозу лично нам сидящим и тупым баранам, которые сами себя не поняли и наказали обедом. Кто не подал команду, это был второй вопрос, но почему время, отпущенное на принятие пищи, было нами упущено и кого теперь сделать виноватым, чтоб спросить за бардак. Подсказка пришла из самого зала, она бродила и заметала в спешке свои поганые следы. Половины пути не были до конца пройденными, как от тела командира роты в сторону ускользающих за дверь метнулись команды-молнии, а весь заряд статического электричества, нагнетённого напряжённостью электрического поля прошёлся по волоскам наших спин и опустился вместе с маткой в широкие голенища сапог. Рота мгновенно вскочила, сорвала с голов противные гадкие резиновые хари, мокрые от влаги и застыла навытяжку с ними в руках. «Гггота, пгинять пищу! Гггота, тги минуты и я жду вас на пгащадке пегед стаговай! Шевегись!» Что будет дальше, нас почему-то пока не сильно озадачило. Вопрос был в другом, как уложиться покомпактнее с тем, что остыло, но пока не было убрано со столов на мойку. Как это всё запихнуть в себя и не то, чтобы не подавиться, нет, это было излишним, и не такое проглатывали варево и не застревало. Вопрос был в другом, как уложить в себя самое вкусное и не оставить на столах мало-мальски полезного и сытного. Как? И полетело в утробу кусками не пережёванное месиво, полезли глаза на лоб от удавленного пищевода, потянулись шеи в попытках проглотить непроглотимое, полилось коричневое содержимое в виде компота из сухофруктов без сахара. Команда помощника старшины роты Саши Алабугина на прекращение приёма пищи слишком рано и подло прозвучала в чавкающей и гремящей посудой столовке, первые от выхода столы начали вставать, мы же принялись усиленно вталкивать несъеденное второе и с тоской оглядывались на даже не открытые кастрюли первого. Что там сегодня для нас приготовили повара, твою мать. Собаки такие, на ровном месте, просто так сами себе устроили проблему с экзекуцией, чем мы провинились и кто за это ответит? За, что? Кто виноват и что плохого сделали мы все? Кто от этого пострадал и кому, какой вред был нанесён этой банальной оплошностью.
Владимир Мельников: Продолжение 23 февраля 1981 года. Обида давило горло, зло было на всех и на всё разом, хотя мозг начал самостоятельно приходить в чувство и отвечать сердцу, перечисляя тому калории полученные мной только, что. По подсчётам глупого извилистого и довольно серого вещества никаких проблем и опасений для подконтрольного ему организма не существовало, проблема была в психической составляющей засупоненного в ПШ болвана, жадного до жратвы и обжорства на халяву. Проблема была в укрощении аппетита салаги, считавшего, что его во всём обжимают и обжуливают, начиная от командира роты, до кастрюль, конструкция которых не позволяла черпать больше вкусного, чем полагалось по сроку службы, когда брать в руки её пока не разрешалось, чтобы вычерпывать со дна самое мясное и увесистое. Кастрюли были до обидного фигуристыми и бокастыми и всё опадало вниз, а в ложке оказывалась одна юшка. Куски хлеба давно не таскали по карманам, не потащили и сейчас. Остались они лежать засыхающими аппетитными горками на тарелочках. Остался десерт в виде солёный бурых помидоров, вкуснее посола которых мне и маманька не готовила. Только на нашем складе их умели готовить повара, только у нас их правильно умели кушать, оценивая и расхваливая рукастых поваров, вспоминая добрым словом старшину роты прапорщика Верховского Николая и начальника склада прапорщика Захарченко Петра за такой подарок и наслаждение оторваться по-домашнему, когда другие солдаты и этого не видели. Послушаешь чем вокруг кормят, так за голову схватишься. Гремели сапогами, сбегая вниз по лестнице, торопились уложиться во времени, торопились, да не уложились. А оно и понятно было в самом начале, что это время отведено чисто для сохранения устава и буквы закона. Время, отведённое нам на обед мы бездарно просрали из-за какого-то мудилы, может даже и самого нашего командира роты. А может и сержант Саша Алабугин чего-то не расслышал или недопонял, да, что теперь от этого, вот мы, а вот бурый, как помидоры на тарелках, наш старший лейтенант, нарывший перед собой сугроб серого снега и извозюкавший свои хромовые сапожки до состояния солдатской обувки. «Кто газгашил снять пгативагазы?!». Рота мгновенно потянула руки и начала срывать клапана на противогазных сумках и экстренно водружая их себе на головы, зажав под мышками смятые солдатские шапки ушанки. «Атставить пгативагазы!!!». «Я не давал каманды их надевать!». Твою мать…. То давал, то атставить… «ГНУС!!!»-прозвучало из под противогазных рож и шума снимаемых резиновых глушилок с солдатских голов. Гнус, раздалось внятно и мурашки зашевелились у меня под кителем, это раздалось в полуметре от меня и прибило меня пыльным мешком к земле. Голос естественно самый узнаваемый в нашей роте, голос Юры Андрюшихина, человека прослужившего всего год, но достигшего своей разнузданность вершин больших, чем полагалось тому по рангу. Когда-то самому хилому нытику срок службы позволил бессовестно прихватить лишку и взять на себя свинства на полгода раньше законного. Свои сослуживцы не редко пытались ставить его на место, припоминая ему «умирающего лебедя», но рузультатов не возымели. Юра наращивал обороты в хамстве всем и вся и люди стали его действительно побаиваться и сторониться подальше. Единственное за, что можно было его уважать, так это за умение держать всех вокруг с зажатыми руками животами, ибо в его присутствие по-другому никак не получалось. Юра чудил и откалывал такие номера словестного поноса, что оставаться равнодушным и немым было не под силу. Мы подыхали от хохота и болели животами, при одном выражении его глупого лица и начальных звуках его монолога. Никто, даже ротное начальство не в состоянии было оставаться с серьёзным выражением лица и на первых рожицах и балаболанье замыкало на себе свои нервные окончания и мускулами лица тщетно боролось с распирающим их животы ржачем. Откуда это досталось Юре, как это у него получалось? Но самое обидное, он сам ничего специально не делал для этого и не придумывал себе такой образ, он был просто рождённым клоуном и не догадывался об этом и злился, когда мы, глядя в его сторону уже начинали бесконтрольно хихикать и огребали не отходя от кассы фофманы полными пригоршнями, но ни капельки за это не обижались на него, хотя было очень больно и стыдно при всех быть битым. «Кто газгешил снять пгативагазы?!». Ничего не можем понять и как вести себя в этой ситуации тоже не знаем. Ответа на вопрос своего командира роты не знает никто, и отвечать, знамо дело, тоже не знаем, как. А ларчик открывался очень, оказывается, просто. Ротный действительно не давал команды на снятие противогазов и уточнив в присутствии нас всех у сержанта Саши Алабугина, получил положительный ответ в свою пользу. Вот и сам Саша Алабугин поэтому стойко продолжал находиться за обеденным столом и не прикасался к своей резиновой морде с трубкой до тех пор, пока не прозвучала потом команда командира роты. Командир роты либо и в самом деле решил поиграть с нами в подчинялки-самоволки, либо просто посчитал, что это за него сделает его помощник, либо я дурак и до сих пор ничего не понимаю в армейской жизни. Виноваты были все. Но, что не понравилось командиру, так это распущенность и неуважение своих же товарищей, возможно недисциплинированность и личное неуважение его погон, которые усмотрели в сложившейся ситуации бунт или открытый дебошь, выразившийся в самовольном принятии пищи, когда вся рота оставалась в противогазах. Охамевших и зажравшихся и решил проучить Александр Лемешко, наш крутой командир и юморист. Оказывается вопрос по поводу снятия противогазов относился не к выходу из столовой без них, а к тем, кто посмел без команды приступить к принятию пищи и поплёлся на улицу курить в ожидании пока остальные «бараны» наиграются в «армию» и уставные отношения. Быстро переместившись к парадному крыльцу столовой, командир роты приказал выйти из строя только тем, кто осмелился снять самовольно противогазы и слопал вторые блюда за себя и «баранов» остававшихся в стеснённом резиной положении. Нехотя, с оглядкой назад в строй, стали выкатываться колобками старики, сверкая оголёнными жопами, с куцыми и кургузыми по длине кителями после третьей ушивки талий под проституток, с брюками мешающими им сгибать в коленях ноги, стянувшими их лодыжки и окорока до состояния формы одежды балетных мужиков. Какая же это гадость смотреть на них сзади и ужасаться их формами, не понимающими вкуса и меры и как можно уподобиться брать друг с друга пример и передавать эти шедевры последующим за ними призывам. Командир роты, как будто впервые тоже обратил на эти уродства внимания и моментально срубил фишку и нашёл для себя выход из создавшейся глупейшей ситуации. Перевести стрелки вправо, а роту отправить в казарму, а там всем продолжать действия, согласно распорядку дня и устава, то бишь, использовать послеобеденное время в личных целях на своё усмотрение, а этих построить в отдельное отделение и дав команду гнать до казармы «гусиным шагом». Каре остатков роты, затянувшись песней про то, как шёл солдат по городу, правым плечом вперёд стало рассекать морозный воздух и гасить своё подавленное только, что состояние. Отдельный «гусиный взвод» раскорячившись по команде, двинул за нами следом, накрывая нас вдогонку мотивами той же самой песни. Только разница была немного в том, что, мы по прибытию к казарме разошлись по каптёркам и ленкомнате, а «гусиный взвод» отправился штопать свои портки, разошедшиеся при принятии положения сидя и некоторое время мы наблюдали картину не достойную лицезрения стариков, портки не скоро появились на них снова ушитыми до неприличия, а некоторое время те были одеты, как и мы все, в приличную и красивую форму с красными погонами и широкими шароварами. За позор молодым пришлось отдуваться работами за «обиженных», но мне лично было по фигу и я не принимал это близко к сердцу. Я не видел причин для своей вины, я просто был в это время и в этот час вместе со всеми под горячей рукой своего командира, фулюгана и приколиста по жизни, человека абсолютно бесшабашного и неподотчётного ни перед кем в дивизии, ибо не было над нами ни комбатов, ни комполков. Умудоханые и задроченые в очередном приступе наказухи, позасыпали кое-как поковыряв свои подворотнички иголками, а кто и так завалившись уже был далеко от нашего комендантского «рая», гулял с марухой по сусидским посиделкам, пил молодую самогонку из краденого колгоспного буряка, закусывал мочёными в ржаной соломе с ржаной муки солодом антоновскими яблукамы и не отрывая обеих рук и сисек, всё тискал и мял их и пил, пил, пил…… Как оно так, зараза, получается в жизни, что, когда тебе горько, оно ещё горше становится. По какому-такому закону, но побудка наступила так зверски рано, да такой резью в глазах песчаной отразилась, что в душном, угарном кубрике, подсвеченным фиолетом ночника, кубыряло на соседнюю койку и валило на пол неосторожно. Штормило голову и нутро от рани ранней, давило виски от раннего просыпа, заводило пружину психопатсва на двое суток вперёд. Шум падающий ремней и укатывание солдатских шапок под кровати, цоканье подковок по только, недавно отциклёванным паркетным полам, гвалт и мат, пинки и окрики в наш адрес. Что происходит и почему нас опрокинули из сна среди дикой темени ночи, что явилось тому причиной, очередной марш бросок или кто-то опять нажрался ханки в одиночку? Самое страшное для любого человека, а солдата в особенности, это неопределённость и страх перед неизвестностью. Что происходит и почему других взводов в коридорах не наблюдается, почему опять регуля, почему всё достаётся снова нам. Ночь! Темень! Твою мать. Посреди коридора, широко расставив ноги колодой стоит карлик, высотой в метр пятьдесят, стоит в низко опущенной на лоб шапке, в высоких сапогах-ботфортах на толстенной подошве и почти дамских каблуках, с загнутыми кверху носками юфтевых сапог. Филлипок, ни дать, ни взять. Как его только по росту пропустили в прапорщики, кто ему дал аттестацию на командира взвода? Колонна шатающихся и дозастёгивающихся бойцов мотоциклистов упирается головой в его широкую тень на полу и останавливается! «Не слышу радостных возгласов по поводу подъёма, товарищи мотоциклисты?! Не вижу в ваших кислых физиономиях восторга при виде своего командира взвода! Вы гвардейцы или хрен собачачий?! Шире шаг! Не растягиваться! Три минуты на сборы, форма одежды регулировочная с полной экипировкой. Намордники и валенки обязательны и возражений я принимать на этот счёт не желаю. Исполнять! Алабугин, выводи взвод на построение в автопарке. Сбор у КПП парка. Водителям подготовить обе «зебры» и ждать указаний там же. Шевелись, пехота!» Вот это новость! Ничего не предвещало гадостей перед праздником и на тебе! Мозг повело и задрожали коленки, лоб вспотел, я ведь даже не успел ничего припрятать «на пододеть» под форму и теперь меня ждёт полный пипец на перекрёстке. Мысли метались среди мечущихся по каптёрке двух с лишним десятков до конца не проснувшихся и не очухавшихся мужиков, форма то давалась в руки, то валилась из них под ноги. Старики и кандидаты по долгу службы одевались не торопясь, сохраняя своё достоинство и выводили тем самым из себя Сергея Гузенко, нашего нелюбимого взводного, а мы затырканные всеми пропихивались среди тумаков, пинков, не упуская шансов огребать с обоих направлений, сопели, бурчали про себя проклятия, извинялись, но всё же не отставали и не давали себя особо на растерзание. Выживали и вживались. Деды потихоньку нас начинали признавать за регулей, но неуклюжесть и угловатость нашего поведения и службы не давали им морального права поставить нас с собой в один ряд, перед кандидатами им было не удобно, неудобно перед жаждущими скорейшего занятия их положения после демобилизации и скорейшего наведения своих порядков во взводе мотоциклистов и роте в частности. Регулей боялась вся рота, регуля заправляли везде и никому спуска не давали, регулей боялись и из-за этого уважали и многое им прощали. На регулей ложилась вся чёрная служба в роте, на них ротное начальство возлагало самые серьёзные намерения, регуля, это спецназ при штабе, это самое боевое и сплочённое подразделение, самое мобильное и дисциплинированное, на них можно было основательно положиться и довериться их самостоятельности и вышколённости. Регулям не давали покоя ни днём, ни ночью, они были вечными изгнанниками и куда их только черти не забрасывали и откуда они только не возвращались в дивизию, убитые службой, но живые духом. Запарились и задохнулись в полутораметровом сквозном коридоре пенале, запасном выходе из роты во двор автопарка, превращённом в нашу каптёрку для хранения регулировочной формы, шинелей, бушлатов и вещмешков. Мокрые лица под намордниками чесались от грубой козлячей шерсти и душили шею тугомотиной застёгнутых наглухо крючков под подбородком. Белые ремень с портупеей располосовали поперёк и наискосок душу и не давали продыху человеку, скорее на волю, скорее во двор и рвать лёгкими ледяной с надсырью онеметченный воздух и проталкивать его подальше в пекло перекалившихся лёгких. Гасить пламя и оживлять бедную организьму. Ноги несут тело к выходу, надо непременно выскочить поперёд стариков или, как-то так. На улице под ногами, что-то войлочное и пушисто-белое. Мама дорогая, опять за ночь привалило с Балтику гостинцев по щиколотку и, кажется к утру прихватило морозцем или чёрт знает чем. От чего тут такая холодрыга, до сих пор никто толком объяснить не может мне. Почему хилым и слабым до морозов немакам не зябко и не холодно при жутких морозах Германского климата, почему они никогда не ходят в шапках и вообще не свычны к головным уборам, почему тулупами не балую себя, от чего перебиваются одними онораками слегонца утеплёнными рыбьими мехами и почему я умираю от такой теплыни немецкой?! Вижу нескольких регулировщиков, в мастерски подогнанной регулировочной, кожаной форме. Вон уши приподняли белую каску с красным обводом понизу и звездою в лобешнике, ясное дело, Петя Мельник, одессит и пахан кандидатский. Красный длинный нос и большие губы целовальщика из-под убого напяленного на свою клоунскую физиономию, Юра Андрюшихин. Голубые и удивительно нахальные полтинники глазищи на рыжем лице, Толян Куприн, задира и трус. Слега в нахлобученном наряде, обезличенном из-за отсутствия бульбашеских усов, засунутых клоками под намордником, зам. Старшины роты Сашка Алабугин. НОС и каска, вихлявое и писклявое создание и недоразумение, которое обожает вся комендантская рота, писарь ротный и почтарь, НОС, по фамилии Семенович. Народу перед выходом из каптёрки становится невыносимо много, и я теряюсь среди лиц, законопаченных в намордники, лиц, которые с трудом идентефицирую по торчащим в прорезях шерстяных дырок глазам с тёмными