Форум » Армейский юмор » Армейские байки (часть 4 ) » Ответить
Армейские байки (часть 4 )
Admin: Различные рассказы армейской службы,страшилки и байки.....
ВВГ: sergei пишет: Если боец строевой-такое без ротного не пройдет.К Часто, все это всплывало уже на дембельских парадках, накануне отправки. Сам начальник строевой части был удивлён, когда я нарисовался в парадке с погонами рядового, с нашего призыва рядовым ушёл ещё один из Тюмени, остальны все были сержанты (погоны красиво смотрятся с тремя лычками )
sergei: ВВГ пишет: Часто, все это всплывало уже на дембельских парадках, накануне отправки С этим согласен.Герой Советского Союза А.Черножуков-начальник штаба 243 мсп и мой прямой и непосредственный начальник отнял вырезаную умельцем из солдатского каблука,полковую печать.Без писарей строевой части это сделать невозможно.Да и я пользовался именно их услугами,для решение проблем командиров рот,которые обещали своим бойцам,но цепочка прохождения объявленного поощрения,была на взлете сбита...
sergei: ВОТ И Я ГОВОРЮ,ЧЕГО НАС МАНЬЯКОВ БОЯТЬСЯ??? Пришлось мне как-то раз поехать в село помочь родственникам заколоть свинью. Вообще-то я сам не колю, боюсь этого дела, ну а там помочь разделать, перенести, перевезти машиной мясо, это пожалуйста. Для таких хозяйственных целей у меня даже есть старый жигуль - копейка. Провозюкались мы целый день, то туда мяса отвези, то сюда, Незаметно подкралась ночь. Родственники щедро наградили меня огромным куском свинины и я отправился домой. Устал настолько, что решил даже не мыться, думаю до города 30 минут езды, дома уже приведу себя в порядок. Так и поехал весь перемазанный, в грязной машине. Моя старая копейка, шурша лысыми шинами, несла меня сквозь ночь к домашнему очагу, пиву и свежине. Свет фар выхватил голосующую пару. Лишние пару рублей мне еще никогда не вредили. Молодой здоровенный парень и расфуфыренная девица радостно плюхнулись на заднее сидение. - В город? - В город. Чтобы не слышать шушуканье и хихиканье парочки, я включил радиоприемник. Сквозь треск и шорох эфира в темный салон моего пепелаца влезла ведущая городской радиостанции и бодрым голосом принялась рассказывать какие-то криминальные ужастики. Передача называлась что-то вроде "На милицейской волне". Бандюки, ворюги, маньяки всякие... там квартиру обворовали, там авторитета подстрелили, там расчлененный труп нашли в лесу... Веселенькая передачка... Мы уже подъезжали к городу, когда девица подала голос. - Ой боюсь, боюсь я этих маньяков... Ночью из дома не выйдешь... Парень, типа, герой: - Да чего там их бояться, вот мне бы попался... да уж я бы... да я б ему ... уж повеселился бы... и вообще чего тебе со мной бояться... Вот и город. На первой остановке троллейбуса я остановился высадить пассажиров. Тут наши пути расходились. Фонарь на столбе с унылым скрипом раскачивался на ветру, обдавая окрестности тусклым желтым светом. Парень захрустел новенькой купюрой. Я включил свет в салоне и повернулся к паре. Глаза девицы и парня вылезли из орбит и остекленели от ужаса. Стенки салона моего авто были живописно заляпаны сгустками крови. На переднем сидении, небрежно прикрытый газетой, лежал большой кусок кровоточащего мяса и огромный топор, перемазанный чем-то бордово- липким... Я зловеще ухмыльнулся и протянул вымазанную по локоть в крови волосатую руку за деньгами... Если б парень был еще чуть поздоровее, он бы точно выломал мне дверцу... Он бился плечом в дверь, словно одуревший воробей об стекло, случайно залетев в помещение... Пришлось выйти наружу и открыть дверь. Как они чухнули! Причем парень бежал очень профессионально, девица явно проигрывала. Помню еще подумал: "Спортсмен, наверное". - А сдачу ? - крикнул я. Пустая улица ответила мне гулким дробным топотом двух пар удаляющихся ног. Вот и я говорю, чего нас маньяков бояться...
sergei: Не понимаю людей, которые выдумывают анекдоты про блондинок. Когда всего-то нужно расставить пошире уши и слушать. Слушать, не пропуская слова, получая удовольствие от каждой произнесенной блондинкой запятой. Итак, в числе прочих друзей-приятелей с подружкой Ленкой мы поехали на рыбалку. Кто еще не знает, скажу – Ленка это самая настоящая блондинка. О ее визите я узнаю минут за пятнадцать до появления, когда ветер доносит от метро стойкий запах “Шанель” У нее длинные вьющиеся волосы, она всегда весела и беззаботна, а если ее невзначай опечалить, голубые глаза зальют вас потоком слез, сравнимым с весенним паводком на водопаде Учан-Су. В этот раз Ленка испытывала новые духи , поэтому вместо положенных по традиции половины ведра, на всякий случай вылила на себя немного больше. Одуряющий аромат заглушил даже запах ольховых опилок, которые лежали у меня в багажнике. Эти замечательные опилки я купил в магазине, и предназначались они для копчения рыбы, которую следовало поймать. Всю дорогу меня не оставляло ощущение, что меня обманули. Знаете ли, вот так взять и купить в магазине опилок – это сродни покупке дров для поездки в лес. В принципе, продаются и дрова, но если немножко пошевелить ногами, то в самом захудалом лесу отыщется ветка-другая сушняка, пригодная на угли для шашлыков. Поэтому когда я увидел стоящую на опушке лесопилку, то не замедлил к ней свернуть. Мрачные подозрения оправдались – вокруг забора и за забором все было усыпано совершенно бесплатными опилками. Их хватило бы, чтобы закоптить всю рыбу в озерах Карелии и еще бы немного осталось для копчения средней упитанности стада бизонов из североамериканских прерий. Было просто невозможно проехать мимо изобилия дармовых отходов, продающихся в городе двухсотграммовыми пакетами. Я высадил пассажиров возле опилочного Эльдорадо, вооружил полиэтиленовыми пакетами, и мы принялись собирать расходный материал для походной коптилки. Так, чтобы на все лето хватило. Чтобы продавцы, зарабатывающие на чужой лени, еще не скоро нас увидели. Мои попутчики опускали руки в мягкие опилки и будто экскаваторными ковшами загружали в пакеты драгоценные отходы. Каждый мечтал о копченой на ужин рыбе и, истекая слюной, брал про запас во имя будущих уловов. И только Ленка с изумлением взирала на наш энтузиазм: – А чего это вы делаете? – Леночка, возьми пакетик и набери, пожалуйста, в него опилок. Видишь, люди работают, негоже без дела стоять. – А зачем нам опилки? – Коптить будем. Может, ты ужинать не станешь? – вопросом на вопрос ответил ее муж. Подвигнутая к действию этим аргументом, Ленка встала на колени и быстро начерпала мешок опилок. Потом мы сели в машину и поехали дальше. Ленка была задумчива и молчалива. Лишь через полчаса ее прорвало: – Давайте заедем в магазин и купим еще еды. Я не буду жрать на ужин ваши опилки!
ВВГ: И я с ней полностью согласен, так как рыбы можно и не наловить... А халявные опилки окажутся сосновыми или ещё хлеще
Александр: ВВГ пишет: окажутся сосновыми или ещё хлеще и между зубов застревать будут
Владимир Мельников : Продолжение рассказов про жизнь солдата в комендантской роте. "Армейские учения" Февраль 1981 год, очень холодная и снежная зима. Про этот прицепчик и пойдёт в конце речь. А это я через год на своём законном месте с Геной Лобасом из Краснодарского Края Тихороцкого района. Армейские учения. Первая, после полевых учений, ночь в кубрике. Жара несусветная, но нам этого мало, люди не могут угомониться и успокоиться, все горят и воспламеняют своим задором и массой впечатлений остальных. Мы, духи, тоже не остаёмся равнодушными и тоже пробуем вставлять свои «Я», некоторым это позволяют сделать, других затыкают на первом слоге. Авторитет кандидатов и дедов высок и с этим приходится мириться и странное дело, чем, казалось бы, ты больше служишь, тем трусливее себя чувствуешь. Удивительно, но это факт. Может это и другое чувство под названием «опыт» и «чувство интуиции», может, не спорю, хорошо, что они тоже присутствуют и помогают выжить в условиях неравноправия призывов. Не ясен ещё один механизм, почему одних дрочат и гнобят, но других не трогают с момента призыва и вообще не замечают? Может те люди, настолько аморфны, и не коммуникабельны или ущербны, что их брезгуют сношать и обижать по убогости из чувства присутствия остатков религии. Были и такие, на них, как то странно смотрели в след, в спину и с ухмылкой отворачивались, передавали свои флюиды из глаз в глаза соседа и вгрызались с особой яростью во вменяемых и сопротивляющихся или не позволяющих подмять себя силе обстоятельств. Мы сопротивлялись и не давали возможности себя унижать, огрызались насмерть, получали по рогам и снова брались за своё. Нас снова лупили, но мы не сдавались. Всех это бесило и выводило из себя, старослужащие не выдерживали и продолжали наше перевоспитание с ещё большим упорством. Некоторые из них, более продвинутые и образованные, вставали на нашу сторону и пробовали взять нас под свою опеку, но! Но не всегда эти приличные и порядочные присутствовали в кубриках. А когда узнавали об очередных издевательствах, то было уже поздно. Старики ссорились из-за нас и уже не собирались мириться со своими однопризывниками, вспоминали их поганое прошлое, корили их самих за то, что они ещё чмошнее себя вели во время своего первого года службы, как бывало и не один раз, добровольно набивались в жополизы и рабы к дедам, как сами, не спросясь разрешения у дедов, чистили им тайно сапоги ночью и подшивали подворотнички, а те, проснувшись, с удивлением обнаруживали свершившееся и дико глумились над салабонами и пробовали дознаться, кто и когда это всё успевает за них сделать, а когда прознавали, то чертыхались и плевались в их адрес и говорили « мальчики, вы ошиблись адресом, больше, чтобы так не смели делать!», а те дурачки, уличённые и осмеянные, промахнувшиеся в преднамеренной попытке выбора себе «доброго деда» надолго оставались объектами глумления и попадали в «рабство» на полгода к настоящим живодёрам и чистили сапоги партиями до самого их увольнения на дембель. Вспоминалось сразу в эти моменты и наше пребывание в карантине и первые дни во взводах, тогда тоже некоторые из нас поговаривали про то же самое и подговаривали и нас присоединиться к их идее и пока мы не попали в рабство не известно, кто к кому, самим предложить свои услуги в этом. Ничего особенного, просто по типу предателей Родины, пойти и трошки послужить на немаков, пока Червона армия не окрепнэ и не погонэ до нашого лагерю тих немаков. Послужить трошки для сэбэ, чисто, чтобы подкормиться за счёт врагов своей Родины, пережить дюже холодную зиму, а там, с первыми капелями, присоединиться к славной Червонои армии и вступить в столицу поверженного рейха и пограбить тих нищасных нимакив, щёй осталысь биз своих чоловикив. Но за мой двухмесячный период пребывания в роте мне не стыдно, ни перед своим призывом, ни перед своей совестью. Дедов нам выбирать не пришлось, пару раз припахали дембеля и на том всё кончилось. Эти деды то ли брезговали нами, то ли сами повзрослели и мозги свои имели, но баловства с подшиваниями и чисткой сапог, не наблюдалось. За другие взвода не берусь ответить, но в глаза это не бросалось и ребята вроде никогда об этом не говорили. Плохо было другое. Наше время провождение в свободное время не было никем отрегулировано и не было отлажено. Роту просто бросали все командиры и уходили из нашего рорячего цеха к себе домой, уходили, а утром приходили на работу и работали её. Кто добросовестно, а кто ещё добросовестнее и самым добросовестнейшим из солнц на свете, был Серёнька Гузенко. Этот товарищ прапорщик настолько сросся с личным составом роты и выслуживанием перед начальством, что приравнял себя к Богу и стал пользоваться всеми правами и льготами Бога. Добровольно и без всякого приказа с его стороны. Сергей Гузенко, в силу своей давней привязанности к нашему соединению, дневал и ночевал в нашей казарме, это подтвердят многие, в том числе и сам лично Сергей. На правах кого он оставался с нами и среди нас, никто до сих пор не понимал. В уставах советской армии такой должности не было, а если такого не было, но сами понимаете, что, когда чего-то очень хочется. Тогда всё сами себе разрешают и на правах собою присвоенного п беззакония и полного беспредела, узаконивают и утверждаются в этом навсегда. Первая ночь, первая уютная постель, чистые простыни и наволочки, только, что из химчистки-прачечной, а люди только, что помывшиеся и отдохнувшиеся после страшной холодрыги и голодрыги. Только-только пришедшие в себя, люди не успевшие выговориться за день и оставившие «это» на закуску, на сегодняшний вечер и на тебе, вспомнишь про говно, вот тебе и оно. Дело было вечером, делать было не чего. Прогулялись до столовой, поели с аппетитом первый вечер, после недельной отлучки на учения, настоящего варева, картошечки, давно не еденной и забывшие её вкус, селёдочки баночной в виде заломчика добро пересыпанной луковыми кольцами, подарок приготовленный новым составом наряда по столовой из черпаков под руководством просравшего своё знамя сержанта Науменко из зенитно-ракетного взвода нашей роты. Просравшего, это конечно сильно сказано про него, но, что причастного к этому, то, более, чем точно. Случай на учениях, где в первую же ночь и просрали знамя и послужил поводом к тому, чтобы Наумов оказался в наряде по столовой со своими подчинёнными по тому поганому вечеру, когда эти гады умыкнуть решили нашу святыню и оказались аж под самой Польшей и нашли которых только в районе полигона Либероза под самое утро и заставили, которых оттудова возвращаться в расположение штаба дивизии изменившей, как воришки выразились в своё оправдание, своё направление. Одни они, по их единоглассному мнению. Умотали в Либерозу правильно, а 13 000 солдат и офицеров свернули за первые попавшиеся в районе Ораниенбаума кусточки и спрятались таким не хилым составом от одного единственного БТРа и заметить им, двигавшимся во главе колонны, не суждено было, что головных командира и начальника политотдела УАЗиков не видно было на протяжении всего пути до Либерозы в течение нескольких часов и матка их не побеспокоила, а радио у них не работало. Надолго нам запомнится та поездка в ночь на их поиски, долго немцы нас по гарнизонам будут разыскивать, чтоб возместить нами убытки за вырубленный кооперативный сад. Но картошка с селёдкой под маслом и луком, резанным в виде колец, напомнила наше не давнее прошлое, напомнило нам гражданку, разбередило душу, эх, самогоночки бы, где надыбать к селёдочке или хотя бы по литровке жигулёвского бочкового или спирта, а вот спирта в армии, пожалуй, можно достать, пожалуй, пора мечтать переходить исключительно на этот продукт и кумекать, как к нему и, где не заметно подкрасться. Кто их надоумил или вернее сказать, кто их заставил лук порезать культурно и селёдку очистить от кожицы? Наверное Петро Хахарченко, наш прапорщик и по совместительству начальник АХЧ роты, ну не сверчок Луценко Василий, заведующий столовой, додумался же до этого? Конечно не он, тому пройдохе и повесе додуматься бы до чего для людей полезного, как Декамерону допереть умом до счётно-аналитической машины. Эти товарищи из разных сословий и временных отрезков времени существования думать не умели, им было не когда этим заниматься, они думали малым, прошу прощения, большим, большой головкой своего хрена, думала эта балда на конце пиписки плохо в виду полного отсутствия в своей головке активного серого вещества под названием мозг, а всё больше бодалась и норовила проскочить через запертые двери в запрещённые покои лиц противоположного солдатам пола, в самое не подходящее для тех время и положение тела. Ужин удался, можно завершать эту главу, впереди немедленное посещение кинозала, времени у всех в обрез и все уже столпились на крыльце казармы и требуют по телефону, чтобы Михаил Чекан, командир и прапорщик зенитчиков, вёл поскорее роту обратно, кина две серии и надо управиться до отбоя. Людям далеко от роты по домам ночью возвращаться, мог бы и сам об этом догадаться, эх, что за народ эти прапора, и не солдаты твоей роты уже, но и не офицеры, чтобы толком командовать личным составом. Другой раз у сержантов это дело справнее получается, что же вы тупые и безрукие, какие-то? Чего вас понесло на прапоров-то, чи вы уморились солдатами служить и потянуло вас раньше всех ваших призывов на дембель? Наверное и это в том числе, мысли и меня посещают такие, но мне-то простительно, мысли посещают меня и Серёгу Брукмана, но мы на первом году дрочилова, а тебя кто погнал в школу заместо самого лучшего в солдатской службе периода, периода сбывшихся надежд, дедовско-дембельского шоколадно-сливочного периода службы?! Кина две серии и обе о грустном. Кино про «А зори здесь тихие…», хорошее кино про правду на войне, да больно печальное. Жалко изначально начинать его смотреть, конец все наизусть знают, жалко, но надо. Положено по распорядку субботнего дня и полезно для молодого здорового после бани и окончания мытарств по морозу, организму. Мороз отпускать и не собирался, поговаривали, что зима в этом году будет, как десять лет назад, говорили, что ещё хуже будет. Говорили, а меня трясло от страха предстоящих учений, о которых я случайно узнал от знакомого писаря из нашей роты. Учения предстояли большие и народу запланировано выехать на них немало и надолго. Но солдат живёт одним днём, попробую выбить из головы негатив и переключиться на некоторый позитив. Уже хорошо в роте, день возились с мотоциклами, гонять не гоняли и было время иногда отрываться от ремонта мотоциклов и заскакивать то в подвал, типа руки отмывать, то в туалет, типа сами знаете чего (типа сачконуть и выглядывать из приоткрытого окна второго этажа в парк и торчать там до появления на этаже кого-нибудь из наряда). Бывало удавалось зависнуть на КПП автопарка и погреться с ребятами из моего призыва, послушать Алан и потрепаться о наболевшем. Мороз голому человеку не в радость, но на пользу, человек после мороза лучше кушает в столовой (смолотили всё и чернягу со столов смели тоже) и быстрее засыпает. Последнее определение проверим сегодня в кинозале при просмотре двухсерийной киношки. Времени выспаться будет столько, что даже часть фильма удастся посмотреть для удовольствия. Ту часть, в которой девки сиськами трясут в бане и ещё второй раз, когда Ольга Остроумова купается в реке, а старшина её спасает для себя от немцев. Рота показалась освещённая со всех сторон фонарями, установленными по периметру казармы и со стороны автопарка, железные перила крыльца облепили офицеры со своими жёнами и детьми, народу, не протолкаемся. Тридцать метров строевым перед вышедшим встречать, по такому случаю, командиром роты Лемешко, приветствие на араро-муранском языке в виде «Здав…жил…тов…страш..льтнант!» два шага на месте, раз, два. Рота напрааавооо! Раз, два! Просто так команду вольно ротный никогда и не собирался отдавать, пока не выговориться, не отделаемся от него. Подрулил на полуносочках замполит Кузьмич, естественно, перед своей красотулей фазаном заходит и хвост распушает, жёнушка-лебёдушка с крылечка за самцом своим наблюдает, по лицам баб соперниц стреляет, пробует срез знаний провести, тест-драйв по-новому, вроде всё о-кэй и мужичком любуются, пора внимание гарнизонных Фрау на себя переключать и монистами давай своими на шее шуровать, соперниц на себя переключать. Купились бабёшьки и детишки на Колумбовы «бусы», которыми тот у папуасов все их золотые запасы скупил и которые и по сей день действуют на слабый пол безотказно и гарантированно. Купились на голый крючок. Дети пулемётами выстреливают слова «ма-ма, ма-ма, послушай, ну, послушай, ну, мамочка, ну, послушай, миленькая, у-у-у..» и отстреливаются от мамуль, которым дети дешевле тех бусов, а женское мнение дороже их собственных мужей. Слабый пол и этим всё сказано. Нотации утомили солдатский строй, три раза подряд сменили положение уставших ног, ох и горазд же ты командир мозг выносить, ну, всё нутро вывернул наизнанку, ну, сколько можно об одном и том же. Сейчас этот подпевать про то же самое начнёт, а напоследок испортит вечер напоминанием о том, что он, товарищ лейтенант, замполит роты завтра дежурный по роте и что у нас утром кросс вокруг дивизии, как обычно по воскресеньям, а затем состоятся соревнования в парке по солдатскому многоборью. Твою ниже пояса, опять гадость какую-то на нашу задницу сочинил. Сранья покою не даст и целый день будет вокруг тебя виться птичкой кольраби с лыжной палкой, отнятой по случаю у школьников. Помнил про воскресенье, да подзабыл по случаю хорошего дня и прекрасного вечера, нет, надо же было и ему выпереться и испортить настроение на весь вечер. Вот народ, день рабочий у человека окончен, а его тянет позамполитить. Жену кинул на растерзание ротных кумушек и ни о чём не думает. Хотя жена тётя ещё та, даст фору Марии Расковой и Ноне Мордюковой одновременно, не тётя, а тяжеловес в своём роде. Такой Фрау ближе пяти шагов и не думай приближаться для знакомства, а вздумаешь закадрить или ещё чего послаще захочешь, сделай назад ещё три шага к имеющимся, глянет и навылет пропалит дырку в тебе и заставит ещё и извиниться. Бедный замполит, от такой цацы, не то, чтобы гульнуть, во сне бы не проговориться, задушит своим весом и скажет в оправдание своё, что то случайно, то от сильно накатившей вдруг в грудь любви и слабости костного состава ныне представившегося товарища в прошлом, лейтенанта, человека, замполита. Жена товарища командира роты Лемешко и ещё строже бабёшкой слыла, сегодня пожаловала на просмотр киношки и ротный копает носом асфальт, чтоб очередной раз блеснуть во всей мужской силе перед самкой, слаб Александр Данилович на передок и это всем известно в нашей роте, слаб и жена об этом наслышана, да не поймана его была в чужом чуме, не пойман, но не долго осталось кобеляке колобродить и всю грязь жене тащить. Пособрал по всей Германии блядищь и любителей отдаться в штабном салоне или на хате вольняжки и наёмницы. Распечатал и немочек и то ещё собирается сделать, но, как выследить и накрыть всех разом, где те злачные малины и в какой стороне их искать. И в штаб баба писала на муженька и партячейку комендантской роты, ничего не помогает мужу, домой заваливается за полночь, всё про службу байки рассказывает, все мужья, как люди в своих койках, а этот никак насытиться не может и чем я ему не люба? Наверное не люба тем, что захомутала хлопца, когда он на другую глаз положил и с которой дружбу водил и которая отказалась в дальний гарнизон из столицы уезжать, даже не наверное, а сама всё ты дивко знайешь, всэ тоби известно и як ты лягла пид парубка и як його у свою койку сылою затащила. Попав курсант последнего року службы у полон до полонянкэ, тай сгорив заживо. Залетела с первой ночи и понесла, вот твоё счастье тогда не начавшись и закончилось, захомутать ты его за шею захомутала, да сердце в груди осталося, а в сердце том любовь к другой, вечной, в сердце не перебродившее вино любви и непопробованной дивчины ни разу. Хиба ж такэ можно забуты? Ни, нильзя, нэ можно, да и нэ трэба забуваты, ловы, нэ ловы, тэпэрь пиздно, дивка, утекло воно твое, не вэрнуть и не склэить. Сорвался хлопец красавец с крючка, оравой детей его не удержать и не засовестить. Сломали человеку жизни радость и лишили счастье покоя, до самой смерти не успокоить его, теперь он всё будет в жизни искать и сравнивать с той, которая отказала в молодости и которую человек и командир до сих пор из сердца отпустить на волю не хочет. Жалко бабу, да у самого такое осталось в незавершёнке, понимаю и ротного и его жену, но толку от того понимания. Вон его к нам понесло, другой бы, который женой налюбоваться не может, тискал бы, да оглаживал, как Кузьмич, на виду у всех, чтоб знали наших, но этот? Он с нами, она с ними. Она сама по себе, а привод в кино, это лишний раз понюхать воздух в роте, понюхать воздух вокруг персоны Ротного и послушать, что о нём солдаты и офицеры говорят, о чём их жёны треплются. Послушать, может найдётся ключ к информации об измене мужа.Ну, думает, пойману сволочей, ему хрен отрежу, чтоб не гулял кобелина, а им волосы повыдерну, чтоб до замены заметно было мужикам, что сучька она гарнизонная, что чужих мужей из семей уводит и семьи их разбивает. Дайте мне время и волю, выведу на чистую воду, напишу заявление начальнику штаба, разведусь, заберу детей и к маме на Украину, пусть будет, что будет, вдвоём с мамой, как-нибудь не проживём и не пропадём, а, что до детей, а на кой им такой отец, который им отец, только номинально по свидетельству о рождении и только в редкие выходные, когда вывезет в город в зоопарк, да купит там им мороженого. Хватит терпеть, пора брать всё управление в семье в свои руки. Перво-наперво надо накопить оставшуюся сумму на то, что решили по осени купить и отправить в Союз с мужем, только отправить маме, а ему об этом не говорить. Далее, отправить детей в мае в Союз на Украину и предупредить мамулю, что дальше июня здесь жить не намерена и пускай подыщет мне, какую ни есть работу по специальности, такие люди всюду требуются, с этим проблем не должно быть. Так, далее, куплю сервизы Мадонна себе, сестре, надо купить тот ковёр, что прошлый раз не смогли увезти и на который теперь у всех глаза загорелись. Маме он должен понравиться. Далее, все деньги, которые останутся в марках надо будет потратить на верхнюю и нижнюю одежду для себя, мамы, детей и племянников, в Союзе такого добра днём с огнём не сыщешь. Про шубу, про норковую шубу надо будет завтра же мужа спросить и попросить прислать бойца с машиной, чтобы если не в Галле, так, где в другом месте можно будет её если и не сразу купить, то хотя бы заказать на будущее. Немцы народ прижимистый, в норковых шубах по городу не ходят, они всё больше в дом, чем на себя тащат. Так, что ещё… а, да, да, что, уже в кинозал приглашают, иду, иду. Ты идёшь, дорогой? Ах, ещё погодишь! Ну, годи, годи… Я тебе скоро так погожу, что вся дивизия слезами умоется, будешь сам с пулемётом бегать в пехоте, я это твоё изречение давно хорошо запомнила. Ишь, всё про солдат, да про пулемёт, я тебе сама такую возможность предоставлю, скоро юшкой у меня умоешься, ползать на коленях, умолять не бросать, будешь. Вылетишь отсюда на полигон, как подобные тебе, спасибо партийной организации, теперь знаю, куда и кому и что писать, предупреждала по осени, не проникся, за старое взялся, опять за машинисток, да секретчиц ухлёстывать стал продолжать, всё, мне всё донесли и доносить будут, рано ты меня в дуры записал, я тебе «дура» устрою, век будешь помнить и пощады просить, хотя, горбатого, говорят только могила исправит. Чего я сюда, дурёха, припёрлась, видят же всё люди, глазам не прикажешь, всё в первом взгляде сообщили. Казать вслух прилюдно не кажут, из уважения и из жалости. Прошла жизнь, не так я хотела, не об этом мечтала, чего добивалась, от того бежать приходится ещё быстрее, чем он, муженёк херов, тогда от меня. Сколь я ночей выплакала, сколь я подушке своей порассказала о своей любви к нему, паразиту, а, что в замен получила? А? Гад, испортил мою жизнь и отнял у меня самое дорогое, молодость, красоту и свободу. Наклепал детей, кому я теперь с тележкой нужна, век прозябать у мамочки при детках, а потом и внуках, но без любимого и коханного. Эх, жизнь, жизнь, короткое и сомнительное наше женское счастье. Раз и промелькнуло, а что мужику, а ему хрен по деревне, он, как шмель. С одного цветка пыльцу снял, с другого, на третьем до утра спать остался. Эх, дуры мы, дуры бабы, сами себе воздушные замки строим и самим в этих замках жить холодно, ибо из воздуха они, нету в них домашней крепости, дунул ветерок, потянуло из другого замка дорогими духами и яркими помадами красок с цветка, снялся 2шмель-самец», только его и видели. Интересно, а сколько в гарнизоне таких цветков? О, кумушки вы мои, соседки по кинозалу, а, дайте, как я у вас на досуге про ваших шмелей-то поспрошаю, А? Во, будет тема для следующей встречи при свечах! Кино завели по нонешним меркам раньше обычного, оно и понятно, серий-то две, разве управишься до десяти-то вечера? А ничего баба у этого, как его, Носкова, по годам пожалуй лет на пятнадцать моложе этого старого трухлявого пенька и что их объединяет и что она в нём особенного нашла для себя? (Для себя, заметили?) Что может быть привлекательно в человеке преклонного возраста, вырубленного из куска скалы камнетёсом ради развлечения прапорщика, молчаливого, как та сама порода, из которой того срубили, серого лицом, как тот самый цементит, спокойного, как камень-молчун и тихого нравом, как самосвал окатышей. Чудно и странно видеть моложавую и стильную блондинку из финотдела дивизии в постели истукана. Интересно, а они в постели о чём-нибудь вообще говорят? Такое ощущение, что, кроме команды «равняйсь, смирно, на правый бок повернись» и нельзя от него услышать. А как интересно они это дело делают? Фу, аж самой гадко стало и я ещё своего ругаю. Мой хоть кобелина страшная, да мужик ого-го и и-го-го, как навалится, держись машка за койку, чтоб было на чём спать завтра, держись и гордись собою. Что только по молодости не делали, как он на мне только не упражнялся! Но всё равно я его брошу, разведусь, раз сказала, значит, сдержу своё обещание, я не такая дурочка, чтоб он от меня гулять смел, и подчиняться отказывался жене (слушаете?) Хорошее кино, про любовь, а старшина дурак, на этого, кстати, на Носкова похожий, а жинка его на Олю Остроумову похожа, ой, девки и правда, как же я раньше-то до этого сравнения не дошла умом. Но ещё не поздно уколоть счастливую и, говорят очень дружную семейную пару, которая третий десяток держится вместе, по всем гарнизонам и точкам и всюду его цаца первая модница и при должности, всюду ей удача и везение. Счастливая видно от рождения и мужику по