разводами синяков от фонарного карбидного света уличного освещения «кобр» и не знаю с какого бока безопаснее пристроиться в толкучке. Пристроиться так, чтобы не оказаться камнем преткновения для тупоносых сибирских валенок, в которые обуты все мы и зло от неповоротливости и убогости некоторые пробуют вымещать на наших молодых жопах духов. Подгововка к выезду на ночное регулирование практически завершена. Смельчаки, как всегда действуя больше на показуху, предпринимают тщетные попытки выкурить по первой, утренней, бодрящей сигаретке, прилаживая их не то в кулак, не в намордник, искры сыпятся и подпаливают шерсть, гарь разносится по воздуху и толпа солдат начинает ржать при виде горе курцов, пинает их на морозце от парня, к парню, мешая им тем самым прикуривать ещё больше, вызывая этим непередаваемые приступы смеха. В проёме возникает силуэт командира взвода, наши взоры обращаются автоматически на это пятно и как на грех из окна сортира, расположенного над нашими головами со второго этажа вместо Гузенковской выё…истой придурковатой речи, раздаются звуки пуков, шум спускаемой воды в толчке и появившаяся усатая рожа чуваша из писарей с зажжённой сигаретой в зубах, белой тенью изрекает: «Вешайтесь, чуваки!». Толпа мордохватов от такого нахальства кандидата в деды аж приседает и, не зная как быстрее добраться до глотки глупого пингвина из писарчуков, готовится произнести уничижительную для бумагомарателя речь, но её опережает: «Закрой пасть, кишки простудишь!». Это, не поднимая головы вверх и не распыляясь на мелочи, которые только, что занимались тем, что опорожняли свой организм от фекалий штабной сладкой жизни, изрёк наш бравый Сергей Гузенко и не давая открыть рот нам, выстрелами холостых патронов, стал вбивать в нас слова приказа, поступившего из штаба дивизии по регулированию танковой колонны из района Ораниенбаума в город Галле на случай непредвиденных обстоятельств и в целях усиления танковой группировки собственно дивизии и танкового полка в частности. Каждый праздник так делают. Это произнесено было обыкновенно, как само собой разумеющееся, которое меня ещё раз поставило в тупик. Почему все это знают, а почему мне на четвёртом месяце службы ещё не было известно? Откуда люди успевают черпать информацию и кто источник её разглашения или солдатского трёпа? Шестьдесят километров, фигня, меньше часу езды! Это Витя Стога своим братанам по кандидатству озвучивает и продолжает: щас опять пол ночи в кузове дубака будем резать, пока чмошные урюки танки свои будут заводить, да из боксов в колонну строить перед маршем. Умора! Щас сами всё увидите. Опять информация, опять я не вне этого знания, да, что такое? «Прекратить разговорчики! Стога, поторопи мазуту, что-то долго они с машинами возятся! Одна нога здесь, вторая там!». «Есть, товарищ прапорщик!» и Витя с пол оборота заводится и быстрым пребыстрым аллюром, размахивая жезлом вокруг запястья в экстазе ожидаемого регулирования и свободы, срывается и уносится в сторону боксов, из которых начинают по очереди, попёрдывая глушаками, выкатываться, располосованные по морде и по нижней кромке железного кузова ярко-белой краской обе регулировочные «зебры» ГАЗ-66, самого последнего выпуска, за рулём которых сидят самые отъявленные в роте лихачи из осеннего призыва, отслужившие по году каждый, это Вова Смирнов и Серёга Лавриненко или попросту Лавр. Командир взвода, выгнавший нас на холодрыгу ни свет, ни заря, не щадящий ни себя, ни свою, молодую жинку, вздагивающим визглявым хохляцким голосом кончает наши мыканья и загоняет нас страхом в промороженные до синевы кузова. Манера, чтоб было как можно хуже, чем то возможно по определению или по логике вещей, загоняет нас на посадку при начинающемся разгоне автомобиля до скорости бегущего человека и создаёт нервозность у нас и гонит к чёртовой дыре в задней части кузова и глотает нас, глотает, пока последний дух уже за пределами выездных ворот не попадает в её чрево. Посадка окончена, машина набирает разгон и не дав нам, как положено умоститься на скамеечках, раскидывает раззяв по кузову, машина входит видимо в крутой поворот у офицерской столовой, слышится шипение Мельника и оскорбления в наш адрес Куприна, но мы-то понимаем, что это не мы-то виноваты, это они позалезали первыми, позахватывали козырные места у кабины, а мы, духи и гонимые только-только успели встать с карачек и сделали первые попытки втиснуть свои зады хоть куда-нибудь, лишь бы поскорее исчезнуть из глаз ненавистных раздражительных и психованных кандидатов. Машина пошла ровнее, затем резкое торможение, понятное дело, мы снова жопами соскочили с лавок и оказались, где-то между ними, полом и чьими-то маслами. Главное КПП, проверка путевого листа, рывок, мы летим в обратную от рывка сторону, получаем из темноты касками по горбу и с воплями «у, слоняры, приедем с регулирования, устроим вам вождение в кубрике с табуретками по полной программе, достали вы всех чмошники х…уевы!» пробуем отыскать потерянное под лавками оружие и слетевшие с голов каски. Машины прыгающими шажками преодолевают трамвайку у выездных ворот, моторы давятся до пола вдавленной подачей топлива и выпуская клубы не сгоревшего на морозе топлива и гари, рвут когти на громенных рубчатых протекторах в сторону Нойштадта, далее с виражами из-под длинного тоннеля автобана, по эстакаде на столбах мимо старого города, мимо вокзала и далее до того самого сотого маршрута, который начинается, как о том говорят сидящие здесь люди, за товарной станцией или типа того и который приведёт нас именно до того Ораниенбаума, где мы и начнём регулирование танков, вводимых под праздник в дивизию. Тент у нашей регулировочной «зебры» был туго прихвачен пряжками поверху последней задней дуги над головами. Проём запорашивало влетающим снеговым крошевом, выхватываемым из-под колёс воздушным потоком и равномерным слоем присыпало сидящих на трёх деревянных скамейках последними в ряду. Самые гиблые места и в этот раз достались нам духам, Володе Тюрину, Христову, Коле Чистяку, Собакину Игорьку, мне и ещё нескольким нашим пацанам. При данной ситуации выбор был не в нашу пользу, дорогу знали точно, сколько пробудем в кузове тоже примерно знали, надеяться на то, что последний сидишь, значит первый вылетишь за борт на перекрёсток и избавишься от мук гнёта кандидатов и дедов, что появится шанс погреться в виде подпрыгиваний, похлопываний и коротких пробежек рядом с местом высадки и регулирования, не приходилось. Корчить из себя не убиваемого и не замерзаемого на ветрогоне я не собирался и как мог, вжимал себя к сидящим по обеим от меня сторонам на лавке мужикам. Снеговое крошево скрыло под собой самого спокойного и не убиваемого регулировщика из всех присутствующих Вовку Тюрина, того самого чувака, который брился два раза в день, но которому даже сразу после споласкивания лица от пены казалось, что пора браться за бритву по-новой и скоблить свою рожу «синяка» опасной бритвой до морковкиного загвения. Вова себя не жалел и на его лице всегда присутствовала глупая насмешливая улыбка, которой он выражал полное презрение к тому, что вокруг него происходило и тем самым старался понравиться и угодить старикам, которые его совали во все самые чёрные дела во время пребывания в наряде по роте или по столовой. Вова хотел больше нравиться старикам и презирал нас из своего призыва, но он так ничего и не добился этим своим поведением, лишь среди нас стал далеко чужим и ненадёжным. Быть шестёркой удел слабых. А снег всё сыпал и сыпал в кузов и нам открытые забрала намордников. Картина старого города оставалась позади. Промелькнули вокзал и трамвайные кольца возле него, машина пошла на подъём по автобану на столбах, перевалила вниз и позади нас в проёме кузова открылась панорама высоток небоскрёбов справа от вокзала. Далее нас стало закладывать на вираж вдоль товарной станции перед Берлинским мостом, короткая остановка перед въездом на сам стальной мост, перегазовка и машина натужно ревя двигателем поползла вслед за трамваем в гору, карабкающимся рядом с нами по рельсам, на этот самый старинный мост. Слева и справа от нас внизу шнурами переплелись стальные рельсы, на некоторых путях одиноко стояли вагоны и цисцерны, присыпанные снеговой пудрой по самому верху. Было холодно и сыро, откуда-то из труб валил пар или дым, всё было унылым и мёртвым вокруг нас. Фонари жёлтыми и ядовито белыми пятнами света рисовали картины существования подобия жизни, но нам было от этого ещё гаже и мерзопакостнее. Чужое всё и привыкнуть или полюбить эту страну, нечего было и думать. Всё не наше и воздух здесь другой и противный на вкус и пахнет отовсюду тут кислятиной и дешёвым бурого угля дымом. И бензин по-другому пахнет здесь и после мотоцикла не хочется нюхать газ, воняет он, но не пахнет, как у нас на родине от Восхода или Юпитера. Мелькнуло напоследок ярким станционным светом и пошли по обеим сторонам мелькать одинокие проблески света у окраинных гальских домиков. Машина вырвалась на простор голой трассы сотого маршрута, которая прямиком вела до того места, от которого нам и предстояло регулировать.
Владимир Мельников: Продолжение 23 февраля 1981 года. Темень и гул создаваемый движением тентованного автомобиля, имеющего два ведущих моста с сильно обрубцованными протекторами. Час пути или около того, но, как же это долго, если ты сидишь у заднего борта на деревянной, прыгающей скамейке, узкой для твоей задницы, с втиснутыми кое-как ногами, сидящего, словно на жердочке и боящийся пукнуть в пустоту. Сон не шёл, тело теряло последние остатки тепла. Холодно было не только мне, холод он добирался до всех, правда, это происходило для всех по-разному. Деды и кандидаты забились к кабине, обложили себя духами, да только мало это и им помогало. Тент гремел по за их спинами, лавки были отброшены, а дырки в бортах-то от них и остались. Дуло и вьюжило снегом, вымораживало и солдаты пробовали победить это состояние и приклеивались друг к другу в попытках согреть себя, а может быть, если удастся, конечно, то и вогнать себя в состояние близкое к сну или видимости сна. Уснуть мне не удавалось, как и всем сидящим у края кузова, снег продолжал влетать и ровным слоем покрывать то место на лице, которое оставалось открытым от шерстяного намордника. Скука и жалость за свои потерянные годы, и зря потерянное время, холод и недосып убивали меня и доводили до состояния размазни. Я не ценил своей службы, я завидовал водилам и писарям, поварам и КЭЧистам, служба которых казалась мне мёдом помазанной, лёгкой и привлекательной. Я мечтал только о том времени, когда меня, наконец, переведут в автовзвод и я займу должность автоэлектрика-дизелиста, где я избавлюсь от этих мук и холода. Не по мне эта служба, не гожусь я для службы регулировщиком, не обладаю я для этого необходимым количеством жировых запасов и терпения. Ночь подходила к концу, зависть к дрыхнущим старикам не имела границ. Мы прибыли. Неожиданно почувствовал новое, оказывается, я уснул-таки, это удивительно и не возможно, но факт остаётся фактом! Руки, ноги, шею не повернуть, не выдернуть из размора и развала. Разморило всех и развалило веером по кузову, пошевелиться не мог и не хотел даже самый живой, все лежали в таких позах, что пожелай их повторить по приказу, не отважился бы на подобное никто и никогда. Укачало и притёрло в ледяном кузове солдатню в чёрных кожанках и белых отличительных касках, убаюкало ранним подъёмом и распластало бесстыдно, что мама не горюй. Так обнимать и прижиматься к соседу не позволил бы на гражданке ни один нормальный чувак или чувиха. Но так возможно было сделать только от беспредельной раслабухи и наплевательства на общечеловеческие гуманности и ценности. Дрова, но не люди, чурки с глазами, мерцавшие через узкие прорези намордников, регуля, которым Родина доверяет самое главное и ценное, везти людей по своей путеводной звезде, которая называется служба. Дрова с глазами, лежали в кузове вповалку на лавках и поочерёдно пробовали свет на яркость, а попробовав, отрицали его и с приступом отчаяния и ярости к действительности и близости наступающего рассвета, вгоняли себя в остатки предрассветной валкости, это, когда ложное чувство замкнутой темноты кузова было на их стороне и которое помогало им оттягивать наступающее просветление снаружи и внутри под плотным брезентовым тентом. Тишина внутри «зебры» и с наружи. В кабине не звука и не тука. Спят все и командир взвода Сергей Гузенко и Юра Смирнов, наш водила и гордость взвода. Спят они, не подаём вида и мы. Все соблюдают и поддерживают тонкое и хрупкое состояние бережения и уважения самого дорогого, сна! Все понимают, лишнее движение, рык и визг командира в кабине и Чёрт нас принёс сюда за пару часов до побудки личного состава танкистов в тутошних казармах. Это чувство промаха и отсыпал в наши карманы счастья наш не такой уж милый и добрый командир взвода. Торопыжка и фанфарон, он знал, что дело его в шляпе, танки ещё в боксах и ему лично в таком деле можно и полежать на печи вместе со своим живым свидетелем водилой, с которым приходилось волей-неволей делить тяготы и лишения воинской службы. Молодайка осталась в гарнизоне в тёплой коечке и получала от выбывшего из постели мужа неслыханное удвойное удовольствие. Места под одеялкой стало в два раза больше, а удовольствия от простора в целых три раза. А как подумаешь, что от завтрака можно отказать самой себе и никто тебя его приготовлением не будет теребить и доставать, так спалось ещё приятнее и красивее. Сегодня хорошо, а завтра 23 февраля, так ещё будет лучше. Сегодня Серёньки можно не ждать минимум, как до после обеда, а завтра и того краше. Завтра потащу его в город шлындать по магазинам, может маме чего прикупим моей, естественно, может ещё чего себе уговорю Серёженьку прикупить, в кафе бы неплохо к немцам заглянуть, сладенького покушать, тортиком, пирожными себя побаловать, ух! Уморилась мечтать молодайка, вечером в кино в роту или ГДО сходим под ручку, потом к соседям в картишки перекинуться, да и просто поболтать…..мужчины про своё, мы, женщины про своё и про ихнее…. Красота! Посплю ещё часок, не буду никуда сегодня торопиться, сегодня мой день, день 22 февраля, завтра мой и немножко Серёженьки, ведь я всё-таки его обожаю и люблю! Сыро и промозгло в Германии, холоднее, чем в России. Холоднее в отсутствие мороза и гор снега. Проклятое место и чужое. Холод донимал в конечностях, ноги не разжать, не пошевелить. Причины две, тронешься шевелиться, заворочается сосед, там другой, там третьего чёрт дёрнет начать выёживаться и строить из себя не убиваемого героя. Ноги тоже нельзя вытаскивать, чтобы освободиться от состояния отёчности суставов и мышц. Кузов для такого количества солдат сильно, конечно тесный и неприспособленный, чтобы можно было в нём развалясь топить массу, поэтому и не желательно, как можно долго ничего не ломать из сложившегося положения, тронешь ноги, вскочат все и начнут мутузить того, кто пустил до его тела холод. Пошевелишь руками, будет не меньшее зло, достанется каждому, кто посмеет выпасть из системы. Придавили и не пикай. Терпи и другим помогай терпеть. Шикнули, лови моменту-умри и не подавай больше вида, что ещё живой. Рассвет приходил обидно скоро, сердце получало от мозга нервные посылки, веки глазные были ещё плотно прикрыты, но глазные яблоки уже проснулись под ними и начали вращаться по кругу, локаторами чувств обшаривая подвечное пространство на предмет обнаружения источника яркости света, которая стала проникать сквозь кожный покров с ресничками по краям. Что-то такое происходило, это «что-то» мы чувствовали своей интуицией, но расшифровать в силу своего состояния и положения пленников, не могли. К утру немного отпустило морозца, но стало гораздо сырее, желание отказаться от состояния мнимого сна стало одолевать и наконец одним махом поставило вопрос ребром. Мы, что-то точно пропустили, это стало очевидным, когда первые, продравшиеся через вал спящих, выпрыгнули из кузова, а очутившись на улице офигели от увиденного и бросившись обратно, стали поднимать шухер и рассталкивать своими граблями тех, до кого смогли снизу дотянуться. Пора было делать подъём личному составу взвода, но его командир пока до этого не додумался и разбуженный сам шумом, возникшим снаружи, включился в общий хор голосов и своим рыком постарался навести среди бардака подобие порядка и наличия дисциплины в вверенном ему подразделении. Что там такого случилось, из тентованного кузова понять было не возможно, а команды покидать кузов тоже не поступало. Вот мы сидели внутри и только догадывались и завидовали в тряпочку смельчакам и счастливчикам. Старички, ухватившись снаружи за задний борт, вытягивали себя наверх на руках, переваливались в кузов, придавив по пути половину сидящих сзади, и пробовали сделать попытку пробраться на свои насиженные места поближе к кабине. По дороге они получали тумаки от