глупости повезло, живут же люди и чего моему только со мною не хватает, всё, как у всех, даже большее, нет, не может на одной остановиться и успокоиться, наверное это судьба, придётся и в самом деле расставаться, как не готовила себя к этому, а пришло время и жалко стало и себя и его проклятого. Люблю ведь я тебя, зараза, люблю, неужели ребе моей любви-то мало, что же ты всё по чужим-то девкам носишься, неужели у меня не такая, как у них? Да, видно не такая! Наверное у них та пиз…а с золотым ободком, на который все мужики и кидаются, золото оно страшную силу имеет, оно многих великих и малых людей сгубило и в могилу увело. Мысли не дают кино смотреть, вот теперь до утра не успокоюсь, всё думать буду, а какая у них, ну, у тех, к которым его от меня несёт, какая у них и правду эта самая вагина или, что их у них привлекает, груди может другие, тело красивое, что, ну, на, что они, эти мужики кидаются? А это мысль, сегодня приду и специально раздетая, нет, голая, буду перед зеркалом загадочно крутиться и дразнить, специально свет всюду зажгу и буду фланировать голой перед блядуном и спать ему не давать ложиться, пусть задумается к чему всё это я делаю, ну, пусть хоть один-то раз мужик мозги свои включит, сколько можно всё про солдат, да про пулемёт-то разговоры говорить-то, а? Пусть голышом на жену последний раз-то дурень, не догадливый посмотрит, эх, ну, какие же вы мужики и глупые порой бываете, не видите своего счастья, а потом, потеряв его, пробуете вернуть его взад. Да, поздно, мальчики, поезд ваш ушёл, растаял дым и стук колёс навек затих. А Оля Остроумова молодец, просто молодец, я тоже, когда-то с неё пример во всё старалась брать, только кто я? Гарнизонная жинка, а кто она? Она артиска! А мой всё равно козёл. Уйду я от него, а детям скажу, что папка наш сам нас бросил (слышите). У Кузьмича или, как они его ещё там среди себя называют, дородная баба, ничего не скажешь, за такой, как за стеной, вумная, говорят, два института кончила, а одевается-то, одевается и где они только деньги на эти вещи берут, на зарплату такое не купишь, скорее всего мама ей помогает, у него, говорят никого, он из деревни, а из деревни известное дело, помощи, что только в письме про здоровье, да погоду пропишут, только и помощи-то. Эту не знаю чья, ааа, Петькина москвичка, говорят, да он и сам оттуда, деловой мужик этот Захарченко, а фамилия, странно, не русская, вроде не москаль, да и не похож на городского, мужик, так мужик. За таким можно, как за каменной стенкой до самой старости, как сыр в масле, да они и в самом деле так живут. Ещё бы не жить, сам начальник пищевого штабного склада, там у них дома, только птичьего молока разве, что нет, а так всё есть. Вот ещё одной повезло, а я бросить своего решила. Может, поторопилась я, а? Дети ещё на ноги не встали, куда я с ними? А мать, что скажет, да, как на это дело посмотрит, хотя на то она и мать. Писала ведь ей об этом, когда та догадываться стала, что не всё ладно у меня с Сашком, может, обойдётся, спрашивает? Все мужики такие по молодости, ну, куда ты с детьми одна, да и мужик в доме всегда пригодится, да, мало ли, что? Может и правда мама права? Ладно, напишу сестре, посоветуюсь, как оно одной-то живётся без мужика. Чёрт, козёл и кобель, весь вечер мне испортил, такое кино, а я вся, как на сковородке перед полным залом голодных мужиков, вся на нервах. Зря согласилась с ним прийти. Чувствовала, что ему одному бы без меня лучше чувствовалось, ведь скорее всё наоборот получилось, скорее я сама напросилась с ним к кино сходить, когда последний раз-то он меня приглашал? И не вспомню, а ещё называется в Германии, за границей живу. В письмах одно пишу, а на самом деле всё наоборот, когда последний раз с ним в годе была, всё одна, да одна, пришлёт машину, лишь бы самому не тащиться с сумками, лишь бы отделаться от меня, а сам, гад, скорее к своим сучкам, сучкам! Будь они не ладны, живут же такие на свете, которые чужих законных мужиков от семей увести норовят, да в койку свою затащить не против. А в голове, щёлк! И приятно стало самой от того, что и сама такого парубка у той телушки отбила, что кроме своей Москвы и слышать о другом не хотела, так ей и надо, и снова щёлк, увела, отбила, а что из этого вышло? Ну и чёрт с ним, сколько прожила, всё моё, подвернётся хороший человек, сойдёмся и заживём по настоящему и детей моих тот человек примет и своих я ему нарожаю, оказался бы только не таким, как мой Сашко. Всё, решила и больше к этому поворота сама себе не дам, РАЗВОЖУСЬ! Развожусь и уезжаю на Украину к маме, завтра же ей отобью телеграмму! Всё, баста, девкы, не будэмо горюваты, будэмо кино инше дывытыся. Щё було, той прошло. Кино шло своим ходом, из солдатской массы пятнами голосов и шепотков слышалось то ли обсуждение фильма, то ли нас, командирских жён, наверное, и то и другое, что они видят солдатики тут, да собственно, ничего. В город никого не выпускают, увольнительных не дают, бедные мальчики, как мне их всех жалко, кормят ли их хоть по-человечески или как? Сколько раз пробовала мальчишек угостить, никогда не соглашались и чего так? Всегда отнекиваются и обязательно скажут про то, что только, что поели и приукрасят, как было вкусно и много. Дети, сущие дети, их только форма и выдаёт за взрослых, а народу у Сашка много, как он про это говорит, рота, что ли или взвод? Нет, кажется правильнее будет говорить «рота», фу, чушь, о чём только не приходится сегодня думать, а всё почему? А всё потому, что нету у нас семьи, а любви, по моему, так и вовсе не было, одна я его и любила, а он только по первой, когда первенец народился, стал похож на семейного человека, а как подрастать стал, опять попала шлея под хвост и понесло мерина без удержу, всё и всех пособрал, всех объездил, не будет мне с ним счастья, сама я и виновата, захомутала, сама себя ему навязала, а он с горя и не смог устоять и настоять на своём, а теперь вот оно и вышло всё наружу, теперь либо терпеть, как другие жёны, либо рвать навсегда, обидно и горько, я ведь ещё и жизни не видела, я ведь действительно его люблю и только его хочу. А это, кто на том конце ряда с полным и очень подвижным мужчиной? Это, та самая заведующая офицерской столовой с генеральским залом в придачу, оооо, добрая жинка, то, кажуть, самого старшины роты баба, справная и ещё моложавая, на пользу ей замужество пошло, да и мужик ей достался! Не мужик, а хват! За таким горя мало кто увидит, всё не из дома, а в дом, живут же люди, не все среди мужиков кобели выходит, видно и такие вот, порядочные и семейные, попадаются.
Владимир Мельников : Продолжение рассказа. Офицерские жёны и жёны прапорщиков регулярно посещали нашу роту во время кино и праздников типа 8 марта, 23 февраля, 7 Ноября и на 9 мая, на День Победы. Хорошая традиция и жёны у всех, без исключения под стать своим мужьям, только одна женщина нас всегда ставила в ступор, это жена товарища лейтенанта, нашего замполита. Эта женщина по своей профессии была видимо либо учителка, либо врачиха, крупная, в чёрных огромных очках, как у черепахи Тортилы, то ли от солнца, то ли от зрения, но не в этом особенность того ступора. Приходила жена замполита не одна, она всегда приходила с детской коляской в которой находился славный карапуз, а загвоздка для нас была в том, что, как только она появлялась у крыльца казармы, её замечали из своего окна офицеры, выбегали на ей навстречу, видимо сильно уважали и старались всячески выказать своё доброе участие к их молодой паре, только, что обзаведшейся собственным потомством. Так вот, загвоздка или проблемма, как хотите её называйте, для солдат заключалась в следующем: солдату, которого послали зачем-либо в казарму, перехватывали и припахивали сторожить ребёнка в этой самой коляске, жена в это время точила лясы в кабинете командира роты с офицерами, находившимися в ней, а бедному солдату, которого ждали люди и не могли дождаться, приходилось краснеть и кукожиться от необычного для него поручения, от няньканья сопливой малышни и сгорать от стыда перед остальными и готовиться к вечерним разборам полётов в кубрике после отбоя. Проходу бедолаге теперь не дадут, не свои, ни старики, высмеивать будут день и ночь, за прогулки и нарезания кругов в абсолютно не мужском занятии. Кто не знал об этой напасти, попадались, как бабочки в сеть к пауку, кто был наслышан и просвещён, бежали от казармы во все стороны и не появлялись там до отбытия напасти и объекта насмешек. Наступит время и я этой участи не миную, но об этом позже, это случится сразу после схода снега, сейчас пока морозы, пока январь, последние его деньки, сейчас мы только то и делаем, что изнемогаем от жары и духоты в нашем кинозале, окна которого замазаны по стеклу кузбаслаком , которые поверху занавешены чёрной бумагой на случай маскировки от врага, двери в коридор законопачены наглухо, ну откуда взяться тут такому количеству кислорода, чтобы его хватило на всех присутствующих? Как оно до кина думалось, так, естественно, не получилось. Лучшие места возле батарей отопления заняли самые шустрые и старшие, те, кого называли «нехватчиками», не по тому, что они вечно хотели есть, а просто потому, что это некоторым не нравилось, что, кто то оказался пронырливее их и занял козырные места, а больнее укусить, чем сказать про это «нехватчики», не получалось. «Нехватчики», всеохватывающее оскорбление любого, за любую провинность. «Нехватчики» и «чмошники», других определений не придумали в армии. Пока я ля-ля-кал и пялился на чужих баб и разглядывал их наряды, пока клоуничал с их мелкими киндерятами, люди пошустрей и поувёртливее позаняли всё, где удобно либо кино смотреть, либо спать, либо трепаться, меня за шкирман дёрнули свои и посадили рядом с собою, прямо напротив лестницы в каптёрку почтальона Семеновича, которая располагалась перед самой кинопроекторской справа от входа в кинозал. «Нос» или Семенович, был дедом весенником, человеком огромного и нескладного роста, про которого, как и про меня, сказала бы моя тётя так: большая палка говно мешать! А моя тётя понимала в этом деле толк, это я вам говорю с полной ответственностью, ибо если я пишу три письма домой, то первое ей, второе чувихе и только третье адресуется родителям, так и не ниже рангом, тётя, она для меня и в армии, тётя. Так вот, сей человек состоял из костной массы при полном отсутствии мышечной массы, он обладал ростом под метр девяносто пять и имел собственный клюв! Да, да, собственный клюв, не нос, а клюв. Его не иначе, как «Нос» никто и не называл и был этот человек удивительно порядочного характера и превосходного ума, музыкант и волшебник художник, сей человечище умудрился три раза схлопотать в отпуск и все без исключения радовались за этого парнишу. Ротный художник, писарь, музыкант, песенник и стихотворец, конструктор и приколист-юморист, он похож был чем-то на своего тёзку пародиста Иванова и по-моему ничем от того не отличался. Не солдат, а бесплатное приложение к журналу «Крокодил и Мурзилка», не солдат, а абсолютно цивильная личность, не вписывавшаяся в уставные отношения и дедовщину. Семенович собирал в своей каптёрке добрую дюжину порядочных людей, но самое главное, что люди те были вперемешку, там собирались только интересные обществу люди, там никто никого не насиловал своей волей, там не было места издевательствам и наказухе, туда таких не пускали. Люди шли к Семеновичу отдохнуть душой и насладиться интеллектуальностью и пополнить иссякший запас высоких материй, туда шли напиться воздуха свободы и там отдыхали сами и давали отдых душе. Сейчас бы такой кабинет приравняли к медицинскому, и назвали бы его кабинет релаксации. На момент начала киношки, он ещё некоторое время наблюдался среди всех нас в кинозале, но с началом действия на экране, он и его товарищи, один за другим стали потихоньку, по-пластунски сползать со своих сидений и скрываться в проёме лестницы, ступени, которой вели вниз к нему в богадельню. Кино про девчат зенитчиц шло, на экране кипели страсти по давно прошедшим страшным временам, там разворачивались события, которые возвращали нас, потомков, тех героев, роли, которых так мастерски сегодня сыграли наши современники, там рассказывали нам о бессмертном подвиге народа в страшной и бесчеловечной войне, здесь в тёплом кинозале люди думали о многом и сразу обо всём вместе. С кина перключали свои мысли на самое дорогое для мужика, на впереди сидящих баб, чужих жён, но таких приятных для себя и завидно красивых, что ревностью командиры не были лишены, ревности и зависти. Я всегда завидовал, как все подростки взрослым, которые, каким то образом уже решили проблему и образования и работы и женитьбы. Решили положительно, а в смысле семейного счастья, даже резко положительно. Завидовал росту карьеры, детям, обаятельности их жён, уюту и благополучию, которого не заметить было просто не возможно и которое кокетством играло в глазах их женщин и плескалось морем счастья в чувствах выражения радости их детей к обоим родителям без исключения. Кино шло, командир роты, почему то в кинозал пока не появлялся. Может быть причиной тому была его жена, но тогда зачем он сам с ней сюда приехал на УАЗике, может коллеги по службе, которые больше его жены, но не меньше своих собственных жён знали об отношениях, сложившихся в казалось бы прекрасной семейной паре, может быть ротные дела и подготовка к армейским учениям были тому причиной, а ещё вероятнее всего, что командир роты специально в показном порядке перед женой показывал свою вечную занятость и работу по переделыванию бесконечных дел, важность занимаемой им должности, просто использовал сегодняшний случай в качестве примера для оправдания своей невнимательности, раздражительности и ночных отсутствий в их доме. Может быть и другое, этого нам знать не положено, этого мог сам Лемешко тоже не знать, но в зале его не было и нам это было заметно. Кто любил своих жён и детей, тот клал на всё остальное и всё внимание уделял заботе о потомстве и своих любушках, которым эти ухаживания и теплота отношений доставляли удовольствие, да и в наших глазах эти командиры только росли и получали наивысший балл оценки. Кино и жара стали доставать меня, а разговоры моих корешей Серёги Гужвы, Юрки Ломатченко, Кольки Чистяка (Цыбули) не настраивали на серьёзный лад, а только заставляли думать о глупейшем в этом случае моменте, о сексе, о снашивании с кем попало из девок, которых пруд пруди за забором и о том, как до них беспрепятственно добраться и как потом обмениваться паролями для передачи их из рук в руки друг другу. Засранцы, перевозбудились от излишек присутствующего женского пола в нашем кинозале, у них уже хрены повставали на всё и на всех, которые носят женское платье. Самцы и мне душу разбередили и в мои тайные похотливые мысли вклинились, похабно завладели тем, о чём я с такой нежностью только, что тут мечтал. Они