своих товарищей, всё это сводили совместно на шутку юмора, и тормоша нарушителей спокойствия дёргали их за руки и пытали о том, что же там такого необычного и интересного происходит на улице?! Там, там, там такое!!! Мужики, там урюки на руках танки выкатывают! Да, ну?! Да, ладно!! Да, хватит заливать!! Трепачи. Говорите, что там такого? Там, правда, танки выкатывают. Как выкатывают? А почему не слышно шума запускаемых моторов? Как, это так? Юмористы просто развели нас всех, как кроликов. Никто танки не выкатывал на руках и вообще ещё никого в танковом парке не наблюдалось, и это подтвердил наш командир взвода. Юмористы начали ржать, что мы купились на шутку и стали отбиваться от своих товарищей, нападавших на них со всех сторон. В кузове стало от этого жарко всем, досталось и нам духам, но зато разрядка произошла по-доброму, и подъём прошёл безболезненно. Командир взвода должен был, как-то по-своему тоже отреагировать на такое наше поведение, и естественным его желанием было выгнать нас на холод и заставить делать утреннюю гимнастику. Шутка, не шутка, но через минуту мы уже нарезали круги вокруг своей машины, наше любимое занятие! Маленькая гимнастика и построение перед получением задачи на регулирование. Пальцем мы тоже не деланы, пора показывать танкистам, что и мы чего-то стоим, может даже и повыше их значения службы. А вот теперь и в казармах танкистов начало происходить то же самое, что и в наших рядах. На улице стали появляться первые смухорженные солдаты, зачуханные и затянутые ремнями напополам туловища, тихие и забитые дедами и кандидатами. Знакомое дело. Деды остались в тепле, духов выгнали, как и у нас в роте первыми на построение. Появились первые младшие командиры и прапорщики, в большей степени в комбезах и со шлемофонами на головах. Появились ещё солдаты среди бушлатников, но тоже в танковом обмундировании. Стала прорисовываться картина, часть солдат, что в общевойсковых бушлатах никакого отношения к технике, видимо, не имела, те, кто выглядели солиднее из-за клёвой чёрной танкистской формы, те строились отдельно от рабов, строились вместе со своими танковыми командирами, одетыми по их подобию, строились важнецки, имея в движениях некотрорую, только танкистам присущую особенность, чувство превосходства над остальными родами войск, чувство мощи и надёжности. Они имели на то право, и я с этим тут же должен был согласиться. Завидовать было чему. Не говорю о превосходстве форменной одежды, говорю о том, до чего я сам не дорос и никогда допущен уже до дембеля не буду. Танки, это-то и есть настоящая армия, это и есть настоящая служба, вот об этом стоит говорить на гражданке, об этом никогда не стыдно слово выпустить в разговоре за стаканом самогона, среди всех, кто имел право служить. Воинская часть, скорее всего принадлежащая нам, организованно проводила побудку своих бойцов. То, что часть принадлежать может нам, вывод сделал я сам для себя. Чего бы ради нас припёрло сюда сранья их к нам в город регулировать. А для меня, солдата первого года службы, казались все части расположенные в районе округи Галле, должны непременно принадлежать нам. Почему я сделал такой вывод? Да очень просто. Имея некоторый опыт регулирования, и побывав на учениях, я для себя успел уяснить, что слишком большое имеет значение месторасположение дивизий. Были крупные города и в них мы встречали точно такие же крупные территории занятые военными частями, точно такие же солдаты вольготно чувствовали себя на этих территориях и когда шли учения, то из их ворот тоже выдвигалась техника в количестве не меньшем, чем из нашей дивизии. По рассказам наших стариков и особо грамотных регулировщиков, таких, как Витя Стога, Толян Куприн и других, было известно, что в нашей армии несколько танковых и мотострелковых дивизий, что в других городах, которые они бойко называли, не заглядывая в конспект, тоже были расположены очень крупные части и я был, честно говоря, сбит с толку. Городки-то не такие крупные, да и вообще понятие большой город, для ГДР отсутствовало, но, как в них смогли уместиться такие крупные силы с таким количеством военной техники и складами. Оказывается, могли. Пример тому воиская часть, скорее всего хитрого назначения, как раз и была расквартирована в энтом самом Ораниенбауме. Почему танки из нашей дивизии так далеко расположены от самого города и почему их приходится вводить по такому маршруту на каждый праздник, было и понятно и не понятно. Не понятно потому, что в нашем Галле существовали свои ННАшные братские воиские части, я сам лично видел, как они ходили строем с чёрными крашеными автоматами в полевой форме в чёрточку, какого они все были безобразного возраста и вида. Кто в очках, кто толстый, кто наоборот дистрофик, кто карлик, кто пузан и громила. Высевки с дальнего поля, не полотого и не имевшего нужного догляда, третий сорт, но не солдаты. Возникал в этом свете вопрос: мы строим социализм совместно с братскими республиками, но тайно от них вводим к ним в город танки, показывая тем самым полное отрицание первого! Как понимать то усиление, как недоверие фрицам или, как защиту их от неизвестного ни им, ни нас самим, странного и тайного врага. Да, это же 1945 год получается. Ну, тогда было всё понятно, какого врага имели и мы и немецкий заблудший трудовой класс. А сейчас? Кто враг и зачем танки вводить в город, где их спалят и где они чувствуют себя голыми коровами на льду. История военных лет показала, что танки и город не близнецы братья, но смертельные враги и что танкам в городских кварталах верная гибель, но тогда кто додумался их туда вводить? Понятно. Умники. Вводить, чтоб показать смирным немцам, что они у нас есть и они способны двигаться своим ходом, и если, что, то держитесь, затаившие камни за пазухой недобитки и вервольфы, мы тут и не отдадим вам своей ГДР никогда и не бросим её, если что! Возникал ещё один глупый вопрос, а что, больше у нас нет нигде танков, кроме этих? Сколько раз я тайно для всех пытался решить этот вопрос, где прячутся танки, и есть ли они у нас в Галле? И знаете, я его решил для себя отрицательно. Нет у нас танков, и не может быть в принципе. У нас есть танкисты рядом со свинарником и территорией пушкарей, но танков в городе нет и это правильно. Я рассуждал так, мы по какому-то соглашению или праву, не имеем права располагать свои танки в городах и держим их в полевых условиях, а солдаты танкисты изучают материальную часть в боксах на учебных старых танках, а секретные и новые держат тут, в полях, подальше от хитрых фрицевских любопытных глаз! Вот так. Вы сейчас все дружно скажете, какой же ты дурак! Дурак, потому и столько вопросов. Смущала правда железнодорожная ветка у свинарников. Но я так считал, ветка с войны, по ней так же, как и сейчас подвозили бурый уголь в брикетах, капусту, картошку, увозили на учения лошадей, телеги, солдат, сено для лошадей, для аэродрома топливо, бомбы, ну и всё прочее. Мы не стали ничего ломать и продолжаем жить по тому укладу, который был и у немцев. Живём в тех же казармах, бегаем по тем же дорогам, моемся в тех же банях и кушаем тот же хлеб, который кушали немцы, из той же украинской и кубанской пшеницы, ту же украинскую и белорусскую бульбу, ничего, короче сильно не меняя, просто поддерживая в приглядном всё виде, не зная, на сколько точно по времени мы тут задержимся с оккупацией. Когда передадим братскому народу ГДР её законную страну и встанем с ней дружить не с помощью ввода танков на праздники в города, а с помощью обменов мнениями и различного рода коммюнике. Вообще, странное и не разрешимое положение было в этом отношении между странами. Мне тогда и сейчас казалось, что мы просто забыли про немцев, да и они нас собственно никогда и не интересовали, ни они сами, живые, ни их будущее. Положение было хитрым и неразрешимым. Скорее всего, думал я, и мы и немцы сломали головы, чтобы хотя бы сделать поверхностный анализ с определением окончания нашего здесь стояния и начала строительства собственного государства и своей настоящей, но не карманной армии. Видно же было, какое огромное количество народа находится на её территории и во сколько нам это обходится. Сколько мы той фашисткой Германии по договорам отдавали хлеба, шерсти, мяса, металла, угля и сколько сейчас отдаём этой, новой Германии. Сколько на нашей шее сидит этих братских республик и сколько мы тратим на их содержание и содержание такой огромнейшей группировки войск вне границы своей страны. Нет, не пацифист я и не предатель и для этого не надо спецшколу абвера кончать, достаточно было зайти в универсам или обычный магазин, чтобы увидеть, что происходит, когда выбрасывают на прилавок простую варёную колбасу или сосиски или заглянуть в закрома простой советской хозяйки. Всё выращено на своих огородиках и дачах, на столе соления, маринады, самогон, но, где фабричные сыры, колбасы, маринады, консервы, одежда и обувь. Где можно купить без записи и ночестояния простые сапоги, которые не стыдно будет надеть и пройти по улице, где можно потратить заработанные деньги, где можно купить машину, когда ты не участник войны, который покупает её вторую всем своим детям и внукам. Почему я должен кормить эти ГДРы и Польши и Чехии и Монголии и Кубы и Луанды и почему за проклятой колбасой и молочными сосисками должны приезжать в города поезда из деревень и когда, это, наконец, закончится? Сколько можно по телевизору перечислять миллионы пар и тонн произведённого за пятилетку и отчего я этого никак не нахожу на прилавках и в аптеках? Хреново? Конечно, хреново, но мы же патриоты и так политически прошлифованы и круговой порукой повязаны, что на политзанятиях говорим лектору правильно, а спорим с прапорщиками и приходим к единому мнению, что это-то и есть очень хреново, что у ГДР лучше, но какого чёрта мы тут тогда делаем и от кого их лучше нашего развитие охраняем? А почему у нас такое не сотворяется? Это, что же получается, мы их учим строить наш социализм, а они живут лучше и мы сами этому ещё и удивляемся. Не я один так думал и не я так думаю сейчас. Сколько волка не корми, он всё равно фашистом станет! Всех порежет и съест. Это показали все наши бывшие наши братья и сестры. Срать они хотели на чужие уставы, у них своя вековая история имеется, и они к ней возвращаются, как волк в свой лес. Вот это-то и обидно было мне тогда понимать и предчувствовать. Польша уже не слушалась нас и ничего мы там не могли утихомирить и боялись новых времён, которые наступили и вводом танков там уже ничего нельзя было сделать. Раз народ лёг под Солидарность, значит, недолго нам и там быть. Афган не сдавался и дела там были ужасные, Афган мог и тут разгореться, немцы сильный противник и они умеют воевать и нам пришлось зубы сломать, чтобы тут очутиться. Вот это и было моим ответом самому себе. Колбаса колбасой, не так я по ней-то и страдал на гражданке, по мне кусок сала с чесноком, милее милого, хотя отварной кусок колбасы или тройка сосисок к макаронам спагетти, это конечно по нынешним солдатским меркам, выше деликатеса не бывает. И гордо перед немцами, что не они у нас, но мы у них и жопотно, когда начинаешь сравнивать не сравниваемое, и самое обидное, что всё переводишь в свою пользу. Правильно, Родина там, где ты родился и что защищаешь, будет и нас колбасы вдоволь и шмотья с гаком, а танки всё же мы введём сегодня вам на устрашение и в качестве назидательного урока за наше поруганное прошлое. Мы вас настоящим припечатаем. Сейчас вот только запустим моторы, в колонну выстроимся и по вашим хвалёным дорогам нашими советскими траками, траками, да с разворотами на нём, с искрами из гусениц! В чужом гарнизоне начали происходить заметные перемены, количество солдат с течением времени всё увеличивалось и они стали перемещаться по плацу одиночками и группами, часть бойцов в чёрных комбезах двинула отчинять ворота боксов, другая часть, это та, которая была в обычных солдатских бушлатах, стала выползать из какого-то помещения и была странно устроена. Солдаты были выстроены цепочками и каждый держался обеими руками за громенные тяжёлые длинные ящики за рукоятки в них. Цепочки солдат с этими тяжестями направлялись на полусогнутых ногах к боксам и исчезали в них вместе со своей ношей. Аккумуляторы потащили в свои танки, это они их из зарядного помещения выперли. Странно они их носят, я такое наблюдал впервые. Наши водилы носили на УРАЛы такие примерно аккумуляторы от Сергея Бодрова вдвоём. Разве возможно одному человеку тащить сразу два таких веса, разрываясь руками на обе стороны? Это какая же тяжесть получается? Ясно, духи и тут бесправные и используются в качестве рабов для выполнения самых чёрных видов работ, как и у нас в комендантской роте. Здесь не лучше. Цивильно живут видимо сами танкисты, вон они в чёрных комбезах протопали к своим таночкам, забрались в них и сидят в зубах тушёнку выковыривают, им и дела нет до таких забот. Всё рабы за них сделают, им сиди себе, да в смотровые щели тёлок успевай разглядывать. Навёл оптику посильнее и кончай на каждую смазливую немочку сквозь прицелы! Завидую я им! Количество открываемых ворот всё увеличивалось, из некоторых стал валить наружу то ли пар, то ли дым, возле прохода к технике показалось какое-то неуверенное движение столпившихся бойцов и командиров, люди стали перемещаться с середины проёма к его краям от выездных ворот, дым повалил гуще наружу и в это самое время в этом загазованном проёме появился сначала толстый ствол танковой пушки, потом снизу стал в контурах прорисовываться острый нос с гусеницами по бокам, потом показал свою башню сам красавец танк, потом всё стало убыстряться, танк не останавливаясь, захлёбываясь холодным воздухом, стал через боковые щели в корпусе выхаркивать тёмно-серые плотные валы дыма, окутываясь ими с головой, делать жёсткий разворот на бетонном покрытии и двинул прямо на нашу машину. Мы и без этого стояли раззинувши рты, а после такого внушительного телодвижения вовсе офигели, и быстро покрылись мурашками с головы до пят, офигели от силищи и лёгкости хода тяжеленной машины, которая после остановки, снова начала выполнять непонятные нам манёвры. Набирая ход, танк стал описывать дуги и полуокружности перед боксами, в котором, только, что тихонько дремал сам, делал то, что делали ночью его хозяева, товарищи танкисты, он тоже умел топить массу, как солдаты, топил её на все полсотни своих тяжёлых тонн. Танк к нашему огорчению оказался первым и последним танком, вышедшим из этих боксов своим ходом. По всему плацу и перед боксами осталось сине-серое марево отработанных газов от плохо прогретого дизеля. Бетонку перечертили тригонометрическими функциями следы от танковых траков, которым недолго суждено было оставаться нетронутыми. Затаптывая эти прекрасно выполненные на снегу линии и фигуры к танку бросились несколько бойцов в чёрных танковых комбезах и стали дружно карабкаться на его ходовую часть, пробуя одолеть её со стороны левого борта. Танк в это время стоял задом к открытым боксам, из которых должны были бы выезжать точно такие же танки. Солдаты, взобравшиеся на надгусеничные закрылки стали разматывать толстые тросы и подавать их гадючьи тельца принимающим снизу товарищам. Товарищи, перехватив эти, со странной формой крюков, тяжеленные тросы и потахторили их внутрь бокса, расположенного позади единственно живого танка. Экипаж этого танка был, скорее всего, самый образцовый среди полигонной команды, но танк был так стар и обшарпан, что трудно было определить количество его полных лет и ещё сложнее было ответить, какое количество дембелей успело убить в нём всё живое и боеспособное и можно ли, хотя бы на него единственного рассчитывать в нашем предстоящем походе, то ли на Голландию, то ли на Люксембург (мы с этим пока не пришли к общему мнению). Дело в том, что том живом пока ещё танке уже начинало всё распадаться отдельные запчасти, шестерёнки и болтики с винтиками, и звенело в разных его частях корпуса таким подозрительным тоном, что трудно было понять, собственный ли то мотор работает или там десяток «слонов» гаечными ключами знай поспевай проворачивает коленчатый вал без отбора от него мощности. Где-то позади башни грохотало и перекатывало стальные шаровые мельницы и издавало звуки типа: грымы-грымы- грымы, гры-гры-гры, дыры-дыры-дыры, грым-грым-грым, гым-гым-гым-гым, мы-мы-мы, грымы-грымы….Что-то отваливалось от грохотания и выделялось среди грохота, дзвонканьем и снова заливалось расстроенным рояльным сумбуром. Движок на холостых оборотах вольничал во все стороны звукового и ультразвукового барьера, грымканье то принимало угрожающие стороны звучания, то сваливалось в штопор и совсем пропадало и исчезало из наших барабанных перепонок, возникало неожиданно звонким высоким лязгом и проваливалось в никуда и заставляло нас напрягать постоянно свой слух, злить нас и раздражать своим непостоянством и отсутствием дирижёрского влияния на него.
Владимир Мельников: Продолжение 23 февраля 1981 года. Наблюдая длительное время за танком и глазами, обследуя каждый выступ на его теле, каждую впадинку, я обнаружил справой стороны под обрезом башни спереди, что-то мелькающее под ней в чёрном шлемофоне. Это головастое создание было упрятано от нас внутри танка и то показывалось на всю длину своей шеи из лючка, то исчезало надолго в нём. Лючок, был повёрнут в сторону и имел вид стальной капли и крепился на поворотном шарнирчике. Он был такого крошешного размерчика, что я даже и не мог себе представить, как через такое малое отверстие может пролезать толсто упакованный механик-водитель, да ещё, если он не один, а с оружием, пусть даже и имеющим откидной приклад? И, как он оттуда выбирался в случае попадания в танк снаряда или пожара возникшего в танке? Башня полностью перекрывала все выходы к его телепортации наружу, как вообще он там помещается и как управляет такой громадной машиной? Как он там мог поместиться, ведь там, в передке и места-то нет для человека, сидит он, висит, лежит или на руках стоит? То вынырнет, как суслик перед грозой из своей вертикальной норы, то опять с головой исчезнет в своём углу, вот дела! Командир танка, сидя в настоящее время задницей на кромке люка на подстилке из чего-то похожего на домашнюю подушку с дивана под названием «думка», сидел вполоборота и всё время наблюдал за тем, что происходило у него сзади за кормой, сидел до тех пор, пока из бокса не вышел ещё один командир и не начал подавать жестами какие-то знаки, означавшие, для сведущих в танковом деле людей, команды к совершению определённых маневров экипажем живого танка. Командир танка, ухватившись руками за обрез поднятого люка, перевесился внутрь танка и завис в таком положении на некоторое время. В это время, танк скрежетнув, где-то посередине корпуса металлом, сделал короткую перегазовку, выбросив из своих выхлопных труб-щелей вперемежку с чадным смрадным дымищем раскалённые вываливающиеся наружу огни искр, дёрнулся со всей силы назад, заполнив отработанными газами и паром всё обозримое пространство и пошёл накатом назад к боксам на еле успевающего подавать руками прапорщика или командира из сержантского состава. Командира же живого танка во время рывка назад, чуть не расплющило об открытый люк и его счастье, что он перед этим крепко ухватился за него руками и имел на своей голове не фуражку или шапку, а положенный по штату форменный шлемофон, благодаря которому и выдержал удар о люк и усидел во время совершения манёвров своего танка. Танк продолжал двигаться раком в сторону открытых ворот боксов, пара человек указывала ему правильное направление, а мы с интересом следили за этим и тоже не отказывались давать танкистам советы, ну, а как без этого может быть простой советский человек, наблюдающий за чужим трудом со стороны? Танки не в состоянии были самостоятельно выйти из боксов и стать в походную колонну, им требовалась рука помощи старшего товарища. Их могли вытащить оттуда за уши на белый свет только пердячим паром и это было уже не смешно, это было немного грустно и стыдно. Весь трёп по поводу нашей боевой мощи и возможностей танков, как-то сам собой опустился до начального уровня и тут стали прорисовываться картины прошлой цивильной жизни в Москве. Тут и парады пошли перед глазами и танки самых последних секретных выпусков, тут и окраска новых танков вспомнилась, и стало мне обидно и даже стыдно за свою армию. То, что сейчас перед нами оказалось на плацу, было старовато и поношено в течение двух десятков лет и не меньше ни одним годом. Пошёл про меж нас разговор, что тут ещё имеются тридцатьчетвёрки и Т-50 с Т-55, что эти танки пока остаются у нас в дивизии на вооружении и огого, чего могут, если чего, не-то возникнет! Мне и верилось и не верилось в последнее сказанное, но в то же время я сейчас ( спасибо, что немцев по близости не наблюдается) стал свидетелем не боевой мощи нашей армии, а её позорного настоящего. А на плацу никто и ухом от стыда не повёл, для служивых людей это было привычным и обыденным. Возможно, что это было вполне нормальным явлением для специалиста. Я сам, как-то наблюдал картину запуска тяжёлых самосвалов на одном из автокомбинатов. Там машины стояли вряд перед каким-то сооружением с трубами, от которых водители тащили тряпошные рукава, и открывая краны, паром или тёплым воздухом отогревали или оттаивали двигатели своих чумовозов. Подобное, наверное, неизбежно для всех видов транспорта и очевидно напрасно я тут страдаю от мук совести за свою могучую державу. Знал я и то, что технику подобную танкам можно запускать с помощью баллонов со сжатым воздухом, а не только с помощью 4 танковых 120 ампер/час аккумуляторов. Командир взвода, предчувствуя долгую возню с подготовкой танков к выдвижению по маршруту, стал загонять нас на наши остывшие кузовные скамейки, не желая слышать от старослужащих, чтобы он разрешил им прогуляться к танкистам и если можно сделать фотографии на память, да и просто так поглядеть и прикоснуться к происходящим событиям не в качестве сторонних наблюдателей, а, как-то так по дружески. Погрузились без охоты в кузов, заняли свои прежние места и сказали про себя спасибо товарищу Гузенке, за то, что приказал он своему водиле развернуть машину к танковой колонне задом, приготовиться к возможно близкому регулированию и нам от такого положения стало, если не теплее, так хотя бы удобнее и виднее, что будет на плацу происходить от сейчас, до момента прозвучания команды « Взвод, приготовиться к регулированию танковой колонны по маршруту Ораниенбаум-Галле». Танкисты приметили нас и определённо тяготились нашим присутствием на их территории, тяготились и заметно нервничали, поглядывая на непрошенных чужаков и свидетелей их позора в плане никакой боевой готовности танковых войск к быстрому покиданию мест постоянной дислокации в случае военной опасности, и мобильного реагирования к отражению нападения вероятного противника. В то время ещё 244 МСП стоял на одной территории с 68 МСП в Вёрмлиц и такого, как сейчас количества танков в них не было. Положиться на такие танковые войска вероятно считалось бы не серьёзным, войска эти сами себя за волосы вытаскивали из своих же собственных боксов. Не могу знать всей военной хитрости на случай реальной военной угрозы, может это были специально придуманные такие маневры с задуриванием противника нашей слабостью, а на самом деле в подземном танковом полигоне в Рагуне, о котором говорило нам наше ротное начальство, что там, мол, имеется первый в мире подземный танковый полигон, может там-то и скрывались под землёй наши основные танковые силы. Не знаю, нас в эти планы никто не собирался посвящать и скажу вам, зря! Каждый сидящий в кузове был семи пядей во лбу, и пока наши маршалы скрывали истинное положение с военной доктриной, мы уже по нескольку раз только за одно сегодняшнее сидение в кузове «зебры» взяли Бонн, Бельгию, дошли на этих танках до Ла-Манша, вернулись обратно в Галле, махнули в гаштетах пивасика и сломали себе голову от мыслей, что мы ещё не успели взять под своё крыло, то ли Голландию, то ли Люксембург? Сломали голову не потому, что сил было маловато или пива выпито мало, а потому, что плохо было с географией в школе и ещё неуд по политической подготовке ибо не могли мы упомнить такие мелочи, как Голландия и Люксембург, в НАТО они или СЕАТО? С нами они или уже против нас. Я в разговоры не пробовал встревать, так, как я лишён был права голоса и был использован, как и мои товарищи по призыву только в качестве укрывного материала или если коротко сказать, то в качестве ветоши. Нами себя прикрыли от мороза старички, завалив нас, как дубы на свои передки. А ветошь, сами понимаете, не может она выражать свободно свои умные мысли, когда её ещё не попросили это сделать. Какой только ереси не пришлось услышать, как только не пришлось покоробиться от познаний в плане расположения государств и их относительного местаположения относительно друг друга и ГДР в частности, как свирбело в воспалённом мозгу от крика мук совести и желания внесения поправок и ясности в ересевый трёп колошников, как трудно было себя удержать от соблазна быть досрочно битым за вмешательство в международные отношения, выстроенные участниками нашего взводного саммита старейшин. Боксы были глубокими и длинными и танки в них стояли, по-видимому, в два ряда. Из-за шума от разговоров между любителями поговорить не было ничего слышно, о чём говорили снаружи. Да и вряд ли они вообще, что-либо говорили. Из-за гряканья одной единственной машины танкисты чаще махали руками, как пеликаны в зоопарке во время кормёжки, некоторые из них вставали по стойке смирно перед, такими же чёрно одетыми, как и рядовые, другие уносились птурсом в казарму напротив или, наоборот, в самую глубину эвакуируемого бокса. Что там не ладилось у них, мне не известно, оставалось только домысливать или методом подслушивания разговора между бывалыми регулями и самостоятельно достраивать недостающие звенья скудного опыта в этом вопросе. Танк с работающим двигателем недолго находился у ворот бокса. Сзади на его крюки набросили пару скрещенных крест-накрест солидных чалок, и работа закипела снова. Из бокса в левую сторону на видное место выскочил шустрый танкист командир и стал семафорить зажатыми в высоко поднятых руках красными грязного цвета флажками, стоящему перед танком спереди второму регулировщику, или как их там, у танкистов называют чуваков махальщиков. У нас сидящих в «зебре» сразу пропал интерес к трёпу порядком надоевших стариков и кандидатов, среди которых самыми большими трепачами числились Толя Куприн и пара его товарищей. Молоть чушь в сыром и варёном виде для них было самым военным занятием, хотя в более практических делах им отказать никто трудно было, что умели, то умели и клеветать на них никто не собирается. Танк-тягач, получив команду на движение вперёд, легко качнулся и стал потихоньку выбирать валяющиеся пока на земле абы, как тросы. Ничего особенного пока для посторонних не происходило. Далее, как только образовался необходимый натяг скрещенных чалок, танк дёрнулся, на секунду замер от непомерной нагрузки, но видимо этого самого момента ожидал и командир танка и его механик-водитель, которого от резкого рывка встряхнуло в его лючке, и кажется ударило головой о его передок. Командир танка снова перевесился наполовину в открытый люк, немного повисел так и сразу после этого голова механика-водителя выскочила из люка наружу, будто из-подо льда, двигатель заревел наполовину прежнего звука, двигатели через выхлопные трубы выдавили из себя тяжёлое облако солярошного дыма напополам с искрами, машину слегка поставило на дыбки, мотор ещё раз харкнул чахотошным смрадом, гусеницы и без того натянутые, опали вместе с кормой, танк навалился сам на своё пузо, тросы снова натянулись и вдруг всё рухнуло. Танк тягач выпутываясь из упавшего на пузо состояния получил, наконец, свободу, задний мёртвый танк выкинуло наружу будто из рогатки, тросы опали и снова натянулись гитарными струнами. Живой танк, получив некоторую свободу и почувствовав лёгкость в движениях, начал гальмовать на буксире по парку с мёртвым собратом на двойном аркане. В кузове обстановка разрядилась в лучшую сторону, молодые и черпаки почувствовали свободу и впервые за сегодня посмели высказаться в слух. Коля Умрихин, мелкий красавец из под Харькова, всеобщий любимец и стиляга, во всю ширину своего говорила стал нахваливать наши танки, как самые мощные машины в мире, Игорёк Собакин из Домодедово загудел басом протоерея и не мог при этом не вызвать улыбок среди всех присутствующих. Прикольнее и подковыристее среди нашего призыва не мог выражаться никто, кроме конечно самого командира роты. Когда говорил Игорёк, хрен было понять, ругает или оправдывает происходящее, от его басистого гула верилось с первой буквы в слове, но ближе к концу предложения хотелось зажать хрен ногами потуже, чтоб не обоссаться от предполагаемого конца предложения. Сашка Шеремет из Омичей хихикал вперемешку с кашлем лёгошника чахотошника, но от приступа давившего его смеха, никогда не мог донести слова до слушателя. Он хикал и кашлял и заражал нас всех своей потешностью и обязательно уводил разговор в сторону. Петя Мельник с видом знатока и умника не позволял никому открыть рта, но связать пару слов в предложении, как всегда затруднялся, от чего бешено злился и вместо предложения пускал в ход кулаки и кроме гримасничанья ничего из себя не мог выжать. Злился от неразвитости речи, завидовал грамотным и продвинутым молодым. Толя Куприн не мог усидеть минуты без бахвальства и позёрства, кривляний и натягивания одеяла на себя и своё глупое «Я». Толя Куприн был призван из Восточного Казахстана и его больше всего бесило, когда его дразнили казахом и прикалывались над ним по поводу того, как на казахском будет произнесены те или иные слова. Затрахивали его и выводили из себя словами, которые по случаю подслушали у настоящих казахов или узбеков. Толя усирался, но не сдавался. Колоться не собирался и каждый раз перед всеми оправдывался тем, что якобы не в ауле он родился и не в мечети крестился. Никто Толе не верил и я представляю, что было у него с этой проблемой в карантине. Ведь и Петя Мельник и Юра Андрюшихин были самыми умирающими шлангами в своё время, но, как говорится, да и свидетели у них из своего же призыва. Все мы умирали и сачковали и от всех видов работ убегали. Всему своё время. Пока не наступит день «Ч», до тех пор боец остаётся чмошником и сачков, но после этого дня, куда всё плохое девается и откуда хорошее берётся. Будет и на нашей улице праздник. Будем и мы в почёте. Мысли ушли погулять в одиночку, а мёртвый танк уже своим ходом возвращался к тому месту, откуда был отбуксирован в противоположный конец плаца. Теперь картина изменилась в лучшую сторону. Теперь уже в парке появилось две боеспособные машины, и работа закипела в два раза быстрее. Не знаю, какое время отводится на то, чтобы эти танки смогли в случае войны покинуть своё место расположения, но сомневаюсь, чтобы они в него такими темпами покидания справились! Если 40 минут даётся на то, чтобы вся наша дивизия покинула территорию и вышла за ворота, то, пожалуй, скоро эти 40 минут подойдут к концу, а на плацу видны всего две пары буксировщиков и буксируемых мертвецов. Жалкое зрелище. Хотя, убейте меня сейчас же, не лезет мне плохое в голову. Ну, не может мой здоровый разум принять, что это вся наша бронетанковая рать дивизионная, не может, хоть на куски меня режьте. Мало для дивизии здесь танков и танкистов мало. Ведь, если верить нашим командирам, то в дивизии у нас около 13 тысяч солдат и офицеров, а сколько тогда должно быть танков, БТРов, пушек, миномётов и другой техники. Ведь если есть артполк, ЗРП полк, три МСП полка и есть этот самый полк, то, почему тут так мало танкистов, исходя из размеров их казармы? И кто те дивизионные танкисты, мимо которых мы каждый день утром бегаем на зарядке? Чьи эти танкисты? Может это и не наши, а чьи-то чужие, приписываемые на время праздника к нам в Галле на усиление наших частей? Ведь есть же у нас «не наш» автобат, не наш «батальон связи», не наши «сапёры», не наши складисты. Подготовка к выходу продолжалась. В колонне появились первые машины с чадно дымящими двигателями, остальных же продолжали выдёргивать из боксов по одной, раскручивали их на верёвочке по парку, оживляли, ставили в походную колонну и мчались разгорячённые за новой жертвой. Колонна из бронированных машин всё увеличивалась и увеличивалась. Машины поглотило марево из ими же выпущенного смрадного дыма. Сквозь этот дым-туман-пар виднелись экипажи машин, которые даже после того, как машины встали в колонну продолжали лазить по ним на четвереньках и то и дело куда-нибудь заглядывали и залезали. По всему было видать, что дело хреново и экипажи раненых машин обеспокоены тем, что не всё в порядке в танковых войсках и пока позволяло время, устраняли всё то, что ещё поддавалось устранению в походных условиях. Сколько было сейчас времени, не знаю, но жрать всем уже хотелось так, что по обжорному времени получался обед или по-немецки третий завтрак. Сколько там ещё осталось не заведённых танков, это уже история. Наш взводный не стал дальше нас ранить такой подготовкой наших танкистов и, проведя с нами летучку-инструктаж, повелел приготовиться к десантированию первой пары регулировщиков. Я в эту пару не попал, мы двигались дальше в сторону Галле и этим движением и сменой обстановки внесли перемены в своё испорченное настроение. На трассе появились первые утренние машины, как легковые, так и дальнобойные со сдвоенными тентованными прицепами на высоких колёсах или