мысленно уже перетрахали сначала одну бабу, потом другую, ту, которая ближе к Носкову, затем перекинулись на другую и как они успевают за один сеанс киношки столько баб перетрахать не вынимая рук из карманов, диву только даёшься. Бедные мужья, зачем только они жён своих сюда пригласили, им же сейчас хоть уши белилами покрывай, они ведь чувствуют своей спиной массу прожигающих их насквозь голодных вымученных долгим воздержанием взглядов и лазеров мыслей, их прекрасные чудные ушки давно сгорели в пламени красок бордового цвета, как они ещё держатся, не повернув ни одной головы назад в зал. Что бы они увидели там?! Море воспалённых взглядов, искры летящие вместе со светом кинопроектора в их сторону, слава Богу, что женщины никогда не оборачиваются назад, это их спасение, это их счастье, видели бы они пожирающие их без остатка взгляды и помыслы полутора сотен очумевших от обилия женского счастья, самцов, ооооо, долго бы они сюда не решались заглянуть и никакими уговорами их не удалось бы успокоить и затащить повторно. Слава Богу, что женщины смотрят только вперёд и никогда не оборачиваются назад. Кино продолжало бередить души взрослым, детей же оно порядком утомило и даже напугало, детям такое показывать было, наверное, рановато, но, поскольку то были самые военные дети на свете, то поэтому они и очутились здесь вместе со своими родителями и вместе с родителями терпели тягомотину и ожидали перерыва между сериями или конца фильма. В самом неподходящем месте, когда на экране девки пошли мыться в баню и только-только сиськами своими прошлись по полотну экрана, перед сотней приготовившихся их встречать мужиков своими хлебальниками, дверь в кинозал отворилась со страшным скрипом и запустила сноп света на сидящих в первом ряду, как в образовавшемся проёме показался командир роты, как все сидящие командиры и их жёны с детьми невольно повернули на пришествие светоча и только один человек в этом ряду не среагировал на произошедшее и, как сидел, так и остался сидеть лицом вперёд к экрану и ни одним движением, ни одним мускулом на лице не проявил интереса к вошедшему. Тем человеком была жена командира роты, ей было больно сейчас и она своё решение уже приняла и с сегодняшнего дня вычеркнула этого человека из своей жизни и судьбы навечно. Как сидела, так и осталась сидеть и дальше. Командир роты это прекрасно разглядел, все из переднего ряда тоже повернули по инерции свои головы в сторону жены Лемешко, та, как вперилась в экран, так и оставалась, борясь с собою и со своею бедою в одиночку. Дверь наполовину прикрылась, ротный стал привыкать к темноте и искать себе место, где бы притулиться. Место с его женой было занято детьми офицеров, которые прыгали по сто раз с места на место, пока их не загасили грубым окриком из зала со стороны солдат второго ряда. Детей мгновенно это приморозило там, где их попы успели приземлиться, так и место рядо с женой командира поневоле оказалось зарезервированным шаловливыми созданиями. Папы и мамы не стали устраивать по этому поводу трагедии и, как сидели, обнявшись и взявшись за ручки своих жён, так и оставались сидеть и миловаться до конца сеанса. Правильные родители, такое святое кино, не хрен носиться их киндерам по кинозалу, тем более, когда девки сиськи на полотно экрана начали вываливать, безобразие, да и только, куда только смотрят родители? Ха, ха, ха, ну ты Юра сказанул! Пройдоха! Да, туда же куда и мы, туда их родители и смотрят, потому и дети без присмотра, что родители по которому разу полезли щупать, да оглаживать своих молодаек. Дверь приторкнулась, но до конца не закрылась и на лестницу в каптёрку к Семеновичу упала полоска света и указала командиру роты путь к нашим пустующим рядам. Командир роты протиснулся к нам и уселся молча. Дверь, вскочивший солдат со второго ряда, услужливо притворил створку двери и метнулся назад на своё место, всё вроде стало на свои места. Лемешко уселся со мной рядом и прикололся по поводу «ну, фто, мужвуки, сиськи успели все рассмотреть или как?» Гомон в нашем окружении и тихий гул, какое событие! Сам ротный смотрит на одном ряду с нами кино, а все начальники наши, как духи на политзанятиях, в первом ряду, сила, йес и тыс, но мне от этого только хуже. Я от близкого присутствия ротного не знаю куда себя деть, мелю у ответ на его не очень умные речи, какую то херню и сам прихожу в чрость от своих заумных ответов, понимаю, что ответы командиру может и придутся по вкусу и явным смыслом их он будет доволен, но, что потом мне говорить дедам в своё оправдание в кубрике? Умничать с командирами у нас в роте не приветствовалось и мои промахи дорого мне сегодня ночью будут обходиться. Но удержать себя не могу, когда ещё в жизни представится случай так близко и в такой клёвой обстановке пообщаться с командиром роты? Не теряю времени и сливаю ему про себя всю информацию и способности и их практическое применение, спешу высказаться, может зерно упадёт на благодатную почву и меня выведут из состава мотоциклетного взвода, но! Но резко получаю по кумполу от сидящих сзади в темноте рядов и мелькающего поверх голов света, кто погасил меня, не могу даже оборачиваться, опасаюсь более крепкого приземления моей личности, которая раздухарилась в присутствие ротного, которого воля случая усадила на соседние седушки. Ротный не заметил оплеухи по моему черепу, у него своя каша булькала в голове и не знала момента сварения, нужны были ему мои изливания и тявканья по поводу дизелиста, у него рушилась семья и он сам не знал, что для него лучше, скорейшая развязка и союз с любовницей, проживающий в гарнизоне Вёрмлиц или семья и дети. Дети, так не кстати народившиеся и полюбившиеся и эта, навязавшаяся на мою херову, баба со своим характером, засевшим в моих печёнках гепатитом «С». Не жизнь, а кроссворд с приключениями и та тянет и эта не отпускает, бегает к Кузьмичу, моему замполиту, за советами и в штаб с жалобами на меня. Тоже, ети его, Кузьмича, нашла кого взять к себе в советчики, пошла волку жаловаться на его волчат, дура и есть дура и все они бабы дуры, он её раздевает глазами и есть от кончиков ногтей на руках до кончиков ногтей на ногах, он кончает про себя от перевозбуждения по пять раз за беседу, он встать со стула из-за стола и проводить тебя не в состоянии своего стояния, а ты ему « спасибо вам, если бы не вы!» Дура! Да, если бы не он, так другой кушал бы тебя своим взглядом и мечтал бы только об одном, как бы невзначай завладеть твоими прелестями и не получить по мордасам прямо в этом кабинете, а затем мощный резонанс в штабе. Могла бы ты видеть хоть половины из того, что я знаю, сидела бы дома и ждала своего мужа. Эх, Сашко, Сашко! Запутався я! Где она конечная остановка, неужели и вправду конец она мне задумала сделать в карьере и в жизни? А я ведь её тоже когда то любил. Любил. Любил, в прошедшем времени, но вот детей и правда жалко, а с нею больше не могу и дня оставаться, дошла до самого высшего партийного руководства, обещала дойти до начальника штаба или даже до командира дивизии. С этой станется, а что та? Та зовёт и требует порвать с этой, а как же дети? Детей эта к мамочке своей сбагрит а сама подастся куда-нибудь в город, а ещё хуже, завербуется куда подальше, чтоб пережить своё бабье горе, а там или по рукам пойдёт или так в девках и застрянет навечно. Жалко бабу, хорошая она и ласковая, наверное, даже чересчур, но мужику этого мало, нужна такая, чтоб не она за тобой увивалась, а ты её добивался и всё под её ноги бросил. Чтоб, если надо, то вот так, как у меня, бросил и жену и детей и ушёл к ней, к той, что занозой сидит в сердце, и нет мне без неё ни жизни, ни счастья. Надо, что-то решать, но, как? Только вякни, партком, рапорт, понижение в должности и, как моя недавно-то мне ответила? А, вот оно «и будешь ты сам бегать с пулемётом вместо своих солдат в пехоте!» Угрозы? Конечно угрозы, если она сказала, значит завтра и не позже уже будет известно об этом в штабе, завтра, но ещё есть время и надо ударить на опережение. Сегодня же прихожу домой, этой даю на неделю отставку, мирюсь со своей коброй, даю обещание больше не гулять и сегодня же заделываю ей ещё одного ребёнка! Точно, вот это Саня правильный ход мыслей, та никуда от меня не денется, нет, другую найду, за этим дело не станет, а со своей надо замиряться и другого пути, как заделать пацанёнка я в данной ситуации не нахожу. Пацана, только пацана, не девку, ну их к херу, плодить мамкиных заступников и папкиных предателей, фигу им с маслом от меня. Надо мужика, чтоб понял отца и простил, если что. Пойду прямо сейчас в атаку с открытым забралом. Пока не всё она успела испортить в моей судьбе, надо гасить её на корню, она баба понятливая, сообразит быстрее, чем я, что ей выгодно, а, что только во вред. Брешешь, я не так могу ухаживать, ты меня ещё не видела в деле, сегодня будет вечер перемен и кино это только мне на руку. Всё, я пошёл!!! В наших рядах мужики вздохнули с облегчением при избавлении от командира роты нашего тихого местечка, но меня выдернули сзади сидящие деды и быстро затащили на свою половину и велели рассказывать всё, что мне говорил командир роты и как я отвечал на его вопросы. Врать и извиваться у меня не было привычки и я сдуру ляпнул про то, что хочу к ним во взвод, а сидели там ребята именно их автовзвода. Я думал, что им понравится моя затея и рвение сменить взвод, я считал, что такого отличного парня и хорошего электрика, как я там только и не хватало, что мои пожелания совпадают с желаниями мазутчиков и так оно лучше для меня будет и что я быстрее займу положенное мне по должности своё законное место, на которое, собственно, меня и брали в роту. Я же не мог видеть, кому отвечаю в темноте и кто сидит рядом со спрашивающим меня, не мог, но напрасно! А оно дело то, как получилось, а так: рядом со спрашивающим про разговор с ротным, сидел мой Сергей Бодров, тот самый штатный дизелист и электрик, которому ещё служить и служить, как медному котелку, аж до следующей осени! А тут сидит дух и предлагает самому командиру роту поскорее занять то самое место, на котором Сергей Бодров находится уже больше года и исправно выполняет все свои служебные обязанности и не собирается его отдавать, какому то духу, которому тоже приглянулось это тёплое и значимое место. На нас, начавших слишком сильно мешать смотрящим кинофильму зашикали, вдарили своими шапками нас по голове (видать сзади ещё старше были призывом мужики), я быстрее свех заткнулся и сказал, что потом всё по порядку расскажу. Мне сказали, что очень будут меня ждать в кубрике у водил, а с моими они договорятся во время перекура перед вечерней поверкой. У меня сначала возникло не хорошее чувство, связанное с ночной отлучкой в чужой кубрик, для меня это было ново и дико, но приказы не обсуждают, тем более этот разговор может и правда приблизить меня к заветной цели и я быстрее переберусь в их кубрик и стану тоже автоэлектриком и дизелистом одновременно. Сказано, сделано, как только отобьёмся, я сваливаю из своего кубрика типа поссать и оказываюсь у соседей через перегородку. Пока мы это дело обсуждали внизу в каптёрке вдруг раздался крик и визг, и оттуда полетели, хватаясь за грудину несколько дедов и кандидатов, без шапок и ремней, без курток ПШ в одних чапаевках, еле успевая поместиться в тесном проходе на узкой лестнице, давя друг друга, перебирая руками и ногами по ступенькам, панически рассыпаясь на части от обуявшего их ужаса и рукоприкладства ротного, не понятно, каким макаром попавшенго туда. Никто пока ещё толком не понял, что происходит, на экране крики, огонь из автоматов и взрывов гранат, стоны и крики умирающих врагов и девчат зенитчиц, в зале такие же стоны и умирающие крики и тот же ужас, что заполнил экран и проник с экрана в сердца смотрящих эту киношку. Передние повскакивали со своих мест и повернули головы назад в темноту, рядом сидящие полезли прямо по головам и ногам к перилам лестницы, ведущей в каптёрку к почтальону Семеновичу, люди посходили с ума, зная примерно, что сейчас происходило в каптёрке и догадывались, что будет происходить дальше сегодня, завтра и в конце этой недели через семь дней подряд. Зная крутой нрав ротного и его заскоки по поводу различных налётов на наши тылы, люди и в темноте могли поставить диагноз каждому вылетающему из каптёрки, как пробки из бутылки из под шампанского, каждому с точностью до количества и силы нанесённых Лемешкой ударов в грудь в область второй пуговицы, самого коронного ротного удара, удара, сминающего у тебя на груди пуговицу до размера плоской бляшки и вгоняя ножку последней тебе в кость и образующей на твоём теле синяк на кости, размером с блюдце. Больше ротный никуда и никогда не бил, он бил только стоявших на вытяжку по стойке «смирно» в грудь по пуговице, бил до тех пор, пока ножка пуговицы не ложилась параллельно самой пуговице, а выгнутая поверхность пуговицы не становилась плоским диском. Бил до тех пор, а ты стоял и терпел столько, пока не появлялись страшные боли в кости грудины и перед глазами не начинали возникать оранжевые круги и не начинали летать мушки перед глазами. Видно всё то время, пока я точил лясы с водилами, по поводу своего предательства мопедов, ротный незаметно для всех, так, на всякий пожарный, и решил подергать ручку каптёрки, ну, мало ли, что? Подёргал, а она подалась на себя и дверь распахнувшись, залила предбанник ярким светом, тут то хлопцы и пожалели, что забыли запереть её изнутри. Времени на то, чтобы понять, чем они тут занимаются вместо просмотра, как все нормальные бойцы, не требовалось, весь стол, обтянутый дермантином, был завален горой распечатанных писем и сидящие вокруг него и жадностью вчитывались в строки писем, адресованным не им. Я и раньше догадывался, что письма вскрывают, что порой мне задавали старослужащие такие вопросы, на которые знали ответы, только писавшие мне письма и чувиха и тётка и родители. Даже то, что я писал, некоим образом становилось известно многим, а сам ротный несколько раз предупреждал, чтобы я либо вовсе не писал домой, либо не писал фамилии командиров и солдат, не писал, кто и чем занимается, а больше налегал на описание погоды и настроение. «Читатели» появились у Семеновича, парня, в целом, положительного и добросовестного совсем недавно, когда тот по доброте своей душевной взял да и поделился своими соображениями с «читателями», что, мол, письма стали порой приходить очень странные, толстые или вообще на свет не просматривающиеся?! Он об этом рассказал в чисто бескорыстных интересах, поскольку каждый говорит исключительно о своей профессии и связанных с ней интересными, на его взгляд, моментами. Так и в этом случае, сказал, и ветер унёс сказанное. Сказал, а сегодня, раз и напросились «читатели» на те письма посмотреть, одним глазком, трошки в личных и бескорыстных интересах, а шо? Да, ни шо! Пошли