международные «ТИР» с куклами дутышами на кабинах, которые, каждая из проезжающих вызывала неприкрытый восторг и интерес или чумовозы бочкари, перевозчики продукции химкомбината Буна из Шкопау, у которых по всему профилю бочки было красиво написано «пласте унд эласте аус Шкопау». По маршруту до самого Галле больше постов не выставляли, дорога была главной и этого не требовалось. При въезде в город начали снова расставлять, где надо и где не надо своих регулировщиков, выкинули и меня. Место, куда меня десантировали, с тыкнувшейся на секунду к обочине «зебре», было очень значимым из-за того, что находилось оно в самом начале въезда на длинную эстакаду, которая накрывала собой трамвайный круг перед вокзалом и спускалась далеко за ним. Моей задачей было не многое, регулирование колонны танков с указанием направления на эту самую эстакаду. Проще говоря, танки не должны были пойти низом, а должны были быть отрегулированы в горку и пропускать я их должен был с некоторым интервалом. Про этот интервал я слышал ещё с уроков физики, что какое-то примитивное физическое явление могло приводить к тяжёлым последствиям и называлось это явление вроде, как «резонанс». Не посвящённым поясню так, что если рота солдат будет строем в ногу шагать под команду по мосту, то этот от такого движения в конструкциях возникают колебания, частота которых может совпасть с частотой разрушения моста и мост вместе с ротой солдат может разрушиться и развалиться на составляющие и солдатам придётся вспомнить про плавание брасом с высоты или кролем по дну, наподобие топора или лома. Регулировщики из комендантской роты скрылись за эстакадой, я же остался довольным и счастливым, один на один со своей свободой и счастьем быть увиденным немцами, быть не битым до вечера, почувствовать себя тоже немножечко крутым советским регулировщиком. Ведь это я для своих в роте был молодым и бесправным духом и немцы не могли догадываться о том, что я происхожу из самого низкого армейского сословия и никому из них не могло прийти в голову, что я плохой полицейский, ведь плохих не могут поставить на такое серьёзное мероприятие, как регулирование в большом современном городе с таким развитым и плотным движением. Немцы были людьми уважающими порядок и для них было важно только одно, раз стоит человек в форме военного полисмена с жезлом, то другого хозяина на этом перекрёстке нет и быть не может по определению и пока этот боец (военный полицейский) не разрешит проезд, все должны стиснув коленями свои яйца сидеть и терпеть происходящее, каким бы оно странным некоторым среди их народа не казалось! Терпеть и не нервничать. Терпеть, ибо сегодня на отрезке Ораниенбаум-Галле-Хайде с утра и до после обеда для всех автолюбителей наступил праздник 23 Февраля, День Советской армии. Что с каждым выходом регулировщика на перекрёсток для них будет наступать именно этот день и никакой другой. Что с выходом наших колонн на штрассы и автобаны они каждый раз должны быть смирными и законопослушными гражданами, стойко переносить все тяготы и лишения своей никчёмной жизни, терпеливо и без мата пропускать бесконечно длинные разорванные колонны и дожидаться, как манны небесной разрешающего взмаха жезла регулировщика, в сторону аборигенов для начала движения. Оставшись один на улице красивого и очень современного города я начал осваиваться на этом пятачке. С того места, где меня высадили на проезжую часть было прекрасно всё видно. Сзади меня расположились десятки железнодорожных путей, которые расширялись в сторону вокзала, но сам вокзал не показывали мне. Я примерно догадывался, где его приблизительно можно было высмотреть, но весь обзор перед вокзалом загораживала старая и грязная от копоти кирпичная водонапорная башня шаровидной формы, имеющая какую-то надпись по всему периметру. Башня отстояла от перекрёстка метрах в четырёхстах или типа того. На некоторых путях стояли группами вагоны, посыпанные по верху снежным крошевом, пути отделял от меня бетонный забор. Передо мной стояли старинные немецкие дома этажей 6-7 довоенной постройке, грязно-закопчёные, это если чуть посмотреть вправо через дорогу, а если влево повернуть голову, то прямо передо мною был пустырь с несколькими дорожками для машин, а в конце на горке располагалась серия высотных и очень красивых зданий, самой последней моды, новее некуда. Подобных домов я и в Москве не наблюдал. Не было там таких красавцев, хоть и прошла там недавно летом Олимпиада-80, хоть и понастроили москвичам на удивление дома, но те дома, скорее удивили приезжих колхозников в Москву за колбасой, чем её самих жителей. Все олимпийские объекты были морально устаревшими ещё не выйдя из мастерской архитектурных мастерских, всё было убого и примитивно до «кубизма», всё их железобетонных плит или панелей, а такие архитектурные выкидыши не могли котироваться с понятием искусство и прогресс. Эти дома по своей высоте и красоте вызвали во мне чувство обозления на нашу политику развития наций и народов, населяющих мою державу с её внешнего периметра, а развитие самого злейшего и ненавистного врага Германии в первую очередь! Вправо от эстакады простиралось широкое шоссе, которое упиралось в старый и древний железный мост постройки царя гороха, влево от меня, как раз и начиналась та, новейшая эстакада, сильно похожая на автобан на сваях. Не то мост, не то эстакада, в таком не таком уж и большом по размеру городе. Ну почему у них это имеется даже в сраном рядовом городишке, а у нас в столице СССР, городе герое этого нет и по-видимому никогда и не будет. Обидно. Что не говорите, а обидно и завидно! Какие здесь машины для международных перевозок ездят, а какие иномарки! Успокаивало одно, это убогость и недоразвитость немецкого ГДРошнего автопрома, но почему?! Откуда этот средневековый примитивный трабант и варбург, ифа и прочее? Куда делись инженерная немецкая мысль и гениальные изобретения, покорившие пол мира своей передовой техникой и продвинутостью? Не могу понять, куда подевались те немцы, которые жили при гитлере, откуда эти «изжопырукирастущие» появились? Неужели мы так хорошо потрудились в ту войну, что до сих пор у немцев родятся одни уроды с жопами шире плеч и плечами шире жопы? Откуда эта асфикционная антипропорциональность? От смешения родственных кровей или от отсутствия здоровой мужской плоти и силы, которую мы повыбили за ту страшную войну? На кого не посмотри, но ведь это же не немцы! Это мусор, это полова, высевки после обмолачивания хлеба. Это тот народ, который позволил себя поставить раком и отдаётся всем союзникам не разгибая спины. Терпит и строит послушно то общество, которое ему указали, как народу, открытому Колумбом в папуасии между Одером и Рейном. Это тот народ, который таким же макаром поставили в 1933 году и вот, что они построили, заложив первые камни сожжением Рейхстага.
Владимир Мельников: Продолжение 23 февраля 1981 года. Может обидно, но по другому не хочу думать о них, которые пришли ко мне в Россию, убили всю мою родню и оставили нас рождаться в золе и пепле. Поделом им и вот тут я им и царь и Бог и герой. Автомат у меня за плечами, автомат, слава Богу, не у них и не фиг их учить им пользоваться. Пусть пока поездят перед моим носом трошки до третьего завтрака, дальше ездить мы им не позволим. Поездили и пора ложиться под гусеницы. Осталось совсем не много. Осталось час, полтора. Холодновато. А, где же у них троллейбусы? Сколько пытался обнаружить в местах регулирования троллейные провода и всё напрасно. Икарусы ездят. Немного, но есть общественный транспорт. Не, как в Москве, но присутствует в некотором малочисленном варианте. Говорят, что имеется и такси у них, но не видал. Трамваи, да, есть и только трамваи. Видел задрипанные трабанты и цивиьные варбурги, баркасов множество, типа наших рафиков. Но, где-то должны же быть у них троллейбусы, ведь для наших городов это самый современный и экономичный транспорт, не причиняющий вреда окружающей природе, а где их тролики? Двухэтажные электрички огорчали меня и злили не меньше иномарок. Двухэтажных электричек мы не имели, но увидев их в чужом огороде сразу очко порвало от зависти. Почему я такой завистливый? Почему мне плохо, когда у соседа корова ещё не успела сдохнуть? Плохо мне от того, что живу я в самой большой стране в мире и в самом её главном городе, но вокруг этого города и страны у всех всё лучшее, а я не могу с этим смириться и поделать против этого ничего не могу. Мне не дают не то, что охаивать вслух это, но даже в мысли мои заглядывают и я боюсь однажды проснуться на нарах под Магаданом или Верхоянском или на Колымских просторах. Страх не исчез в моём народе даже после стольких лет смерти её вождя. Не верит моё сердце сладким песням добрых замполитов и командиров, не верят и зря те время теряют на это, мне больше мои родители успели сказать шёпотом, чтобы я больше помалкивал и держал язык за зубами и не особо уши развешивал. Слушай только своё сердце и живи только так, как тебе подсказывает твоя интуиция, ей верь, замполита послушай, но сделай, как твои товарищи. От товарищей не откалывайся, держись кучки, так и помирать не так страшно и обидно. Так и жил. Подло может, но зато надёжнее и домой есть все шансы вернуться. А мороз не отпускал и колонны ждать, не переждать! Стою, уставши от шлынданья по перекрёстку и его окрестностям. Никого! Пробовал себя на проверку чувства страха, это когда человек поворачивается спиной к ожидаемой опасности и уходит не оглядываясь так далеко, что сердцу становится плохо от страха и ему приходится возвращаться к исходной точке галопом с бешено колотящимся сердцем и бухающей печёнке. Когда ничего, кроме страха тебя не переполнят, когда адреналин убивает в тебе всё здравомыслящее, но требует повторения дозы. Несколько раз проделывал над собой такой эксперимент, несколько раз специально становился спиной к ожидаемому месту появления колонны и, закрыв глаза, начинал отсчёт времени. Ужасно опасная штука. Опасная, и чреватая последствиями. Откуда она у меня взялась, расскажу вкратце. Среди студентов на моём потоке в институте имелся один человек из Магадана, и он нам много рассказывал из жизни людей, проживающих в том краю. Он говорил, что, чтобы попасть ему в школу, надо было много километров пройти по снежной целине, а если тебя в пути застигал буран, то человеку приходилось вставать на лыжи спиной по направлению движения путника. Вставали люди и для тренировки себя на выносливость в суровых медвежьих условиях. Вставали и шли вперёд спиной по несколько километров, чтобы приучить себя не бояться опасности и почувствовать себя сильнее сил природы и животного мира, населяющего те края. Может правда, может он сам в книжках того начитался, но я, как и все придурки своего самого умного возраста и отрицания здравого смысла стал копировать идеи и поступки того чувака и всячески ему подражать в надежде обрести силу духа и выносливости, благо условия позволяли и времени было до чёртиков. Тупи и запоминай результат и получаемые ощущения. Копи их для после служебного излияния в кругу сопливой шантрапы, оставшейся за меня досиживать за студенческими партами у мамки возле сисек. Очень рисково. Можно было налететь на своих регулей, проезжающих мимо меня в обратном направлении, на легковушки из нашей части, просто на старшину роты или начальника пищевого склада, проезжающего за портянками или мясом на немецкие склады или отправляющегося за вазелином для солдат на армейские склады, из-за недостаточного количества оного на собственных складах. Можно было, но не попался и придурялся, рискуя пролететь с реулированием и уходом колонны не на эстакаду, а прямёхонько на трамвайный круг или типа того, что там у них было в этом направлении. Прозевать и придуряться суток на трое на дивизионной губе в виде живого МИГа-21. Меня до сих пор поражает ненужное количество параллельно проложенной кучи дорог и отводков, занимающих собой такие территории земли. Зачем и для чего их столько понапутали? Для какой надобности? Пошёл второй час моего вымораживания на тутошнем перекрёстке, сколько же ещё до появления первой машины тут загорать? Про поссать и поесть не вспоминаю, не с чего справлять малую нужду, завтрака пока не предлагал никто. А надо бы! Чёртова служба. Как служить, так с самого ранья давай, а как пожрать, так никто про это и не вспоминает, кроме собственного желудка. А жрать-то, ой, как охота, но пустые карманы и пустая противогазная сумка. Надо начинать учиться курить. Кто имеет папиросы, тот хотя бы курятинкой позабавится, обманет организму на некоторое время, а потом снова курятинкой, потом ещё. А танков всё не видать. Через полчаса мимо меня по направлению на сотый маршрут проезжает наша регулировочная «зебра», размалёванная, как козырный туз, прапорщик Гузенко строго с придиркой смотрит из кабины в мою сторону, и не выказывая настроения на смурном выражении лица, отворачивается и проезжает мимо по автобану. Стою в том месте, где он меня выкинул при регулировыании. Проверяет собака! Не доверяет никому и не выстраивает отношения ни с кем в роте. Волк-одиночка. Так и живёт без веры в людей и окружающую действительность, хочет быть умнее на два штыка вглубь, хочет быть провидцем и не хочет быть одураченным никем и никогда в жизни. Странный тип. Никто его не уважает, а он всё пыжится в рвении по службе, всё выслуживается и никак не может себя самого найти в этом послужном списке. Неужели может простой прапорщик карликового роста пробиться к свету и выбиться со своим примитивным званием в великие полководцы, каким себя он видит во сне и каким он себя перед нами солдатами представляется. Никто его выслуживания не замечает, и замечать не собирается, прапор, он есть прапор и служба его «кусок», куском и зовётся он. Не зря солдат про прапора придумал анекдот, это когда солдат пишет маме, чтобы она купила щенка и назвала его «кусок», а он придёт скоро на дембель и того кобеля по имени «кусок» повесит в первый свой цивильный день на гражданке, чтобы поставить в своей несправедливой службе точку, на самой службе и прапорах, которые солдату жить спокойно не давали. К офицерам всегда у солдата правильное отношение у солдата, офицер культурный и образованный человек, офицером может стать не каждый, офицер прошёл 4 года военного училища и погоны свои заслужил честно и носит их с полным на то правом. С этим вопросом всё верно, но прапор? Прапором может стать каждый плохой солдат. Плохой, потому, как больше он ничего не умеет делать на гражданке, кроме, как гнобить людей, а такие там не требуются, там им быстро бошки поотрывают, тут другое дело, тут тебе полная свобода и полный беспредел. Хотя нет. Не прав я. Одному негодяю отказали в праве быть принятым в школу прапорщиков, отказали за слишком садистские наклонности пробендеровского характера. Отказали Вове Бунге, нашему извергу из карантина, отказали и правильно сделали. Не дай Бог таких брать на службу в Советскую армию, такие её быстро превратят в зону особого внимания, где править будут сотники и куренные из украинской повстанческой армии степана бандеры или коновальца. Пока мозги свои плавил ересью и нежеланием служить службу, что-то произошло в окружающем мире. Стало на душе, как-то тяжеловато, но от чего, пока не соображаю. Кручу головой на 360 градусов и не пойму, что происходит вокруг меня. Что-то упало на душу и стало давить и угнетать своим шумом или не шумом, а чем-то похожим на давящий на психику инфразвук, расходящийся от потревоженной земной коры, где-то в далеко сошедшей лавиной или цунами. Стало неспокойно и очень нервно, ручки стали беспричинно шарить по пуговичкам и карманам, полезли поправлять на голове каску и проверять оружие и обшаривать противогаз и подсумок со штык ножом. По дороге мимо меня по-прежнему проскакивали одиночные машины и машинки, на путях всё так же безмолвно стояли припорошенные товарные составы и вагончики, но вот в той стороне, где на крае горизонта просматривался Берлинский мост, что-то изменилось и погрузилось в чёрное марево звука и дыма. В том месте в дыму, что-то такое мелькало иногда и снова исчезало в ещё большем количестве выброшенного в небу дыма. Танки! Они! Дым и большое расстояние глушило все звуки, исходящие от двигающейся колонны и скрывали от глаз наблюдателей и саму технику, и мост и скопившуюся гражданскую колонну машин, остановленных перед мостом тамошним регулировщиков и от этого вызывало во мне чувство невиданного беспокойства и раздражительности. Я запаниковал и помчался на проезжую часть занимать своё место на перекрёстке. Мне реально стало не по себе от происходящего, а вот немцы меня не поняли. Они, не зная про то, что творится впереди перед мостом, спокойно себе проезжали мимо меня, но вот тогда, когда я как тупая скотина, рванул изо всех сил прямо им под колёса, чтобы поскорее занять своё место для регулирования и чтобы быстрее выйти из состоянии психического расстройства, деланием хоть каких бы то ни было занятий, вот тут мы и разошлись с ними в своих мнениях насчёт дружбы народов, фройншафта и отношениия наций друг к другу. Все, кто хоть когда-нибудь регулировал движение на немецких перекрёстках поймут меня правильно и не станут осуждать. Срать я хотел на всех немцев вместе взятых и по отдельности, приказ регулировщику был у нас такой «Быть на своём месте за три километра до приближающейся колонны и быть готовым к её регулированию движения в правильном направлении. Оставаться на перекрёстке до тех пор, пока не проедет последняя машина в этой колонне». Или, если это были КШУ или дивизионные учения, то оставаться на перекрёстке и не покидать его, пока в поле зрения будут находиться хотя бы одна отставшая машина или БТР. На визг тормозов, от машин под которыми я мог сейчас оказаться, холодным душем сняли с меня моё беспокойство и все нервные клетки собрали единую кучку. Отборным матом и жестами с зажатым в руке жезлом я указал немакам правильное направление их движения и не долго думая, а может, воспользовавшись их некоторым замешательством и кратковременной остановкой на моём перекрёстке, задрал со злости и хулиганских побуждений высоко над головой толстый жезл с подсветкой внутри и ….. перкрыл им движение на целых пару часов. Именно столько примерно и пришлось мне простоять тут, пока мимо меня не проехал последний наш танк, а бедные немцы, опустив от расстройства головы на руки, положенные на руль, устали от меня и моего регулирования, просрав с нами все свои дела и праздники, на которые они сегодня торопились попасть. Спешили туда, а попали к нам на праздничное представление, устроенное нами по случаю 23 февраля, Дня Советской армии и ВМФ. Немцев я остановил и сильно не жалел их, а наоборот, взял, да и повернулся к ним спиной, как и было положено стоять при регулировании этого перекрёстка. Что они про меня сейчас там думали, меня, в общем, и не волновало и не колыхало. Я знал, что на «спину» регулировщика ехать им не разрешалось. Стоял и смотрел вперёд, откуда исходил грохот и появились первые звуки движущихся тяжёлых машин, от которых стала дрожать дорога под моими сапогами, воздух и стоящие на обочинах, напротив, перед домами трабанты и варбурги. Танки шли с большим разрывом друг от друга, и этот разрыв был понятен и необходим. Танки, продавливая своей многотонной массой старый, дореволюционный Берлинский мост, не, имели права двигаться по нему сплошной массой и поэтому в том направлении было столько дыма и шума. Немцы оставались за моей спиной и их там начинало скапливаться в хорошую армейскую колонну. Я не обращал на них больше внимания и был занят только тем, как бы не проглядеть появление передо мной первого танка. Грохот впереди стал таким сильным, что часть звуков стала металлическим с лязгом и различимыми рыками при перегазовках механиками-водителями. И всё-таки я упустил этот момент и танк вырос передо мною столь неожиданно и резко, что я оцепенел и не знал, как начать регулирование. Перекрёсток был так глупо устроен, что его собственно и не существовало вовсе. Было простое разделение: въезд на эстакаду и проезд мимо неё по низу, но дорог мимо эстакады было по обе стороны слишком много и немцы шмыгали по ним и не подчинялись моим указаниям, так, как я стоял и перекрыл только часть проезжих путей, ту часть, которая мешала въезду танкам на автобан. Была ещё одна проблема, на этот перекрёсток надо было бы выставить пару человек для того, чтобы исключить возможность ухода танков мимо эстакады, мне не справиться тут одному, и это я успел сейчас заметить и сразу запаниковал от того, что танки могли свободно пойти вправо не на эстакаду и оказаться на ещё запутанном перекрёстке перед вокзалом и трамвайным кругом. Я бросил то место на перекрёстке, где только, что находился и рванул вперёд почти на сам танк и стал в отчаянии махать голове, которая торчала из сдвинутого люка в сторону, что надо не сворачивать вправо, а продолжать движение прямо, забирая гусеницами левее, на меня, в горку и переваливать верхом над трамвайным кольцом у вокзала. Голова, чёрная и замурзюканная, с чуть блестевшими от копоти белками глаз, скрываясь до обреза шлемофона внутрь танка и вновь выныривая из люка, не обращала никакого внимания на мельтешащего перед машиной придурка в чёрной форме с жезлом и продолжала двигаться так, как двигалась раньше. Танк был огромный вблизи, чёрный и мокрый, он весь исходил сизым дымом от натуги, выбрасывал вперёд блестящие гусеницы-гадюки, шёл на пределе своих сил от того, что сзади на тросах, перехлёстнутых крест-накрест болтался ещё один танк, слабо выпускавший из своих выхлопных труб видимость дыма. Они шли в паре цугом, и им не было до меня никакого дела. Им было очень трудно и дай Бог, чтобы танк тягачь не сломался перед началом крутого подъёма и сумел выгрести на горб длинющей, много сот метровой эстакаде. Два танка, два товарища, один старше другого по возрасту, шли раздавливая мои сомнения в гору, доказывая своё существование и мощь прибавлением копоти из выхлопных труб до такого состояния, что дым перестал сваливаться рядовым манером горизонтально и полез плотной завесой вертикально вверх и в стороны, растряхивая корпуса в неистовой вибрации и грохоте механизмов. Мотор головного танка гудел нечеловеческим голосом, танк приподняло передком кверху, а сзади тянули книзу тросы и непомерная для него ноша, второго умершего на марше брата. Своих не бросаем и не добиваем и не подрываем, своих буксируем туда, куда указано в маршрутном листе. Туда, куда ведут кроки. Сколько нужно иметь силы и упрямства, чтобы, не сбавляя скорости тащить на буксире вторую машину, имеющую вес не менее собственной? Не менее собственной, да не на колёсах, с выключенным передним мостом, а на хорошем гусеничном ходу, имеющим огромное трение сцепление с асфальтом. Тащить не только по ровной поверхности или с горки. Тащить в гору и не на первом встретившемся им подъёме. Восторг и неописуемую гордость пробило во мне первое, тот самый момент буксировки, но то, что пришлось после этого увидеть тут на перекрёстке, лучше бы я двумя годами позже призвался в регулировщики. За первой парой пораненых машин пошли новые пары и одиночки. После ухода первой пары, на перекрёсток выползла вторая пара сиамских близнецов. То, что я наблюдал в Москве по телевизору на Красной площади на 7 ноября и День Победы, не шло ни в какие ворота с тем, что пришлось увидеть в действительности. Было жутко стыдно и обидно видеть это в большом городе при стечении огромного количества машин с немцами у меня, за спиной. Второй танк также, как первый, спасал своего брата, как мог и тащил его за собой в виде груды металлолома в нашу дивизию. Непонятно для чего и непонятно почему это надо было делать, таким заметным для врага образом. Танки, боевые и грозные машины шли так, как будто шли в свой последний путь на ремонтный завод или на переплавку. Шли так, как шли на буксире машины на целину из нашей роты, где мы их вместе с зампотехом и командиром взвода предварительно разобрали на запчасти для оставшихся в роте машин и где мы из негодных и убитых запчастей собрали не жизнеспособный автомобили, от которых просто хотели избавиться и получить взамен новые. Но то, правильный путь и оправданные хлопоты, а кто убил эти машины и куда отправили исправные? Тоже на целину? Командир танка, прапорщик или офицер, сидел на башне, свесив ноги вниз, и не обращал на меня внимания, как и его механик-водитель. И командир и танкисты порядком промёрзли на морозе с открытыми настежь люками в неотапливаемой машине, и наверное думали только о том, чтобы скорее прибыть в расположение дивизии и побыстрее очутиться в тепле. Очутиться в тепле, поесть и хоть капельку побыть одному от службы, танков и начальства. Командир танка разок наклонился нал люком, недолго повисел с опущенной в люк головой и снова стал равнодушен к тому, что его окружало. И я, и город, и мороз, и немцы, застрявшие в своих жестянках перед регулировщиком. Танк, буксировавший другой сломавшийся на марше или так и не заведённый в Ораниенбауме, правильно сориентировался на дорожной разметке, прибавил газу и стал пробовать взять с ходу полого начинающую восходить вверх эстакаду. Я успел таки вовремя выскочить у него из под самого передка, занял свой пост, и не имея власти над проплывающими мимо меня махинами, ревущими на сотни лошадиных сил, лязгающими гусеницами по асфальту, брякающими и грякающими железками внутри машины, остался посторонним наблюдателем, провожающим поворотом головы пару изношенных за годы службы грозных когда-то в своей молодости машин. Когда-то, но не в 1981 году 22 февраля. Эти машины ещё не знают, что они больше уже не грозные, они ещё не знают, что место им уже на заводе по ремонту или по переплавке, что по Красной площади ходят в колоннах много лет другие танки, танки, которых здесь в ГДР я ещё пока ни разу не видел. Мне хоть и было стыдно такое при немцах видеть, но сильно я не расстраивал себя. Эти танки, скорее всего не являются основными силами, как и машины, имеющиеся в нашем автопарке, машины из пятидесятых годов, от которых избавляются высылкой их на целину. Я знал, что раз есть секретные новые автоматы АК-47, «Иглы» и «Стрелы», новые противогазы в опечатанных ящиках, танки и БТР и БМП и БРДМы, виденные на парадах, то значит и здесь по секретным подземным складам они имеются в достатке, а эту технику используют здесь, чтобы освоить машины и научиться ездить по Германии. Что, если, что, то в определённый час мы получим новейшее оружие и технику и сможем постоять за себя, не опасаясь раскрыть секреты, ведь какие могут они быть, когда началась ядерная война?
Владимир Мельников: Продолжение 23 февраля 1981 года. Человеческий мозг за секунды успевает прокрутить в голове сотни комбинаций и на основе интуиции способен принимать правильные выводы и решения. Выводы по поводу увиденного я сделал не сразу. Не умещалось в голове солдата то, что наша дивизия находится в составе первой гвардейской танковой армии, что у армии имеется несколько танковых дивизий и вот отсюда выплывали вопросы. А причём здесь наши танки в дивизии, зачем они нужны и почему они такие старые и убитые до состояния отсутствия самостоятельного перемещения из пункта «А» в пункт «Б»? Или нашей дивизии танки даны просто так, чтобы наши бойцы в случае чего могли пересесть на танки в танковых дивизиях и начать воевать на настоящих боевых и грозных машинах? Откуда эти предположения и на чём они основывались? Так я же призывался через Калинин, где стояла кадрированая дивизия, где были на колодках десятки танков новейшей конструкции, машин и тракторов Т-150 для копки окопов и блиндажей, выкрашенных серебрянкой и за которыми просто приглядывали солдаты срочной службы, а личного состава-то не было совсем. Но с другой стороны, вспоминая прошедшие учения и зимнюю дивизионку, я не припомнил ни одного случая, чтобы мне встретились танки менее убитые, чем эти. Но! Но те, что были на дивизионке хоть сами ездили на маршах, но эти? Что это за танки и откуда их выкопали и тем более, зачем тащили на буксире в дивизию? А ведь их обратно назад ещё предстоит нам регулировать и что? Во, позору, натерпимся. Это танк был явно слабее здоровьем первого прошедшего десятью минутами мимо меня и подъём давался ему куда труднее. Танк старик с братом на буксире, нещадно дымя, и напрягаясь всеми фибрами и цилиндрами своей души, продолжал карабкаться на эстакаду автобана над трамвайным кольцом у вокзала, потихоньку преодолевая подъём в горку, а новый с буксируемым на тросах только-только приближался к моему перекрёстку. Та же картина и те же образы. Не битый везёт на себе битого. Снова перекрещенные тросы, снова в надрыве работающий двигатель у тягача-танка, снова грустные и закопчённые лица механиков-водителей и их командиров на башнях. Снова обида по всему моему телу и снова спиной к ненавистным немцам, ставшим свидетелями моего смущения и позора. Куда же смотрит наше вумное начальство? Видит ли оно это или это только нам положено сейчас в присутствии «посторонних немцев» в своей ГДР видеть? Чего в нашем королевстве такое древнее вооружение и чем тут можно гордиться и восторгаться на передовых рубежах нашей родной Родины? Рухлядь и откровенный металлолом, от которого больше вреда, чем пользы. На такой технике воевать себе дороже, а неприятелю обидно. Стыдно быть такими богатыми, обеспечивать десятки соцстран и разного рода Никарагуа новейшим оружием, а самим оставаться с вооружением отцов и дедов. От одного вида такой техники не то, что воевать, смотреть стыдно и обидно за себя и своих трепачей замполитов и агитаторов, трёпу которых на своих политзанятиях мы давно живём в коммунизме, а наши враги повержены и не представляют для нас особой угрозы и беспокойства. Посмотрев на эти танки, сразу всё встаёт на своё место. Эту технику придётся просто бросить ещё в боксах и воевать только с одними калашами, как наши деды воевали с мосинками в Великую Отечественную войну. Одно дело говорильня, другое дело материальная часть и реальная подготовка наших солдат. Простительно только то, что мы сами такие в роте, сами херовски относимся к тому, что нам приказывают делать во время подготовки техники к учениям и вообще. Вся работа сводится к тому, чтобы слинять в тёплую каптёрку, припахав духов не специалистов к выполнению за себя ремонтных работ. Вся служба сводится к тому, чтобы обмануть прапорщика и максимально шлангонуть от работы, но не забыть вовремя нарисоваться, втереть ему очки и постараться оставить о себе хорошее впечатление, развеяв его подозрения по поводу твоего забивания на службу. Всё объяснимо и принято во внимание, не принято только вот сейчас, когда перед тобой проплывают твоя гордость и мощь на аркане и уже не боеспособными. Не знаю, какова мощь этих танков, не присутствовал при учениях и стрельбах пока, но танк без самостоятельной возможности двигаться, это вкусная и гарантированная мишень для фаустника или гранатомётчика. Там, у Берлинского моста, что-то всё таки случилось, колонна вновь оборвалась и я попал в глупое положение. Машины больше не показывались, пространство до моста было чистым и свободным для того, чтобы можно было попробовать открыть движение для немцев, но! Но я элементарно ссал и продолжал стоять к машинам немцам спиной и чувствовал ею всё, что они думали обо мне и что собирались сказать в мой адрес. Я соглашался, но тупил и ждал, когда же снова пойдут танки по шоссе. Но они и не показывались. Немцы терпеливо стояли и не делали попыток объезда вокруг меня. Я поражался их терпению, но не собирался поражаться своей тупостью и жестокостью по отношению к ним, к аборигенам. Я был здесь хозяином в их стране, а подтверждение тому, вот этот пост и танки, которые маненько всех подводили. Подводили, но существовали реально. С пушками и гусеницами. Я продолжал злиться на такое положение в танковых войсках, но как любой человек, имеющий глаза, прекрасно представлял, что они могут сделать, если захотят. Я считал, что виноваты солдаты танкисты, которым был хрен по деревне до этих танков и что только их вина и заключалась в том, что они-то грозные существовали, но и я и проклятые немцы в этом немного сомневались. Вера на слово, недостаточный аргумент. У моста, куда я вперил всё своё внимание, кажется, наступило разрешение какого-то конкретного конфликта или ДТП и оттуда по шоссе понёсся на хорошей скорости одиночный танк, форсируя свою скорость и радуя меня своим видом и шумом, издаваемым при движении по асфальту. Механик водитель не прятался от встречного ветра в люке, его голова была видна из него по плечи и командир на башне этого танка тоже был под стать своему механику, видного телосложения и так же свободно и уверенно себя чувствовал и не дёргался и не ёрзал нам у себя на верхотуре, как влили, так и сидел, гордо держась руками за поднятый люк и ни на кого не думая обращать внимание. Дела у его экипажа шли отлично, танк с ходу взял крутой подъём и полез устойчиво наверх, еле успевая сматывать гусеницы, поставив позади себя такую дымовую завесу, что после переваливания через хребет эстакады, дым долго ещё блуждал по ней, отыскивая следы танка, устроившего здесь конец света. Дымину, вырывавшуюся из обеих его боковых сторон, поднимало на десяток метров вверх и распарывало встречным потоком по всей штрассе и укутывало маревом синего цвета от гребня эстакады и аж до самого Берлинского моста. Новая порция боевых машин шла уступом, и мне