прямо сегодня во время на посмотреть на письма. Посмотрели, решили одно над пламенем зажигалки прогреть и вскрыть. Вскрыли, немного надорвали края склея, попробовали сложить, заклеить можно и комар носа не подточит, но самое удивительное для всех лежало между двумя слоями фольги от шоколадки, там лежал ЧЕРВОНЕЦ! Все конечно и без вскрытия конверта прекрасно расшифровали значение такой находки и поэтому так вдруг решили сходить к Семеновичу «на посмотреть», червонец красной бумажкой лёг поверх стола, глаза запотели мгновенно начиная от самого Семеновича, руки сами потянулись к мешку с остатками солдатских писем. Их оказалось столько, сколько не получали писем в роте 150 человек в течение недельных учений и сегодняшнего дня! Полный мешок, горы червонцев сверкнули в глазах золотом валютного резерва СССР, руки в порыве мерзости ринулись разгребать в поисках письма с адресатом условному Пупкину, тому самому, из конверта которого только, что вытащили прекрасный червонец. Ещё два конверта с таким адресатом и 96 марок с пфенингами валятся на стол, запаянные на вокзале в кассе обмена. Почти сто марок, тремя движениями скальпеля почтальона, просто так, с неба падают в руки весенников дембелей и Семеновича в том числе. Как расценивать эту ситуацию, как падение вниз заслуженного и уважаемого в роте человека, избалованного вниманием командования и безоговорочно доверявшего ему все полтора года подряд, дававшего ему отпуска за счёт остальных, выделяя его среди прочих достойных, или, как прозрение перед надвигающимся через пару месяцев дембелем и пустым чемоданом последнего? Всё, что можно Семенович отвёз в свои три отпуска, отвёз, набрав в долг и еле расплатившись валютой, привезённой и припрятанной из Союза. Отвезти то отвёз, а что положить на дембель в пустой чемодан, вот правда жизни. Поневоле поддашься искушению и впадёшь в грех. Кто мог знать, что чёрт принесёт этого ротного именно в эту минуту, когда все нормальные люди сидят в обнимку со своими жёнами и думают совсем о другом, каждый нормальный мужик думает сидя с бабой в кино о том, как он по приходу домой первым делом завалит молодуху и влупит за всю неделю, чтоб жинка не поставила ему в этом деле неделю прогулов, чтоб давала на обед пять марок каждый день вместо трёх, и чтоб пиво всегда стояло к приходу мужа с работы, охлаждённое и не просроченное. Чтоб к пиву всегда была рыбка или охотничьи колбаски, чтоб знала и помнила мужскую силу и ждала его прихода и встречала и целовала с придыханием и томностью во взгляде. Чтоб отваливалась после сделанного в койке дела довольная и на соседних мужиков не заглядывалась, чтоб обеспечивала мужу тыл днём и ночью и в любое время суток. Сказал мужик встать к нему тылом, раз, два! От тыла только осколки полетели! Приказал лечь по-пластунски, упор лёжа, раз, два! Приказал седлать коней и гнать на переправу связной по штабу, раз, два! И так много раз за ночь. Спалились пацаны, как по-глупому спалились, а всё почему? А потому, что потеряли и притупили самое главное на свете чувство для мужиков, чувство самосохранения, заменившееся в них чувством вседозволенности и безнаказанности. Опасное, скажу вам, чувство. Попав в каптёрку Лемешко сначала сам не понял, что здесь происходит, поначалу Семенович доложился без тени трусости, что попросил ребят помочь ему рассортировать письма, которые скопились на почтампе за время нашего отсутствия на зиней дивизионке. Командир роты такому раскладу не был готов, для этого существует дневное время суток, а сейчас все должны находиться вместе со всеми в кинозале и получать заряд патриотизма, но не прятаться по норам! Меру наказания за отлучку с фильма он решил применить только самую лёгкую в виде одного наряда вне очереди по роте, но вид разорванных конвертов, заставивший включить его мозг, в самый момент поворота к двери и намерении выйти из каптёрки, ??????, почему конверты разорваны и почему они читали письма? Надо спросить чьи письма они читали! Хлопцы тоже не пальцем были в этот момент деланы и на вопрос «а, ну хлопчики почитайтэ мини щё ж вам там маты с батьком пышуть з дому до роты?», отвечали, взяв на глазах ротного чужие письма и коверкая с русского на украинский написанное не им: та, пышуть, щёй кум до батька прыходыв, щёй хряка в сём року закололы, щёй сестра замиж за Паньку зобралась, тай, богато щёй пышуть, воно усёго нэ пэрэчитайешь, товарищу старший лэйтэнанту!
Владимир Мельников : Продолжение рассказа. А ну, дай жешь мне конверт всий, байстрюк! А конверт протянутый в сторону вытянутой руки Лемешко, возьми да и выпади под стол, а тот сразу обо всём и скумекал. А, ну, шожь тоби пышуть з дому, божий чоловик? У другого стал ума пытать, а сам уже места себе перестал находить и раскаляться от злости и ненависти над обувающими его сопляками, салагами, вздумавшими его нае….ть. Ах, вы ж СВОЛОТА!!! Фу-дук, фу-дук, аааааа, фу-дук, фу-дук, аааоооууййёёёпптттввввоооююююмммаааттттььь и согнувшись пополам, со слюнями, вытекающими изо рта до самого пола, первый пошёл навылет из тесного помещения наверх к свету божьему! Ускорение второму по той же нормативке, положение напополам, слюни до долу и ползком по ступенькам, через первого, застрявшего на половине маршрута. Хак…Хак…оййёёёооопэтэааауууяяяаахоооо, ещё один взял разбег! АААА. Я сам, не надо, товарищ старший лейтенант, я сам!!! Это вопли Семеновича разодрали остатки тишины в кинозале. Зал взорвался грохотом откидушек сидений, свет ума не хватило ни у кого зажечь, побитые на карачках уползали долой на выход в коридор и только распахнутая дверь указывала на направление их ретирования. Кино, как крутили, так и продолжали крутить, люди успели посмотреть только самую малую часть из замечательного фильма. Кто-то из командиров попробовал крикнуть в сторону двух прямоугольников в противоположной стене, откуда рассыпались по экрану над головами бушующего зала, лучами света и звука «А зори здесь тихие», но Ольшанский, ротный киноголова, либо не расслышал, либо его вовсе в той будке на данный момент не было и кино продолжало звать нас к его просмотру и переживаниям за страсти, бушующие по ту сторону мира, туда, в прошлое, туда, где люди отдавали свои жизни за то, чтобы мы вот прямо сегодня и в этом тёплом зале могли жить свободными и спокойно созерцать на экране прошлое и не бояться выйти на улицу и жить свободными в своей стране, чтобы слово «коричневые» относилось только к цвету краски или карандашам. Командир роты не стал раскручивать ситуацию сегодня до марш броска, у него на сегодняшний вечер определились задачи более глобального масштаба, а по поводу марш броска, с этим никогда не поздно определиться, это у него всегда, пожалуйста, и в самое неожиданное для всех время. Он приказал всем оставаться на своих местах и, захлопнув за собой створку открытой двери, удалился продолжать проводить расследование инцидента со вскрытием почты к себе в канцелярию. Жена ротного сидела, ни жива, ни мертва! Ей перед остальными жёнами и мужьями так было стыдно и гадко, таким своего Сашку она ещё ни разу не видела, Таким начальника своих мужей не видели жёны, сидящие в одном ряду со своими мужьями. У каждого невольно возникло нехорошее чувство по отношению к своим мужьям и их поведения с солдатами из взводов. Прапорщики и замполит быстро сообразили, в чём дело и категорически заявили, что Александр Данилович сегодня совершенно не такой, каким они его знают много лет подряд и сейчас же постараются узнать от самого его, что там такого могло произойти, что он чуть не покалечил своих бойцов. Жёны возмущённо зашептались, и гудели, пока не возвратился гонец от командира роты. Но то, что они услышали, настолько повергло их в шоковое состояние, как, так, как можно и кто позволил читать чужие письма! Письма от матерей и девушек, да, как могли эти подонки пойти на такое преступление, как у них только руки не отсохли и глаза, у читающих чужие письма, не полопались?! Зал помаленьку стал успокаиваться и затихать. Кино крутили и крутили, шла бабина за бабиной, и конца края не было этому тягомотному и опостылевшему фильму, все думали сейчас только об одном! Когда? Когда ротный погонит в Хайдэ в полной экипировке с оружием и вещь мешками, с подсумками и противогазами наперевес? Сейчас или сразу после проводов своих жён домой после киношки? Каждый прикинул на себе, как он будет сегодня умирать в заснеженном лесу Хайдэ, кто добежит 6 км до конца, а кого будут тащить на руках его товарищи или духи. Матка у меня опустилась ниже прежнего. Ну почему так всегда в жизни, только счастье тебе улыбнётся в полное оконце, так, какая-нибудь тварь его мигом испортит и отгонит того оконца на многие дни вперёд. Сволочи, чего им не хватало, им, что своих из «котла» денег на дембель было мало? Твари, вот куда мои червонцы девались и у кого в карманах оседали, вот почему многие вечера деды и дембеля отказывались ходить на ужин и упрашивали старшину роты разрешения посидеть с друзьями в чайхане. Вот откуда такие большие у них на эти развлечения брались деньги, да разьве кто стал бы из них на свои кровные друзей из других полков созывать на сабантуи? Да, ни в жизнь! У каждого в каптёрке имелся бумажный чемодан и чтобы наполнить его содержимым, требовалось не менее 600-800 марок. А, где, простите, их на шмотки и жвачки брать солдату, получавшему 25 марок в месяц и отдававшего 15 марок из этой суммы в «котёл»? Мне, после того, как я услышал, с чем их только, что накрыл ротный, сделалось дурно и мерзко от того, кому родители и тётка высылали из дома червонцы, с таким трудом отрываемые от своего скудного жалованья. Гондоны, козлы, уроды, чтоб вам пусто было, сучары…и не факт, что этого больше не будет происходить после этого случая. Как пить дать потянет всех каптёров-почтарей на хитрости по добыче валютных резервов, посылаемых наивными родителями своим чадам по их настоятельным просьбам. Кино шло своим чередом, глупости и трёп, которые между делом возникали в процессе просмотра фильма, как то неожиданно сменились беспокойством и ожиданием чего-то нехорошего, чего-то такого, что не отпускало всех и каждого по отдельности. Проблема, которую вдруг обозначил командир роты, в благополучном дружном коллективе, вдруг резко накренила корабль и дала течь наружу. Да, не внутрь, а именно наружу, это примерно, как хирург, работая с гнойником, делает надрез, через который из здорового и вполне приличного кожного покрова, гной чистейшей консистенции и пачкает всё и всех на своём пути и привлекает к своему запаху крылатых насекомых. Действия, разворачиваемые в кинофильме, дошли до того места, когда белокурая девушка зенитчица, попала на болото и с минуты на минуту должна была провалиться по грудь в чёрную вонючую жижу, все ждали момента выброса газа из топи и страшного звука, издаваемого лопающимся пузырём, ждали и каждый раз зевали и подпрыгивали от не успевшей сгруппироваться нервной системы человека. Вот и на этот раз пузырь слишком рано лопнул и волна шока от первых рядов передалась последним, сонные подпрыгнули и оглушенные шапками в недоумении вертели из стороны в сторону головами, как очумелые от жары и укусов слепней в июльский зной лошади. Зал, пережив первый реальный шок, с выдворением из зала чёрных экзгуматоров, проглотил вторую волну шоковой терапии и продолжая гудеть и делиться с соседями по седушке пережитыми страстями, а в некоторых местах имитируя действие новых лопающихся пузырей, продолжая нагнетать страх на слабонервных и через раз дышащих соседей от чокнувшихся в первой части зрителей. Война на экране увела мои мысли от того, что только, что произошло здесь, кино действительно сильная штука и вправляет мозги капитально зрячим. Незрячие начали роптать и делать все попытки к тому, чтобы сорвать течение воспитательного момента и шкарябая ногтями по стене, полезли по спинкам кресел на самую верхотуру и стали просовывать свои патлатые бошки в окошко к кинопроекторскую и начали канючить Ольшанского оборвать ленту или упустить конец для того, чтобы пока будут налаживать и склеивать её концы, можно будет по-бырому смотаться на улицу и дёрнуть без разрешения одну, две затяжки Гуцульских ибо, как стали выражаться старослужащие, ухи у них без курева стали вянуть и мочи больше нет терпеть эту пытку голыми тёлками. Это дело, как они говорили, громко смакуя слово «тёлки», без перекура смотреть дальше для их молодого стареющего день ото дня дембельского организма, архи вредно и паки опасно. Нытьё стариков отвлекало от кино и мешало сосредоточить мысли на параллельном. Кино подходило к концу, в зале появился ротный, протиснулся, как тень сквозь приоткрытый косяк, прополз на полусогнутых до своего места, занятого чужими киндерами, приподнял мелюзгу с седушки, пересадил хлопчика к себе на колени, щёлкнул кончиком указательного пальца по носу и довольный произведённым эффектом на родителей пацанёнка и самого байстрюка, повернув голову с улыбкой растянотой во всю ширину его обольстительного лица к жене, спросил, как будто он все три часа нигде не шлялся, не болтался, никого из каптёрки не выпроваживал, не устраивал трам-тарарам, а так вот туточки рядышком сидел и как сейчас тискал пухлого хлопчинятка и вёл со своей женой милые беседы, сплошь на семейные темы. «Ну, як тоби ций козак, га? Нэ козак, а чёртяка! Пийдэшь до дяькэ Сашкы жить, га? А о до сёй гарной тётци, га? Хочишь такого козака, кажи щашь же, нэ мовчи, кажи, хочешь?!» ААА вот теперь со мной рядом он, Сашко, тот самый чаровнык Сашко, чорнявый, як смоль и вэсэлый и надёжный, як сто волыв у стойли. Нэвжэж притворяица, нэвжэж дуркуйе, шо вин про хлопчика тилькы щас кажав мини, цэвжэшь чи сурьёно, чи ни кажэ?! Можэж щэй тай правду кажуть, що бува так з мужыкамы, щёй, коли жинка думайе о дытыни, той жеж и мужику цэ торкнэ в сэрдцэ тэж. Пошло волной огня дрожь по девичьему телу, в зобу у Сашка тэж спэрло, пырнув вин йей хлопчика на рукы, а сам тай сграбастав поныже грудок. Зогорелось лицо девки, будто и не жена давняя ему, будто девка не початая никем, спелая и сочная як кукургузный качан, захолонуло сердце молодки, растерялась жинка и не может дать ладу, то ли хлопчика держать, чтоб не ерепенился и не упал от ёрзанья, то ли отдаться сполна Сашку прямо тут всей и без остатку. Ой, дура я, дважды, трижды дура, да, что ж это я да просто так, добровольно отдам свого мужика, того самого, которого сама с таким трудом у другой отбила и приняла свою победу над москалькой, как должное, а теперь расквасилась и поддалась течению обстоятельств, да чтобы я, Сашку свого, кому да, чтоб кто у меня, да я, да я, да нэхай вам копытом кобыла по морди стэгнэ, чи шоб колы я согласылась на такэ! Спасибо тебе хлопчик, спасыба мылый, иды до мамы и поддала ладошкой, похожей на сдобный пирожок, легонько по попе напоследок, вырывающегося пацанёнка, беги счастье ты моё. От сидящих о бок с Лемешками жёнок