даже не поверилось, как. Танки шли веером, парами. В их расположении чувствовалось, что-то критическое. Машины заняли обе полосы и левую и правую и двигались почти параллельно друг другу, но почему, никто мне не мог ответить. Они шли, будто собирались обойти друг друга, но не обгоняли. Рёв от плотно идущих танков был ужасным, практически все шли парами, и конца им не было, на сколько, я мог это с ровного места определить. От такого напора пришлось сойти с перекрёстка и передвинуться под самые морды немецких машин, из кабин которых вылупленно выставились все Гансы и приклеившись к технике глазами, не делали попыток взять небольшой передых от усталости. Я стоял в сторонке, ибо в моей надобности никто больше не нуждался на перекрёстке. Немцы понимали, что им тут дёргаться не куда. Машины их-не танки, сделаны из тонкой автомобильной жести и против танковой брони и их гусениц им рыпаться не след. Танки шли в гору без моей помощи, а я даже был рад этому, а чего собственно было рисковать? Кто их знает, на каком году, и какой квалификации там водилы? Судя по тому, что машины идут парами на тросах уже можно делать по этому поводу кое-какие выводы. Перед началом эстакады эта импровизированная колонна сделала остановку, разобралась в своих порядках и, оставив две пары танков с работающими моторами, полезла в сцепке по автобану на горку. Оставшиеся внизу пары сцепленных танков грымкали моторами и ждали своей очереди для переезда через длинную эстакаду. Гремели и нещадно коптили небо своей гарью и вонью соляры. У меня, наконец появилась возможность поближе познакомиться с танками и я, чтобы как-то убить время и не показаться бездельником, стал по диагонали пересекать перекрёсток и вплотную подошёл к ним. Танки, как танки, чёрные, все в ящиках, расположенных поверху крыльев, с гусениц стекает каплями вода, кое-где набилось снега в траки, ничего особенного. Много шума и дрязга, всё окутано сизым горчащим дымом, но отходить не охота, тут надёжнее, чем с немцами. Всё, что может вибрировать и подпрыгивать от работающего мотора, и прыгает и вибрирует, аж в глазах рябит. Механик-водитель безразличен к моему появлению и вообще ко всему происходящему, видимо ему всё, что сейчас есть не в кайф и это понятно. Для кого-то усиление, а для бойца обычные мучения, от которых поскорее хочется отделаться и заняться чем-то более тёплым и съедобным. Не знаю, успели их покормить перед маршем, нет ли, да, наверное, это не имеет никакого значения, сами бывали в столовых и пробовали превратить в пищу, то, что там подают, трудно и опасно для организма. То, чем кормят, едой назвать можно условно. Командир танка съехал на жопе вниз внутрь башни и видимо отогревался, пока позволяло время. К моей паре сцепленных танков стали подходить самостоятельно и на сцепках ещё машины, вставали в очередь, но моторов не глушили. Соляры было вволю, а вот с аккумуляторами было дело швах. Из прибывших машин никто не решался выходить наружу, сидели внутри, иногда вылезали по грудь из люков, пробовали осмотреться, да разве это можно было в таком-то чаду сделать? После нашего ухода с перекрёстка, тут сутки понадобятся, чтобы очистить воздух и убрать следы нашего присутствия на автомагистрали. Пока я с интересом рассматривал технику в колонне, незаметно прошло время. Головная машина, получив видимо команду по радиосвязи, к сделала перегазовку своего двигателя, танк дёрнуло вперёд и тут же оборвало тросами назад и он качнулся носом в асфальт, затем механик-водитель ещё разок газонул, пара сдвинулась на гусеницах немного вперёд и плавно пошла в горку на эстакаду. Из широких выхлопных труб с обоих боков машины плотными горячими струями уходили синеватые слои гари и пара и задирались воздушным потоком вверх и там рассеивались, укрывая процессию от наблюдателей и давили на уши гулом и вибрацией многотонных махин. В груди от гула вибрировала селезёнка, в ушах образовывались пробки и приходилось сглатывать слюну, чтобы очистить слух и привести чувства в норму. Немцам наше перемещение по городу сильно не нравилось, и у меня родились ассоциации с периодом правления здесь бесноватого фюрера. А, как эти же немчики к его военщине относились, к тем танковым и пехотным колоннам? И я сделал для себя выводы не в свою конечно пользу. Мы им, как кость в горле, не нужен им наш социализм и мы в том числе, мы здесь лишние. Им бы комфортнее было чувствовать себя друг перед другом свободными и не пленёнными нами и нашими танковыми колоннами. Терпеть столько лет оккупацию для побеждённых и воинственных немцев, вечных агрессоров и оккупантов, наверное, очень больно и тяжело. Терпеть не тому поколению, которых поставили раком после Победы, а их детей и внуков, которые о той войне ничего не знают толком и не могут понять, за какие такие грехи они должны, всё это должны видеть и терпеть. Немцам было сегодня вовсе не до 23 февраля. Раз танки вводят в город, значит никто им до сих пор не верил и не поверит и в этом свете они имеют право делать для себя выводы. Жить им в раковом состоянии вечно и положа руки на баранку консервной банки сидеть, жечь бензин и помалкивать в тряпочку, пока не уберутся с дороги танки и этот потешный регулировщик, который по их идеологии полный тупица и швайне полицай, ибо кто же так ведёт себя на своей работе и кто позволяет себя так везти в образе блюстителя закона на глазах у всех? Мне было к этому времени уже всё фиолетово и мысли шли не от головы к сердцу и органам управления руками и ногами. Мыслил я сейчас другим органом, тем, который урчал во мне под ремнём и поедал мою внутреннюю оболочку желудочным соком высокой концентрации, соком из чистой соляной кислоты. Солдат потерял чувство времени и пространства, солдат умирал с голодухи и не мог себе ничем помочь. Покормить было не кому ночью, старшина роты спал в койке под бочком у жинки, начальника офицерской столовой в ГДО, сухпай лежал под замком у кладовщика Вити Паранюка. Витя Паранюк и по продаттестату на всех не выдал бы норму, Витя Паранюк был жмот и проходимец, которых свет не видывал, Витя Паранюк не имел возможности почувствовать прелести нынешнего регулирования и поэтому ничем помочь нам не мог. Он спал в койке на втором этаже во взводе КЭЧ и ему снились сегодня духи, ворующие на складе масло и печенье, заныкивающие по карманам, а он их бил, бил, бил и всё никак не мог убить, они ускользали от него красноватой мастикой сквозь пальца пухлых рук-колбасок и продолжали жрать, жрать, жрать всё подряд. Витя силися проснуться от горя, сучил кривыми ножками-колёсами в огромной по его росту постельке и не мог этого до конца сделать. Он скалился в фиксатой щелястой улыбке-оскале, потел, портил воздух от обжорского ужина на халявку, злился, а справиться с не подчиняющейся мозговой извилиной, в единственном числе, не мог. Витю Параню ненавидела вся рота и его было за что ненавидеть. Эпитеты и проклятия рождаются по мере возрастания чувства голода и не поддаются контролю со стороны мозга. Мозг вверху, желудок посерёдке, сердце между ними. Разрывается сердце между ними, но сделать ничего не может. Понимает мозг, что думать так не хорошо, но соглашается с желудком, что без топлива он погибнет. Сердце кровью обливается, но соглашается и с мозгом и с желудком. Без топлива оно тоже погибнет и вот уже против пищевых магнатов встали в строй три ополченца и, возмущаются, нет сил и мочи их сдерживать. А жрать, действительно охота. Всегда охота, охота даже после того, как положил ложку на стол и сдал пустую миску на мойку наряду. Почему солдату в армии всегда охота есть? Почему я не могу справиться с чувством голода и все мои мысли до завтрака только о завтраке, сразу после построения на развод все мысли и разговоры между товарищами только о том, что будет на обед, а после выхода на работу после обеда снова вопрос, сколько осталось до ужина и что сегодня дадут: картошку с жареной селёдкой-треской или снова ненавистные макароны? Почему у солдата возникают мысли о еде в то время, когда он смотрит на танки и танкистов, а сам попутно отвечает на вопрос, откуда сам родом и что не курит и угостить механика-водителя головного танка не чем, и разводит от огорчения руками в стороны, но мысль о еде и тепле не теряет из внутреннего общения мозгов с желудком? Почему я не как все и всё время думаю о тепле, еде и сне? Рядом с нами появляется старый ГАЗ-69 и из него человек в танковом комбинезоне, обращаясь, скорее всего ко мне (всё вокруг гремит и стоит ужасный шум и невиданное оглушивание человеческой речи), добавляя к своему обращению жестикуляцию лапастых рук и жестикулирируя ими в сторону сначала танковой колонны, а затем в сторону скопившихся гражданских машин. Чего ему надо и кто он по званию? Прибыл в ГАЗ-69, значит птица среднего полёта, может зампотех или начальник штаба или кто ещё, но раз чего-то от меня хочет, но не приказывает и не кричит бешено, значит, понимает, что тут его власти могут и не послушаться, а быть безучастным к проблеме, возникшей по моей глупости, не может, пробует вмешаться и правильно делает. Я совсем перестал думать о немцах, как о существах, они меня никогда не интересовали, как жители, имеющие какие-либо права в этой стране. Я чувствую за собой мощь своей вооружённой группировки в полмиллиона человек и мне не интересно их присутствие здесь, они мне просто обуза и не более того. Лучше бы их вообще не было, мне не пришлось бы сейчас топтать службу на перекрёстке, а танки ездили бы всюду, где немцы успели до моего появления в ГДР проложить дороги. Ездили ли бы из Ораниенбаума в Галле и обратно, за пивом и к тёлкам, нашим тёлкам, мы бы их сюда привезли из Иванова, их там столько, что всем отличникам боевой и политической учёбы было достаточно девчат для качественного российского секса, которого не было дома в СССР. Регулирование вышло из-под контроля, оно растянулось на неопределённое время и я смирился с тем положением, в котором оказался волею судьбы. Сколько машин сумело преодолеть эстакаду и сколько ещё не доехало до моего перекрёстка и где тот конец, и что это на самом деле, и когда этому будет конец? По приказу командира, размахивавшего мне от ГАЗ-69, я начал потихоньку открывать проезд насточертевшими всем немцам. Гражданские легковушки и тентованные грузовички на базе ИФЫ с прицепами, юрко прошмыгивали из запрудившей плотины и скрывались в танковом дыму в стороне Берлинского моста. А от моста навстречу им всё шли и шли танки, кто на собственной тяге, а кого волочили, как баранов на бойню. Остался я на мнимом перекрёстке лишним элементом. Танкисты сами выстраивались в цепочку машин своих и томились в ней в ожидании переправы через длинный мост-эстакаду. Машины были и одинаковыми по форме и вроде чем-то отличались друг от друга, чем, пока не могу объяснить, но по внешнему виду одни были вроде боевыми и правильными по форме, а другие были навроде осевших на брюхо и какие-то кривые по форме. То ли они разные по годам выпуска, то ли убитые солдатами срочной службы, но то, что они были разными, это точно. Это, как мармоны или уралы или зилы. Смотришь на них в колонне, а они все разные. Новенькие блестят и ровезной похваляются, а старые блёклые и вроде крылья и кузова и посадка совсем не такие, как у новеньких. Были и у нас «зебры» такие. Одна старая и две новых, похожи, да сразу отличаются внешним видом, а по конструкции близнецы. Время подходило часам к двенадцати дня, без завтрака и без сухпая. Привычно для нашего рода службы, но желудку не объяснить. Танки, кажется, больше не показываются со стороны моста, да вот и подтверждение тому, машина техпомощи на базе мармона, перекошенная на задние мосты, приволочилась и не заглушивая двигателя, торкнулась под обрез последнего танка в колонне. Из машины выскочил офицер или прапорщик в танковом бушлате и правой стороной пошёл, загребая ногами комья снега, к замыкавшему колонну танку, который был взят на буксир тросами, крест на крест перекинутыми на его сцепке. Из танка никто к нему на землю не вылезал и разговор между командиром, сидящим на башне и зампотехом происходил в виде ора и размахиваний рук. Зампотех таким макаром обошёл всю колонну и подошёл к другому командиру, тому, что прибыл на ГАЗ-69 и разговор продолжился уже между ними. О чём они р говорили, слышно мне не было, но по указаниям руками в хвост танковой колонны, а затем в сторону убывших танков, был объяснимо понятен и без перевода. Закурили и скрыли свои чувства за сигаретным дымом. Докурили и забрались в ГАЗ 69 и захлопнули за собой дверцы. Всё. Опять только мы с танкистами остались на морозе. Когда же будет конец? Никогда. Человек тяготится безвременьем, но прирастает к происходящему очень плотно и не видит из него для себя и обстоятельств конца и теряется в пространстве и времени. Он отвергает разумное и подпадает под действие случайности, он плюёт на себя и начинает плыть по течению, куда бы оно не вывело его, на равнину или к водопаду. Хрен со мной, завтрак уже не съесть, его давно слопали ребята из наряда, а до обеда ещё можно управиться и погреться у миски с борщом и макаронами по-флотски. Время после этого соглашения пошло намного быстрей и за эстакадой незаметно оказался последний из танков, вводимых в город Галле в канун празднования 23 февраля. После их ухода мне стало легче и я покинул перекрёсток и оказался снова «не хозяином» и властелином дорог в ГДР. Немцы на мой повторный выход на него без явного приближения колонны с техникой, вряд ли бы меня послушались и остановились. Ещё капелька времени-вечности и мимо меня на небольшой скорости стала прокатывать наша любимая спасительница и укрывательница от всех непогод, ГАЗ-66 «зебра». Кивок головой в зимней шапке взводного в сторону кузова и автомат полетел первым на пол, за автоматом повалился и я, предварительно подтянувшись на руках на заднем борту, свободно двигающейся машины. Всё! Я дома. Все вповалку дрыхнут завалившись друг на дружку и дел им до меня никаких нет и быть не может. Мне спать не хочется, да и не отошёл пока от бега и пробую сначала осмотреться, возле кого я оказался и как себя теперь везти. Задохнулся от бега в догонянии машины, в подтягивании нагруженным всякими прибамбасами и перепутаный энным количеством ремней и ремешочков. Всё путём, рядом свои и можно подобрать автомат с пола и попробовать его поудобнее пристроить между коленями. Теперь всё внимание, куда ушла колонна и ещё немного внимания на город. Почему немного? Да, когда ты в городе, ты на его устройство внимания не заостряешь, знакомые очертания и серость и чуждость сего места не радует тебя и не колышет своими видами. Сто лет он тебе сдался, в голове одна тоска по Москве и Подмосковью. Тоска и проклятия на всё, что тебя окружает на первом году жизни в чужом государстве, враждебном по отношению тебе через призму чудовищного прошлого и не восприятия тутошнего за приятное и позитивное. Не удовольствие зыриться, а тупое созерцание заранее противного серого и не понятого или наоборот, завистливого, если это касалось дорог и нового типа высоток. Отрицание и презрение, от этого и тягость на душе. Машина регулировщиков шла хорошим ходом, и по всем расчётам пора было бы догнать колонну танков, ушедших вперёд и перегнать её, но танков не было. Куда они ушли? На Вёрмлиц или через другие ворота в свой танковый полк, не понятно и следов их на дороге, что вела мимо Нойштадта в дивизию. Двигаемся к воротам в гарнизон. На трамвайке перед ЦКПП пара наших регулей из числа дембелей резво машут нам жезлами в сторону съезда и демонстрируя ими ускорение нашего движения. Сзади одного из них трамвай наполовину пустой и от того не такой нахальный и нетерпеливый по отношению к регулировщикам. Ворота ЦКПП распахиваются и мы притормаживаем перед ними для того, чтобы забрать бегущих к нам регулировщиков. Всё, можно въезжать, все на месте. Шумные дембеля тормошат всех лежащих вповалку солдат и делятся добытыми ими трофеями. Одному из них сегодня сильно повезло, он сумел таки сбагрить свои «командирские» часики и теперь может рассчитывать на хорошие подарки родным, на вечер полный счастья сегодня в чайхоне в артполку. Мне завидно от его счастливого состояния. Все эту новость воспринимают, как шаг в действию в продвижении своего барахла среди жадных немцев. Часы, выданные мне дембелями, так и остались висеть на руке, никому не предложенные и никем не оцененные, некому их было показывать, злые на меня были мои немцы, им танк предложи купить за марку, морду бы набили, так я им в это утро навредил своим регулированием. В роте нас никто не ждал, никого в ней не интересовало, где мы и чем героическим занимаемся. Каждый боец варился в собственном соку, каждый топтал службу выданными ему по размеру сапогами.
Владимир Мельников: Окончание 23 февраля 1981 года. Не уходя дальше поста дневального на тумбочке, которая находилась прямо у выхода из казармы, мы, по давно сложившейся традиции начали снимать с себя валенки и разутыми идти по коридору в свою каптёрку, расположенную тут же в коридоре, десять метров от входа по правой стороне. По надраенному до блеска каменному полу, с полосами из нанесённой белой латексной краски по обеим сторонам, ходить запрещалось. Дневальные строго за этим следили, и плохо было тому, дед он или дух, если вздумал, кто бы пройти посередине от входа в казарму и до дверей кинозала, обратно он вышел бы только в сторону санбата, а если и имел силушку, то посещением санчасти всё равно бы не отделался. Порядки в роте были суровые и это правильно. Кому охота огребать за каких-то дебилов от старшины роты или ротного за натоптыши на полу, за бардак под носом у дневального и перед входом в канцелярию роты. Штабные офицеры так часто неожиданно наведывались в казарму и так часто приходилось быть застигнутыми врасплох, а потом так больно было в груди от горя и настуканных кулаком Лемешко по грудине, что недельку человек помнил о чистоте на первом этаже роты, ходил бочком вдоль стеночек и цеплялся за них, чтобы не заступить за край белой полосы на полу, только что надраенным до глянцевого блеска, ротным полотёром по прозвищу «Машка», который редко когда имел простои и от которого руки у солдата не попадали вечером в ширинку. Пока переодевались в обычную форму из регулировочной, дневальный по роте успел три раза прокукарекать «Рота, строиться на обед!». Отогреться не успевали, пришлось отрывать себя от батарей отопления в кинозале, где мы всегда переодевались, закидывать комбезы на вешалки и срочно выходить на построение на улицу. Построение производилось в 30 метрах от здания комендантской роты напротив неё у склада, склада, который всегда был закрыт и что там и кто там что хранил, было мне пока не совсем известно. Да так оно и было в армии, всего полно вокруг интересного, а кому оно принадлежит и как расшифровывается и какое имеет назначение для дивизии не понятно и порой безразлично и не представляло желания. Служба в роте так задрачивала, а деды её так смазывали, что человеку хорошо бы до вечера дожить и бухнуться в койку и провалиться поскорее в сон, из которого есть немного шансов, что тебя там не найдут не станут лезть в душу и человек может хоть во сне побыть независимым и свободным, пробыть ночь самим собой, не стукачём и не шестёркой, не сволочью и не садистом, а нормальным человеком, каким тебя знали папка и мамка до призыва на службу. Где мы были и чем занимались, поинтересовались лишь близкие товарищи из комендантского взвода, да взвода обслуживания. На вопрос «Ну, как?» получили ответ «Нормально!». В строю при всех никто не станет жаловаться на неудачное распределение по взводам и хочешь, не хочешь, пришлось Вове Рыкало и Ваньке Гусаку отвечать резко положительными словами и делать из выезда на регулирование более или менее, положительное во всех отношениях мероприятие. Но по глазам моим им было ясного видно, что службой мы, регулировщики, не довольны и ничего в ней героического нет, кроме единственного момента, мы чаще других имеем возможность увидеть город и немцев, то есть мы счастливее других, поскольку нам больше доверяют, оставляя нас на полдня и более на чужой территории, не боясь того что мы сбежим или подведём начальство связями с немцами. Нам со стороны завидовали, что мы можем свободно выходить на перекрёсток и регулировать на нём движение и все нам подчиняются и все нас слушаются и с этим приходится соглашаться и оправдывать свою службу. Соглашаться, понимать, что это почётно и круто, что это необычно и это высокое доверие, что на тебя смотрит сам комдив и его штабное начальство, что ты из комендантской роты. Немцы тоже понимают, что ты власть и ты не просто так с жезлом здесь оказался. Здорово всё, если бы условия были солдату созданы более или менее человеческие. Человеческие, это, чтоб кормить не забывали, чтоб погреться было, где после снятия с перекрёстка ты мог отогреться и снова быть готовым к регулированию, чтоб чаю термос горячего был или водки, если не жалко. Построение закончилось, строем, как всегда прошли с песней мимо стелы к своей столовой, макарон по-флотски не было, как мне мечталось там, на холодюке, дали рагу овощное, что по аппетитным свойствам и вкусности было ещё приятнее макарошек с мясом, вместо борща, дали суп гороховый и компот. Всё в душе встало на своё место, я всем всё простил и больше не проклинал своих начальников и стариков, теперь время пошло в резко положительную моменту. Сразу после обеда прозвучала команда получить парадную одежду, и началось наше личное время до ужина. За ужином последовало построение, после пересчёта наличия личного состава всех пригласили в кинозал, где началось двухсерийное кино «Пламя» про войну. Вот тут и пришлось отогреваваться и отсыпаться вволю, а кино слушать и делать вид, что всё в порядке и ты бдишь и не спишь. На следующий день всё, как и всегда в праздничные дни: кросс вокруг дивизии с замполитом, с ним же и зарядка до семи часов на морозе в автопарке на спортплощадке, завтрак и ненавистная эстафета с беганием и передачей палочек друг другу в автопарке, любимая забава Алексея Кузьмича Черноусова. После эстафеты посещение клуба 243 полка, концерт художественной самодеятельности после торжественной части и снова личное время. Далее обед, бродяжничество по гарнизону, фото на память у танка и перед казармой, ленинская комната, попытка написания письма манке и папке, неспособность справиться со своим неокрепшим организмом, сон прямо на столе мордой, на недописанном письме, опрокидывание стульев и хохот старичков дембелей, нечаянно заглянувших в наш уголок, забытый ими год назад. Шутка юмора, все целы и недобиты, сегодня не бьют, сегодня праздник, сегодня можно духам всё, завтра отыграемся, никуда от нас не денетесь. Снова ужин, снова цветная киношка, вечерняя прогулка, вечерняя поверка, сдача парадной формы и отбой. А утром, как в де-жа-вю, подъём ни свет, ни заря, получение регулировочной формы, погрузка в «зебру» и снова любимая работа. Танки выходили в свой родной Ораниенбаум, выходили в более хорошем состоянии, но некоторых приходилось тащить за собой на аркане, на перекрещенных тросах. Регулировать мне попало с Толей Куприным их кандидатов на одном перекрёстке при выезде из города, там за Берлинским мостом. Там-то он мне и порассказал про эти танки, что, мол они учебные и за ними никто не следит, как надо, что тут есть Т-54, Т-55, Т-62, новые вроде, что на них духи там учатся вождению и стрельбам, а основные хорошие танки находятся постоянно в дивизии и что их на учения вывозят по железной дороге, что у нас у свинарника находится. И ещё он рассказал про то скопление танков у Берлинского моста. Там оказывается танк придавил к бордюру немецкую легковушку, не раздавил, а легонько треснул пластик, вот столько и мороки потом пришлось вытерпеть и ему, регулировавшему именно на том месте у моста и всем нам, ожидавшим дружного и быстрого прохода колонны через город. Как бы не так. Танк и город, вещи не совместимые. Город, это верная гибель для суровой техники даже в мирное время. Почему гиблое, а потому, что понаставят тут некоторые консервированных самоделок из пластика и жести на дорогах, а нормальным людям на танке уже проблема проехать с зажмуренными глазами. Полное безобразие! Про аварию я ему поверил, сам видел, что что-то там много толчеи и разбирательств. Не верить ему у меня оснований не было, он был очень продвинутый в службе боец, очень любопытный и дотошный до всего и этим хвастался постоянно и спорщиком был доусёрным. Спорил и никогда не сдавался. Для меня танки были сначала вроде, как одинаковые, а вот когда два вместе стояли близко, то можно было различия отыскать, хотя сильно они не отличались. Танк, круглая башня, на одних есть зенитные пулемёты, на других их нет. На одних тросы на башне, на других ящики на крыльях, гусеницы одинаковые, скорость каракатичная, солярой разбрасываются, не жалея сил. А может то и не топливо брызгами выплёвывается из выхлопных труб, может конденсат или масло от смазки двигателей. Настроение при выводе танков из города было куда лучшим, чем при вводе. Погода пошла на весну, куда и мороз и снег подевался. Всё превратилось в кашу и стекало ручьями по обочинам. Брызги воды стекали с траков танков, и в воздухе пахло приближающейся весной. Наконец-то мы пережили первую и очень не по-германски холодную зимушку. Теперь можно будет жить, и ждать прихода весенников, которые примут на себя все тяготы и лишения службы, а мы сможем передохнуть и спрятаться от дедов за их спины, пусть их метелят, пора нам начинать думать о достойной жизни, жизни полной покоя и уважительного отношения к себе.
sergei: Владимир Мельников пишет: не крайне повезло с датой рождения и свершения своих подвигов, никогда войне больше не случиться и никогда мне звёздочку не нацепить на грудь! В этом я не сомневался и расстраивался очень здорово. Хорошо подмечено...хотя в этот период не каждому пацану так повезло.40-я армия успешно воевала!!!Но,всё верно!!!Мы не думали про войну...
Владимир Мельников: В то время во мне, как в любом юноше бродил ген максимализма, человек, не имеющий абсолютно никакого жизненного опыта, я жил исключительно теми словами, которые звучали из уст радиодикторов и коментаторов ТВ. Замполитов и старослужащих. Верил каждому слову, сказанному в курилке или подслушанному случайно. Никто никогда истинную правду не говорил, каждый кто озвучивал свой слог, врал с доброй или наоборот, со злой волей. Сколько я потом раз убеждался в той лжи и считал задним числом себя одураченным и от этого так было больно и гадко, я наверно не правильно воспитан. Бабушка так воспитывала правильно, что все дела в армиии и потом мне казались преступными и я не соглашался с тем, что они существовали. Я верил искренне в построение коммунизма, потому, что был, как и весь народ слишком беден. Но это не правильное воспитание помогло подспудно усомниться в происходящем. Вот пример: когда мне предложили в партию вступить после армии, то первое, что я подумал, это" придут белые и повесят!". Клянусь всем святым на свете, что эта мысль мне первая ударила по шарам. Я проникся мыслью о том, что какие только "Каллигулы" и прочие царьки не правили в мире, сколько не длилось татаро-монгольское иго, но оно исчезло, сколько течений не возникало и вер, а попавшие в списки потом оказываются причастными публично и попадают под жернова мельниц, уничтожающих их за их участие в партиях и группировках. Опасно быть помошником или адъютантом у маршала и каждый служивый первой мыслью заикается о том, как бы вовремя выйти из под удара и побыстрее прибиться к нормальным людям и не быть затёртым и забытым на веки только потому, что ты служил у героя. Мысли и настроения и убеждения у человека наслаиваются в соответствие с изменениями, происходящими в обществе и мире. И ты и я и наши мужики во многом разочаровались в определённых моментах жизни, когда искренне поверили и оказались элементарно обманутыми. Но странное дело, я не коммунист, больше верю в правоту той жизни, чем мой бывший директор колледжа Леденёв Николай Сергеевич, дочь которого вышла замуж за капитана ледокола "Ленин". Этот человек меня не отпускал с работы к молодой жене и малюське сыну и заставлял оставаться под приказом об увольнении на свои политзанятия и открытые партсобрания. Я не навидел за это партию вместе с этим чмарём. Но самое прикольное случилось тогда, когда наш парторг Куликов Алексей Алексеевич, собиравший всю свою жизнь значки и открытки с изображением В.И.Ленина, помчался с этим нашим шефом и замполитом колледжа на баррикады в 1991 году в августе, три дня прогуляли, а в знак оправдания припёрли бумаги из того "штаба" а потом медали за защиту "дерьмократии"!!!!! Во, где полная коммунизма вышла шилом из мешка. И на первое сентября, эта сволочь с партбилетом публично швырнула себе под ноги книжечку и детям, не понимающим, что произошло с этим придурком, заявил им "ГОСПОДА!! ДА, ДА! ТЕПЕРЬ ВЫ ГОСПОДА!! Кончилась власть партократии, ура товарищи!" Вот когда я про свой пулемёт вспомнил, который мне выдали через пол года весной, когда ушли первые дембеля. Хорошая машинка была, убойная. Троих бы точно с партбилетами положила прямо на этой линейке. Сволочи. Они меня в коммунизм тащили силой, а сами покидали корочки и над нами глумиться стали. Потом этот шеф Леденёв стал помошником депутата Верховного Совета, а как в 1993 их стали расстреливать, сразу в первых рядах сдался и вышел на пенсию за два года раньше до 60 лет. Сейчас поёт на подпевках в театре и суёт нам на встречах свои стихи про то, как он боролся против власти с фигой в кармане. Парторг потом каждый день трендил, хоть бы Ельцин ещё годик продержался, мы бы дачку достроили. Сын на Мосфильме администратором работал и наворовал на трёхэтажный кирпичный домик в Подмосковье. Открытки и значки куда интересно гадёныш дел с изображением хорошего в общем человека В.И.Ленина. Не удивлюсь, если увижу всю эту гоп компанию при перезахоронении В.И.Ленина, и не удивлюсь, если их подписи будут стоять первыми в требовании оного безобразия и глумления над наукой и медициной. Гад, а у меня может от этого недочёт вышел в кидании палок и строгании пацанов и пацанок! Когда я теперь эту погтерю перекрою?!
sergei: Владимир Мельников пишет: Во, где полная коммунизма вышла шилом из мешка. И на первое сентября, эта сволочь с партбилетом публично швырнула себе под ноги книжечку и детям, не понимающим, что произошло с этим придурком, заявил им "ГОСПОДА!! ДА, ДА! ТЕПЕРЬ ВЫ ГОСПОДА!! Кончилась власть партократии, ура товарищи!" Вот когда я про свой пулемёт вспомнил, который мне выдали через пол года весной, когда ушли первые дембеля. Хорошая машинка была, убойная. Троих бы точно с партбилетами положила прямо на этой линейке. Сволочи. Они меня в коммунизм тащили силой, а сами покидали корочки и над нами глумиться стали. Я в партию вступил по убеждению!два года был кандидатом.Год в училище.год в войсках...Партбилет помогал мне критиковать ,отстаивать свое мнение на свое видение жизни.Между собраниями меня усиленно притесняли,но у меня была отдушина...А потом мне сообщили,что они решили распустить партию...не спросив меня ,и таких же как я.А вожаки.как правило пристроились в противоположном лагере...на верх всегда всплывает то,что полегче...
Владимир Мельников: Вот это и обидно. С сестрой, работавшей секретаршей в райкоме был парень деятельный, бывший лидер комсомольский из Главмосстроя города Москвы, где трудилось окола 100 000 рабочих (домостроительных комбинатов 6 штук, несколько заводов ЖБИ, которые строили новые районы в Петрозаводске, Ташкенте, Душанбе и других городах СССР, которые всю Армению подняли из руин, несколько механизированных автоколонн и автокомбинатов, десятки подведомственных жилых домов, общаг, детских садиков и прочего люда), так этот парторг стал директором Москомимущества, а председатель постройкома параллельную структуру занял. Фамилия того парторга Драчёв Владимир. Обидно, что нас они не спросили, разрушив главное-Союз, а партия это последствия развала. Обидно, что наши учителя миллиардами крадут на себя и своих любовниц и сестёр, а президенты про это типа не знали. Здорово у нас уходят от ответственности министры обороны и их шлюшки.
ВВГ: Владимир Мельников пишет: Обидно, что наши учителя миллиардами крадут на себя и своих любовниц и сестёр, а президенты про это типа не знали Кому положено знают всё... А это их мечта
Александр: ВВГ пишет: знают всё... вот то-то и оно.....знать то знают но ни хера не делают.......отсюда вывод---- што в доле......а мы "корешь!" ,"корешь!",,,,,,,,,,"уря!!!"-"уря!!!"............а вчера по телеку........".....к нему претензий нет,он пока нигде не работает,но может устроится куда типа захочет..........он же ведь тоже человек....." бля аж смотреть противно
Павленко Станислав: Александр пишет: ..а вчера по телеку........" Александр пишет: бля аж смотреть противно Чим дывыться таку муть,лучче выпыть,и заснуть На себе испытал...Успокаивает...
sergei: ВВГ пишет: Кому положено знают всё... Путин сказал,что у следствия притензий к Сердюкову нет!!!
Владимир Мельников: А представляете сколько у них самих комнат с деньгами, как у Славянки. На всех столах и во всех шкафах. Я смотрел, как вовчик мямлил при Меркель.Такая стыдоба. Он должен уйти в отставку вместе ворюгами. Вот Вова о чём они должны мечтать в ееё присутствии! И чтоб полные карманы у них были этого, тогда мы за вооружённые силы спокойны будем!
полная версия страницы