ничего не ускользнуло, хотя виду никто старался не подавать и все, даже мужики, незримо ощутили улучшение отношений у уважаемых всеми супругов, заметили и пользуясь теменью в зале чувственно начали передавать свои мысли с помощью лёгких надавливаний на ладошки своих суженых, а те подыгрывая им стали посторять их движения, надавливать на могильно грубые лопаты вместо ладоней, заглядывать, скосив глаза снизу вверх в сторону окаменело-замороженых брусков лиц своих «камандиров», старавшихся делать вид, что они типа «не в теме», но жинки отлично понимали энти манёвры своих муженьков и беспрепятственно дешифровали их поведение. Восстановление перемирия или мира в семье Лемешек каждый понимал по своему и хотел их этого события максимально поиметь свою корыстную выгоду в своих семейных отношениях. Бабы быстро просекли к чему клонилось дело и чего такого задумали «злоумышленники» в погонах по прибытию домой и отбою в койку! Не один Лемешко сейчас сидел и потирал ладошки-лодочки жены о свои аргаменные клешни. Зараза перекинулась «с больных» на здоровых, только глупый не видел, что творилось в первом ряду. Кино пошло на пользу. Жена Лемешко, посмотрев про девчат, наплакавшись прямо тут, не отходя от кассы вместе с другими дурёхами, быстро провела параллели между киношными бабами, которые землю грызли зубами друг перед другом за единственного блаженного коменданта несуществующего разъезда, быстренько сообразила и сделала правильные выводы в пользу своего единственного на всём свете красавца, на которого кто то посмел рот раззявить и который принадлежит по законному праву ей и только ей илюбить его будет она и только она и с этого дня, с этой минуты, ни одного дня я больше не позволю ему отлучаться куда либо без меня и если он решил оставаться со мной, то пусть выбирает, либо он остаётся дома с детьми и женой, либо мы едем по всем его срочным делам вместе с ним! Куда нитка, туда и иголка! Я сказала! Кино закончилось неожиданно, задние ряды загремели откидушками сиденьями, передние загородили проход в коридор, люди после зажигания в зале света, зажмурились и давка перешла в потасовку. Вторая половинка створки до сих пор оставалась закрытой и из-за этого всё и произошло, конец отличного кино был смазан легкомысленным поведением старичков «нехватчиков», которым дела до чести и достоинства перед старшими, перед гостями, перед женщинами и девушками, было, как корове Зорьке до полевых лютиков, у которых на том месте, в котором был котелок мозгов, как говаривал сам ротный командир «ху…й вырос!», у них было только одно на уме, выпереться вперёд толпы из баб и чувих, на крыльцо и, выставив на оттяг раскуренную впопыхах сигарету, качать башкой с умным на ней видом в кругу своих друганов и привлекать к своим персонам, проходящих мимо них женский слабый пол, пуская вверх колечки дыма. Некоторые моменты этим особо озабоченным самцам удались, на компанию бравых парней обратили некоторые особы своё внимание, обратили с той позиции, что основная позиция, шагающая под мышку со мной, беспорно не может быть запасной! Адью мальчики! Гутэн моргэн, хлопчики! Вытрите товарищ прапорщик детям сопельки, бо они у них аж до самых коленок висят! Толпа в курилке увеличивалась, солдаты расходились по запасным дорожкам, а некоторым, чтоб не быть задавленными, пришлось переместиться чуток ближе к проезжей части на саму брусчатку. По звонку из роты в автопарк примчались одна за другой четыре УАЗа, вдарили с разгона так тормозами, что машины юзом пролетели добрых пять метров. Шум, визг, хохот, прощание с отдельными особо привязчивыми и нахальными солдатскими личностями, посадка в легковушку в порядке чередования возраста, сначала детей, затем их мам и просто тёть, далее по рангу и выслуге лет, сначала старых и старших прапорщиков, а потом прапорщика Гузенко. Повторное прощание особо нахальных личностей из числа сержантского состава с киндерами и девчушками-копчушками, приравненными к невестам по половому признаку, через открытые ветровики и «трогай!». С командой «трогай!» машины на тишайшей скорости, нежнейше добрейше, без рывков и метаний из стороны в сторону, как на экзамене в ГАИ, чужие штабные козлы поплыли в синих отработанных выхлопных бензиновых газах кто куда. Пара авто, как тронулась от казармы, так и пошла, набирая обороты вверх к санбату мимо столовой артполка, по направлению батальона связи, а вторая пара авто, не успев тронуться, резко свернула налево и, прибавляя газу, пошла мимо нашего автопарка по направлению к санбату и далее следуя на тот конец гарнизона, мимо солдатской бани, мимо домика комдива, скатившись с крутой горки, сначала к одной панельной гостинице, а затем повернув налево до конца медвежьего угла к гостинице Сергея Гузенко и Михаила Чекана, квартирам прапорщиков «духов», самым молодым во всей нашей роте. Машины с приятными во всех отношениях офицерскими жёнками растаяли в сиреневом тумане выхлопных газов, дежурный по роте приказал подавать дневальным по роте команду на построение на вечернюю поверку, рота построилась в каре по четырём сторонам выложенных на земле каменных плит, так, что клумбы роз, присыпанных толстым сугробом снега, оказались по середине, а горы снега, сберегающие это достояние солдат ГСВГ похожим на саркофаг тевтонских рыцарей. Когда и кто придал бесформенной куче из льда и снега форму приятную для мозговых изысканий, никому не было точно известно, но результат творца пришёлся по душе всем. Старшина роты Александр Алабугин, из срочников, тишайшим голосом провёл перекличку отсутствующих, мы иначе её и не называли, ибо вёл он монолог сам с собою, себе самому задавая вопросы и отвечая исключительно положительно! По поверке «по Алабугински» выходило, что сто процентов личного состава комендантской роты присутствуют на вечерней поверке, а кто стоит в наряде и караулах за нас, было интересно у него и спросить и пройти вместе с ним и проверить. НО! Сказано командиром все, значит все! Думать башкой своей пора учиться, но не пшено ею в столовой из мисок клевать. Если кого не окажется в настоящий момент в строю, тебе же дурню и искать бежать на розыски вчерашнего дня, тебе от сачка получать по башке твоей порожней и тебе же окочуриваться стоя по стойке «смирно» и дожидаться не достающего бойца. Стой и не тявкай. Сказано все, всё, вольно, разойдись, рота перекурить, оправиться и «командирам взводов произвести отбой личного состава!» Последний чинарик на сегодня, последняя демонстрация раскинутыми руками на ширину двух солдатских жоп, попочек чувих и жинок своих командиров. Последнее снятие размера груди с выставленных вперёд обеих рук с изогнутыми крючком пальцами особо озабоченных, последнее «Та, то шо?! Козьи цицкы. Вот у моей кумы, то титькы, нэ титькы, КАВУНЫ!!!» ОГОГОГОГоооо!!! Ну, Пэтро, ну, кум, ну сказав, цэ сказав. Пийдемо до нас у кубрык! Я тоби щас про такэ росскажу, ты на ты титьки, шо булы щас ось тут з намы у кино, биз слёз бильше нэ глянэшь, я тоби отвичаю! Ходим, кум! Нэ пожалийешь. Рота стала растекаться из курилки только в одном направлении, в направлении «баиньки». В глазах стала появляться усталость, а может то от холода закрывало в тепле само глаза, но, как бы то ни было, вечер удался, хотя некоторые вопросы у всех остались. И эти вопросы вновь возникли сразу при выполнении самого последнего солдатского ритуала, самому процессу отбития в койку. Духи и я сними, куда мне без них, ведь я среди них самый главный и часть черепов из весеннего призыва тихой стайкой, покидав на табуретки свои курточки ПШ и захватив полотенца с зубными щётками и зубным порошком в коробочках, выпорхнули за двери мотоциклетного кубрика, расположенного на втором этаже казармы в конце коридора по ходу движения и пропуская поднимавшихся наверх по лестнице старослужащих и стараясь изо всех сил не привлекать к своим персонам их развесёлого внимания, двинулась вниз к умывальнику, расположенному в подвале комендантской роты. Миновать опасности удалось не всем, не могли деды и кандидаты себе позволить расслабиться и позволить дать опериться людям, «десантировавшимся в комендатскую роту для выполнения самых грязных видов работ и поручений» в образе «духов» и выхватив из рук передней группы слонов, выстроились в две шеренги и стали этими полотенцами, зажав один конец накрепко, а второй отпуская и выбрасывая вперёд наподобие пращи, лупить нас без разбору, куда кому достанется. Детская забава по сравнению с фофманами, не столько больно, сколько смешно и прикольно. Шутку принимаем без обид, понимаем, что сейчас всё происходит по-доброму со стороны довольных проведённым вечером в кругу цивильных людей вечера стариков и кандидатов. Даже последние больноватые шлепки списываем на счёт того же отличного настроения. Лупят понарошку, порядка ради, лупят Толян Куприн, Юра Андрюшихин и Витя Стога, лупят ещё некоторые, но я их ещё не всех запомнил, виделись по нескольку раз, а всё остальное время эти чуваки, то на выездах, то на целине. До фига солдат, а всех до сих пор не могу знать по именам и фамилиям, помню, только то, что тот из того взвода, а этот первый день в роте, ещё и погоны чёрные не успел спороть, но сейчас он это узнает, как делать. Покажут и расскажут, сделают всё по науке, а как в армии иначе? Порка окончена, полотенца пойманы на лету, путь в подвал открыть, можно спускаться дальше безбоязненно, мин нет, мины посвистывая губами попрыгали друг другу на спину верхом и но-но-кая понеслись по ступенькам. Отличные хлопцы, но, дураки, ещё те. Последние ступени, поворот направо, ОООО!!! Рука, торчащая из дырки в стальной двери лифта, подвальная полутьма и РУКА! Рука с растопыренными пальцами и шарящяя в пространстве перед дверью в нескольких сантиметрах от моего лица. Что можно было подумать про эту граблю? Я, как шагнул со ступеньки, так и примёрз ногами в растяжку и, открыв челюсть до полного отказа, чуть дуба от страха не врезав, глаза у меня выскочили в разные стороны, а от внутриглазного давления образовались близорукие круги, а внизу живота, что то кольнуло и не отпускало! В зобу спёрднуло и я возможно сделал бы от страха, что то большее, но рука схватила меня за волосы на чубе и я вмиг забыл, что собирался только, что сделать. Вместе с захватом изнутри бункера-лифта послышались трубные звуки похожие чем-то на человеческие, и я окончательно потерялся в догадках о произошедшем со мной. Рука отпустила мою лысину с чубчиком и потребовала приблизиться лицом к дырке и слушать внимательно, что мне сейчас будут говорить. Мужики, навалившиеся на меня сходу с лестницы в момент моего застревания на месте, визжа от хохота обоссывались над происходящим со мной, они дальним умом допёрли, что в лифте законопачены люди и что это их рука и явилась тормозным для меня моментом. Но так же, как и я они, сделали выдох не тем местом, но помалкивали об этом в силу своей великой культурности. Обделались бы и они, сунь в темноте им в рожу я свою руку из дырки в железной сворки лифта, вечно закрытого и пустующего во все времена суток. Я бы посмотрел на них и посмеялся над ними, задним умом мы все широки и бесстрашны. Как оказался человек внутри бункера старого немецкого грузового лифта, застрявшего навечно в подвальном помещении, стоило сейчас и выяснять. Утробным голосом из лифта-убийцы был голос ротного почтальона Семеновича, больше всех очконувших от приступа разыгравшейся в нём клаустрофобии. А оказался он там в лифте вовсе не один, а со всею своею кампанией и не добровольно в целях познания своей психики в отдельно намертво железном и замкнутом помещении, а по воле своих новых товарищей, чёрных эксгуматоров солдатских писем. Оказывается, эти искатели, которые в этот вечер нашли на свою жопу приключений, оказались здесь сразу после снятия с них первого слоя стружки в канцелярии командира роты и были заключены под стражу до самого утра и не с целью культурного отдыха, а в качестве изолирования скверны и её стратификации не методом выжигания калёным железом (фу, какая дикость, какой доисторический садизм!), а методом исключения исключений. Этот метод был придуман самым просвещённым гуманистом всех времён и призывов в нашей роте, товарищем Лемешко Александром батьковичем и заключался сей благородный метод в однодневном заключении в клаустрофобическую лифтовую камеру в подвальном помещении, из которого не было наружу ни одного оконца, ни света, ни биотуалета. Дырка размером с бублик, вот всё, через что мог наказуемый общаться с миром. И не просто наказуемый, но творчески наказуемый. Все распечатанные «преступниками» письма командир роты велел им до утра выучить наизусть, мало того, он велел дежурному по роте сержанту не давать им уснуть, не выпускать справлять естественную нужду, выдать им на ночь фонарики и заставлять по памяти читать главы из писем. Чтобы до утра каждый из вас мог мне наизусть рассказать содержимое любого указанного мною письма, любого и не дай Бог кто из вас пропустит слово из текста или точку или запятую, тот этот лифт будет вспоминать в пехоте в поле каждый день на учениях в моменты перебежек с ручным тяжёлым станковым пулемётом! Хуже и гаже наказания я бы и не придумал никогда. Читать, а затем зубрить гору распечатанных ими чужих писем, а затем стоя по стойке «смирно» в канцелярии в присутствии множества прапорщиков и офицеров декламировать их наизусть?! Я бы мало того, что не захотел бы этого делать, я бы элементарно не смог запомнить ни одного слова в этом тёмном железном гробу в подвале среди призраков и приведений, которыми возможно кишит всё это ночное пространство, когда мы отбиваемся спать. Мужики просили сделать, что-нибудь, чтобы облегчить их страхи и позор. Они не просили пить или есть, они просили выпустить их поссать и покурить, дать сделать глоток, один только глоток, но не спёрднутого ими самими воздуха, но чистого морозного ночного с улицы. Они просили позвать ребят из их призыва и попросить, чтобы те не медлили, мочи терпеть у них больше нет, они от клаустрофобии и скученности в этой железяке могут, я говорю вполне серьёзно, отдать Богу душу. Кто их друзья и где их искать мы конечно отлично знали! Друзья все из нашего, как и сам Семенович, мотоциклетного взвода, только рановато он их в друзья поспешил то записывать, завтра сранья ротный придёт и уточнит ещё раз, кто из вас и сколько раз кому доводится другом, а кто так, портянкой. Умыться не получилось, вернулись с Собакиным Игорюшей в свой кубрик, но следа друзей не отыскали! Друзья они хороши, когда водка на столе ещё не закончилась, но когда карманы вывернуты товарищем командиром роты, то против такого сильного аргумента, как ключи в брюках в левом кармане его галифе, у них не оказалось. Послали они нас длинным свистящим полукедом взятым с завышением траектории и если бы мы не обладали к этому времени достаточной тренировкой, словили бы хлебальниками враз тот полукед.
Владимир Мельников : Продолжение рассказа. Гонцов приносящих печальные вести казнили. Казнили заочно и нас, приговорив к вечному чмарению во взводе, не откладывая исполнения приговора в долгий ящик. Кто то послал кого то подальше в силу обстоятельств, а кому то черепки собирать. Жалко было ребят, но помочь им не представлялось возможным. Нас последний раз послали на ху… и мы, опустив головы и бурча себе в оправдание доводы, поплелись в умывальник чистить зубным порошком себе зубы. Никогда за два года здесь не текла из кранов горячая вода, кранов под неё отведено не было. Самая главная проблема зимой, негде погреть горячей водой свои окоченевшие руки и негде по-человечески почистить зубы. Во мне во время сегодняшнего сеанса в кино и последующих действий после этого, боролись две мысли, первая, это мысль о том, что прав был командир роты в том, что разогнал и выявил воришек, а вторая ещё страшнее, что завтра он зачитает мои письма и покажет перед строем червонцы, высланные мне моей очень любимой тётушкой и это последнее меня ставило в тупик и я уже начал страдать наравне с преступниками, запертыми в кабине лифта, страдать и искать оправдание контрабандным махинациям меня и моей тётушки. Очень бы мне завтра не хотелось быть вытащенным за шкирку перед всем строем и быть битым после всем составом взвода. Такое недавно в роте уже наблюдалось, это когда одна сволочь прихватила себе неделю отпуска, притащив, зачем то в армию больничный лист! Где оно его достало и по какой расценке, этого я не знаю, но нашу роту наказали на три месяца лишения отправки уже поставленных «в очередь» в штабе отпускников. Мало того, то говно привезло из отпуска три литра черешневого компота и если бы не жадность нашего зампотеха Юрия Александровича Твердунова, положившего глаз на любимый им в Молдавии продукт колхозников, то ещё не известно, где бы он со своими алканавтами оказался на следующее утро. От того компота остались одни черешни, первак вылили на виду у всего взвода прямо в норку посерёдке автопарка. Я волновался и терялся в догадках, чьи письма были вскрыты и куда делось моё и было ли оно вообще в этой партии писем. Кроме меня проблему писем и их содержимого волновала некоторую часть мопедов, ту часть, которая, не говоря напрямки про свои махинации, типа невзначай кидала вопросы и вроде, как без охоты ловила ответы, ловила и кумекала, какую сторону завтра принимать. Не все были богатенькими буратинами, не всем требовалось барахло, не у всех было, где его носить и не у всех было, откуда высылать те червонцы. Были люди из таких дремучих мест, из которых люди попадая на городской рынок или на паску в церковь, узнавали и том, что война закончилась десять лет назад, а Керенки перестали принимать в магазинах. Говорили многие по привычке, лишь бы быть в теме и возглавлять мнимое старшинство в кубрике. Я помалкивал и боялся вопросов. О том, что меня ждут в кубрике водил я пока и не знал, что делать, дело так повернулось, что может быть лучше бы сегодня дурачком прикинуться, а там может и те, кто приглашал, забыли. А, что же в это время происходило в лифте? Семенович, поскулив и по попрошайничав через просунутое отверстие в дверце лифта, успокоился, а вернее окончательно потерял себя и своё лицо в глазах командира роты и всех тех, кто присутствовал при его задержании и изгнании из Эдема, сел прямо на пол лифта на жопу и обхватив голову рукам, опустил её про меж поджатых к животу ног и завыл, произнося исключительно в своей речи, матерные слова, не имеющие ни наклонений ни спряжений, ни знаков препинания, ни переносов на другую строчку. Мат и вой в виде мата. Трое остальных друзей Дементьев, Сафиулин и ещё не помню кто, не проронив, ни единого слова молча сидели на корточках и тупо смотрели на главного паникёра. Им, участникам акции терять не было чего, всё уже поотнимали и передали пацанам из моего призыва, им оставалось только досчитать до 26 марта, отсчитать дни до вылета их партии и забыть в пьяном дембельском угаре обо всём, что с ними тут происходило. Надеяться на отпуск, хорошее отношение командиров уже не приходилось, так, как существовал порядок, определявший отношение командира к прежнему герою, сразу по исключению его из ответственных за ту или иную должность при назначении на неё молодого бойца. При назначении бойца на должность ротного каптёра (вместо Дементьева Сашки Шереметы), Дементьева моментально загоняли со дня на ремень и чмарили до последней степени посинения, мочили просто так, опуская человека, чтобы тот забыл о своей небывалой любви и уважении к нему и исключил для себя возможность надежды опять занять только, что отобранную должность, казалось бы на самом пике выстроенных отношений с командованием. Чмарили, давая возможность новому каптёру раскрутиться и затмить прежнего необычайной чистотой в каптёрках, небывалой исполнительской дисциплине, мгновенной реакцией на замечания и в тот же миг производивших исправления и предлагающих рационализаторские предложения или выстраивающие свои отношения в доселе не веданном, но исключительно эффективном ключе. Дементьеву стало противно смотреть на творения над своей персоной идолопоклонения почтальона Семеновича, он, раз, затем ещё раз двинул своим сапогом по его сапогу, не помогло, Семенович продолжал казнить себя и причитать по поводу того, что что-то у него там пропало и он уже ничего не сможет вернуть.. Попробовали нюню заткнуть по другому, ведь друзья они ему или портянки? Семенович был расстроен и начал пытаться оправдываться перед ними, будто перед ротным по второму разу. Мужикам стало противно на него вообще смотреть и они, забив на него на некоторое время, попробовали сообща выстроить генеральную линию защиты. Читать, а тем более учить, как им было приказано, тексты писем они и не собирались и это было известно не только им самим. Командир роты не был полным идиотом и садистом в прямом смысле слова, он знал только одно, чем невыполнимее и несуразнее задание или приказ, тем сильнее ожидаемый воспитательный эффект от такого распоряжения. Распоротые письма лежали аккуратной стопкой в самом углу камеры и к ним, как к огню никто не прикасался и боялся испачкать себя последствиями на долгие месяцы службы, а может и дембеля. Сейчас у них было две проблемы, завтра их может прибавиться ещё по нескольку, но сегодня первая проблема, это, проблема выхода в сортир и проблема завтрашнего утра. Проблему сортира пока удавалось решить положительно, пока была возможность, то терпели и старались не думать об этом. Не проблема, если придётся поссать под входную дверь лифта, правда проблема лужи загоняла решение первой проблемы опять внутрь лифта. Вторая проблема, завтра наверняка их всех отправят на дивизионную ГУБУ и оттуда их, скорее всего, разбросают по дальним полкам. Проблема эта была сопряжена с тем, что не все марки из «котла» они успели получить, что было очень обидным для них, так, как первый свой год службы они по 15 марок из 25 полагающихся также отдавали в «котёл» своим кандидатам и дедам. И что же у них оставалось в позитиве? Минус 4 месяца безвозвратных потерь, собрать которые вряд ли кому удастся за них четверых. Большую часть денег они потратили, да ещё прихватили, когда в своё время ездили в отпуск на Родину, многое из накопленного прожрали в чайных и в городе, когда мотались на командирских УАЗах, переодевшись в полковничьи кителя и фуражки. Часть денег оставалась в червонцах и ожидала прибытия очередного отпускника в роту с надеждой в том, что тому дурню удасться купить на Брестской таможне по три рубля декларации с печатью или на крайняк, по рублю, но без печатей и с помощью самодельной печати из линолеума удастся тиснуть её на документе для обмена и перевести сов валюту в иномарки и инопфенинги. Проблема сохранности вещей в чемоданах и проблема недоделанных дембельских альбомов и поделок на память о ГСВГ. Далее, как не крути, но ГУБЫ не избежать, а судя по тому, что там творят армяне, приходится и эту проблему считать открытой и требующей, какого то осмысления. И этот ещё певчий дятел. Точно, не «нос», а дятел. Почему сразу не приклеили эту кликуху, откуда взялся «нос»? Помещение лифта было приспособлено предприимчивым старшиной роты под сапожную мастерскую, в этом помещении каждый мог себе набить набойки на каблуки, сделать пордкладки с сапоги, большего размера, подшить, подогнать, да, мало ли, какая надобность возникнет у служивого человека. В момент заселения арестантов из помещения были удалены все колющие и режущие предметы, лапа сапожная, табуретки, ну и всякая другая мелочь, могущая повлечь повешение или смертоубийство провинившуюся личность, у которой от приступов совести могут возникнуть желания покончить жизнь сведением с человеком счётов. Поэтому «преступники», а именно так провинившиеся именовались у нас в роте, расположились кто, как на металлическом полу, размером метр восемьдесят на полтора метра. По сути дела, это размеры современной бани парилки на трёх человек. На этой площади можно удобно стоять и сидеть, лежать не получается, приходится ноги поджимать к своему подбородку и тогда ноги быстро начинают затекать и слабонервный человек начинает возиться, как навозный жук и доставлять своим соседям всякие неудобства, люди раздражаются и пинками в зад дают понять, кто кому сильно надоел, но рот открывать уже не хочется, ибо слова не доходят уже до воспалённого сознания несчастного. Получил и Семенович под зад коленом и ногами по жопе, но успокаиваться и не собирался. Он всё время возбухал на товарищей, которые якобы его подбили на преступление и вот теперь он из-за них должен будет нести позор до конца службы и ротный грозился ещё и домой всем и в военкоматы сообщить о премерзком поведении на службе, а Семенович уже больше половины года мастырил стопы свои в ментовку или КГБ и никак не был согласен на порчу своей репутации именно накануне весеннего дембеля. Остальным было по фене, будут строчить родителям, не будут, сообщат в военкомат или нет, да пофиг! У них и так веером мысли от возращения на гражданку рассыпались, ничего не успели толком добиться, а куда податься, только после трёх месяцев полагающегося отпуска и собирались решать, а до того момента он знать могли про себя точно только одно, пить все три месяца, трахаться со всем, что способно передвигаться не на четвереньках, со всеми, кто носит в посёлке бабскую одежду. Старшина роты им столько крови попил, что для того, чтобы залечить душевные травмы им требовался реабилитационный период, равный по качеству реабилитации самих космонавтов, только, что возвернувшихся с солнечной орбиты на Землю. Стучать о двери «зеки» уморились и уже отчаились. Все, кто мог, принесли им через дырку свои глубокие извинения, жратвы из столовой подкинули, дело с шамовкой решилось проще простого, оставалось либо добиться освобождения хотя бы до прихода дежурного офицера по роте, либо думать, как спать на металлическом полу и как справлять естественную нужду. Додумались даже до того, чтобы ссать прямо из дырки на пол в коридор, но возникал вопрос, а как до неё добраться и кто тебя захочет на руках держать столько времени. Глупую идею отмели на стадии предложения. Ссать хотелось всё дольше и больше, на угрозы дежурному сержанту с тем, что нассым прямо под дверь, если не откроет, не возымели действия на того, сержант, подтягивая повязку на своём рукаве, чётко дал понять, что ключей у него нет и ссать они не помеют, ибо убирать никто не будет за ними, а явится старшина или ротный, сами знаете, что тогда он с вами же и сделает! Попробовали сержанта приблизиться вплотную лицом к круглому отверстию в двери, но одурачить того оказалось не так и просто, пацан догадался, чего от него хотят и правильно сделал, что не двинулся со своего места. Желание было схватить за рожу дежурного и сделать ему сливу на носу или разорвать от злости и отчаянного положения, что попадётся под горячую руку. Дежурный ушёл, явился дневальный, которого перехватили друганы «преступников» и притащил два одеяла, больше ему не дали, но и этому арестанты были до смерти рады и уцепились в них и чуть было не порвали на части. Одеяла решили поделить по братски, одно бросив на пол, а другим укрыться и попробовать уснуть и выспаться на всякий пожарный, всяко может завтра случиться и если сразу отправят на губу, то поспать там не удастся в течение всех трёх суток. Отбой в 23-00, подъём, как в колонии в 5-00 утра. Поссать или посрать, одна сгоревшая спичка, перемещаться только бегом, все команды выполнять строго по уставу, спать без шинели и одеял, еда без масла и сахара. Спать не хотелось, да и много ли можно пролежать на ледяном полу, прикрытом тонким солдатским одеялом. Бросили на пол второе и пожалели, что не додумались припахать дневального пару шинелей притаранить. Хотя по размеру окна те могли и не пролезть вовнутрь, но от того, что упустили, что-то и не пошевелили мозгою, легче на душе не становилось, холод, он, что и голод, убивает мозг и парализует мыслительный процесс. Прижавшись спинакми, кое, как примостившись на пятачке, отдались мысленно завтрашнему утру и тому, что последует после. Засыпать и думать мешало дурацкое положение в которое попали вполне приличные люди, никто и не думал, что простое любопытство и какие-то червонцы могут так больно ударить по их положению и служебному положению, да и по всему видать и службе в целом. Жалко было только одно, если ротный и правда вздумает написать совместно с замполитом писмо родителям или на работу. Работа, ладно, хрен с ней, работу я собирался поменять и до этого, но родители?! Надо срочно передать пацанам, чтобы предупредили письмом, если можно, что в случае прихода письма от командира роты, не верить ни одному сказанному из того писания и ждать моего прибытия и собственного рассказа про то, что они там понапишут. Родителей нечего об этом беспокоить, это их не касается, взяли моду писать, куда их не просят. Среди ночи Семенович начал ныть и возиться у двери. Никто не понял смысла происходящего, но то, что вдруг стало холодно со спины и тепло безвозвратно ушло и ещё, что кто-то хлюпает впритык к косяку и понизу начал распространяться тёплый молочный запах мочи. Этот запах ни с чем нельзя спутать, тем более в том положении, в котором лежачие на полу находились. Семенович отливал и рыдал от расстройства, он больше не мог справиться с собою и, плюнув на ложное чувство стыда, расстегнул ширинку, вывалил свой вставший под утро болт и стал сливать пенящееся и исходящее паром прямо на притолуку двери лифта. Лежачие аж задохнулись от бешенства. Все молча терпели и боролись с этим, намереваясь дотерпеть до прихода ротного и рассчитывали таки себя сдержать от низости того, чего вытворял сейчас Семенович. Дементьев подхватился и сапогом попробовал ковырнуть по ляжке Семеновича, не собираясь вставать и разгуливать свой сладкий под утро сон. Удар получился со шлепком по сапогу, струя оборвалась на время, затем подёргалась, подёргалась выплесками и ударила с ещё большим напором. Семенович нервничать стал и решил сливать в режиме «плюс один», сливать под давлением надутого до предела своим прессом живота. Запах тёплой утренней мочи на уровне распространился донельзя и ничего не оставалось, как либо самим последовать примеру Семеновича, либо накинуть край куртки ПШ на морду, терпеть непереносимый запах чужих испражнений. Решили усилить эффект. А, чего теперь терять? Да и попробуй кто себя сдерживать, когда рядом с тобой в чужих руках журчит ручей и тот, кто его создаёт, получает море кайфа от бьющего на заре пенящегося фонтана. Встали в разные углы, есть примета, что ссать в одну лужу к большой беде! Да, куда уж больше беде-то быть. Осталось ждать реакции дневальных по роте. Раньше всех подал звуки счастья и радости, так это сам Семенович, он ржал в истернике и не мог не заразить остальных. Сон был похерен, до подъёма оставался максимум час, захотелось курить и чтобы, как-то побороть это чувство, решили напоследок поговорить за жизнь. Посыпались анекдоты, про Чапаева и Петьку, про то, как Чапаеву захотелось в кинотеатре поссать, а зрители не выпускали и тот мучился, как они сейчас, как Петька предложил поссать соседу в карман, а Чапаев возмутился и сказал тому, что, а вдруг тот почувствует, и как Петька отвечал тому про то, что, мол он Чапаеву нассал в его карман, а тот так и не почувствовал… Начали про «кайф» рассказывать и опять Петька с Чапаевым, то, да сё и словили от ящика выпитого пива «кайф». Глупости, но другого в голову не приходило, в армии все прослужили почти два года, отупели от казёнщины и потерялись в пространстве, что знали, позабыли, чего не знали, не помнили. За разговорами и застал их дневальный по роте, который решил отлучиться с тумбочки на минутку, чтобы проверить, не сбежали ли «заключённые»(такое распоряжение наряд получил от самого Лемешко перед уходом того домой) и чуть не убился о стену. Не зная о пакости, которую ему подсунули «преступники», он, не особо присматриваясь под ноги, решил притулить ухо к отверстию в двери и убедиться последний раз перед побудкой роты в 6-00 в том, что вверенные им «уголовнички» живы и здоровы и находятсмя в состоянии заперти и ему после доклада дежурного по роте командиру роты, собственно говоря, не о чём беспокоиться и можно продолжать нести дежурство у двери канцелярии, охраняя телефон на тумбочке и подпирая жопой огненную батарею отопления. О ружейной комнате ему беспокоиться не за чем, ключи всё равно от неё находятся не у него и нехай её белки съедят себе на обед, его это дело с оружием не мает ни с якого боку. Наступив на лужу и поскользнувшись не сильно, дневальный успев ухватиться руками за дырку, в помещении лифта догадались о случившемся и грохнули дружно на смех, радость за вляпавшегося лоха подняла настроение и доказала стропритвому наряду теорему Пифагора, согласно которой «тело впёртое туды, равно выпертой воды!», справедливость мысли которой и должен быть ощутить сейчас стоящий пенистом растворе солей олух царя небесного. Уроды, придурки, вы, что там, ох.. через …уели?! Сейчас ротный за вами притопает, знаете, что он с вами за это сделает?! А из-за закрытой двери ему «а мы на тебя свалим, а мы скажем, что это ты специально, чтобы нас подставить, ага-га-га-гааааа!» Дневальный быстро соображал, как ему выкручиваться в оказавшемся положении и больше, чем налить сверху мочи воды из ведра, придумать пока не мог. Помня, что тумбочка пустая и что момент явки дежурного офицера в роту не загорами, он кинулся, что есть мочи дальше по коридору до умывальников, схватил пустое ведро, вечно стоящее с ветошью у бойлера и выкинув из последнего тряпьё на пол, кинулся заполнять ёмкость водой из-под крана. Минутой позже он расплёскивал уже воду от створок дверей лифта до противоположной двери и гонял это месиво сапогом из стороны в строну, пытаясь смешать до однородной массы мочу с водой и тем самым свалить всё на случайно опрокинувшееся ведро во время уборки помещения. Убирать дрянь с пола он и не собирался, бросил на бок пустое ведро с таким расчётом, чтобы первый с разбегу влетевший в подвал дух во время утреннего умывания, наткнулся на подставленное под удар ведро, загремел и тем самым вызвал тревогу у дневального по тумбочке, а тот в свою очереь, явившийся в подвал на этот шум, застиг того на месте преступления, отмудохал раззяву и припахал во искуплении страшного гнева собрать разлитую с пола воду. Приготовил всё и шасть снова на тумбочку, встал и остался стоять думая только об одном, не сунулся бы кто в подвал до семи часов утра. Стоял и радовался своей находчивой натуре, радовался и хихикал в предвкушении веселья и выпученных глаз у бедолаги, которому уготована участь руками собирать с пола чужую мочу и не догадываться об этом. На этом можно оставить бойцов, засаженных на собственного изготовления гаупвахту. Пора возвратиться в наш кубрик в момент отбоя личного состава мотоциклетного взвода. Я успел только прикоснуться головой подушки, как начались полёты во сне и наяву. Собравшиеся в нашем кубрике старички не собирались сегодня занимать горизонтальное положение. Всех их волновало две вещи, это собственно, кино и второе, это арест и заключение под стражу любителей пошмонать чужие заначки. Кино оставили на второе. Первым делом подняли всех духов и черпаков со своих коек, построили в проходе между ними и начали с нас снимать стружку. «Говорили ли вам, духам, о том, что запрещается пересылать в Германию валюту в виде десяток, именуемых в народе червонцами? Говорили, мы вас спрашиваем?» Спрашивал один, самый выёжистый из мопедов. Мы, опустив немного вниз глаза, отвечали в разнобой, да, да, говорили, говорили…. «А, если вам говорили, то, что оно получается на самом деле? Говорите СУКИ, кому пришли деньги и сколько там их было, сколько и от кого пришло писем и кто ещё их не получил, но ожидает в ближайшее время?» Чтоб мне провалиться сейчас прямо на первый этаж, как бы мне удержаться от порки и не выдать самого страшного, чего и сам я уже начал бояться больше этих угроз дедов, как скрыть, если начнут бить про то, что я несколько месяцев не получаю в конвертах десяток, что все необходимые метки в тексте имеются, но десятки не доходят до моих рук и я не знаю, что ещё можно такое придумать, чтобы они, наконец-то попали в мои и ничьи больше руки в нашей роте? На меня смотрели, как будто уже точно знали, что я этим точно грешу и остальных выставили в ряд только так, для отвода мне глаз. Момент избиения настал ощутимо близко, но первый удар под дых получил Христов их Костромы, получил, клацнул стальными челюстями, как клещами для подковывания лошадей, клацнул сверкающими фиксами не понарошку, а огребя по полной программе, сложился вдвое не достигнув при падении до пола. Следующим полетел под кровать я, за мной кто-то из стоящих рядом. «Я спрашиваю, по хорошему, кто и сколько раз из вас получал деньги из дома и где они у кого заныканы?». Х..через…уя, тебе, вот после этого я вам ни за что не скажу про три червонца, которые я запрятал в узлах лямок своего вещь мешка, кровью буду харкать, но после того, как въе…через …бали под дых, сдохну, но рта не раскрою! Вмазали ещё пару оплеух, мимо, никто не сознаётся. Понял, что ребята будут молчать до конца, догадался, что если сейчас вякнуть одному мне или кому ещё, всё, забьют и порвут от злости только за то, что не сказал с самого начала по хорошему, навалятся на одного, от остальных отвянут, заставят сознаться и завалить всех, про кого знаешь или подозреваешь в получении писем из дома с червонцами. Встали и стали набычившись и стараясь не показывать старикам, что они достигли цели таким макаром, встали и рот на замок, чтобы ни спрашивали, молчок и глаза в доски паркета на полу. Деды побушевав и выплеснув эмоции по поводу подставы с их корешами, резко, будто ничего сейчас и не делали с нами, перепрыгнули на другую тему, начали активно обсуждать кино и жён офицеров. Про нас либо забыли, либо делали вид, что нас нет и никогда здесь не было, будто мы и правда, бестелесные духи, но что делать сейчас стоящим между кроватями нам, так мы и не поняли. Деды лалакали про баб из кино, мы тупо стояли посерёдке кубрика и боялись сойти с места и лечь в свои койки. Старики стали раздеваться и продолжать вести спор про так бы надо было сделать на месте коменданта разъезда или эдак, а мы тупо стояли, расслабив одну ногу в коленке. Стоять становилось глупо, но все боялись первыми нарушить установленный порядок вещей. Меня спасли другие деды, которые прислав гонца из соседнего кубрика, велели мне сейчас явиться к ним. Мои деды, удивившись и не поняв шутки юмора, разрешили всем молодым отбиться в свои койки, а про меня решили узнать сами и отправились вместе со мной в соседний кубрик. И дёрнул же меня чёрт ляпнуть про того электрика и про Сергея Бодрова и про то, что я тоже собрался переводиться в их мазутный взвод и про всё остальное, что я успел по своей наивности разболтать им ранее. Народу в кубрике собралось на представление в два раза больше, чем имелось кроватей, лежачие, подперев руки за голову, воззрились на центр помещения, где в самом разгаре шёл концерт по заявкам телезрителей. На сцене выступали артисты погорелых театров, как они сами себя именовали. Меня вбросили пинком под зад в их компанию и велели присоединяться. Оказывается, что сегодняшний концерт посвящался одному из рядовых, но старых жителей этого славного взвода, моему самому главному конкуренту Сергею Бодрову, штабному дизелисту, электрику-аккумулятощику, тому, на чьё место я и разинул рот и, которого добиваюсь с момента прихода в роту. Откуда мне было известно, что порядки в армии иные, чем мне думалось. Я считал так, что раз я знаю за себя, что грамотнее и образованнее специалиста в электрической части нет и не предвидится до моего ухода на дембель и что мои услуги архи необходимы моей Родине, что я готов день и ночь заниматься по электрике не требуя ничего в замен (кроме отпуска!), что моя помощь всем только будет приносить радость и огромную пользу, что я буду бок о бок работать с Серёгой и помогать ему на учениях, а после его ухода попрошу себе помошника и тоже стану его обучать так, чтобы слава о нас гремела долго и помнили наши имена поколения солдат, что по уходу на дембель я буду каждую недею писать письма в роту в канцелярию и их точно так же, как и уволенных много лет назад дембелей, будут зачитывать перед строем на вечерней поверке и люди, не зная того, кто пишет, будут гордиться той частью, в которой им выпала честь служить и они тоже будут лучшими в своём деле, заработают отпуск, совершат, какой-нибудь подвиг и тоже о них останется только хорошее и доброе на долгие годы. Наивная простота и доброта, кому я поверил и налялякал по своей наивной доверчивой привычке?! Вот теперь я стою в белой рубахе и портках перед лежащими боровами, которые с довольными рожами поглощают придуманную ими сами потеху над беззащитными курчатами. Попал я, как и остальные духи из числа мазутного кубрика, как кур в ощип. Народ жаждал продолжения банкета после ненасытного лупканья на чужих чувих. Про своих тёлок давно всё было рассказано, забыто, десять раз заново придумано и слушать ни кем больше не хотелось. Естественно в образе секс-символов должны были, по замыслу авторов ночного бла-бла-шоу, выступать мы, сирые и несчастные, знавшие лишь из ускоренного курса анатомии церковно-приходской школы, что у противоположного пола, как говорили взрослые, " всё не так ", как у мальчиков. В кубрике водил служил пацан из прикомандированных, с чёрными погонами, не как у всех нас, погонам которого завидовали не только мы, молодые, но умирали от расстройства все старики. С привлечением этого женатика, нам сразу полегчало и одновременно повезло. Ведь теперь даже коню стало понятно, кто будет за нас отдуваться и зажигать вечер встречи двух поколений. Звали пацана Микола, наверное всех, кто был родом из Украины, так всех там и называли. Микола питерский говорил убедительно и расспросы длились не долго ибо демоны ночи быстро уставали от рассказа и занимались своими делами. Длиться пытка долго не могла, ибо послушать это дело конечно молодое во всех отношениях в условиях полного армейского безбрачия, но до конца разговор не доходил, ибо брехать друзьям о своих секс-походах на гражданке это одно, но с женатым человеком в действительности это совсем другое. А вдруг глупый " дух " возьмет и спросит демона ночи, а как ты это делал впервые товарищ дедушка сам, а? А что тогда с авторитетом станет в комендантской роте и в этом кубрике в частности? Вот, где собака и порылась.
Владимир Мельников : Продолжение рассказа. После первого пробного брошенного в женатика камня праздник продолжился, хотя судя по реакции слушателей, сказать им женатому парню ничего не имелось, Микола, до селе сидящий в своей койке, не спросясь разрешения, отвалился набок от всех и накрылся с головой одеялом. Яркий свет мешал ему отдыхать после трудного для него дня. Они с праорщиком из автобронетанкового склада целый день были в рейсе, ездили в Фюрстенвальде, оттуда заезжали в Лейпциг, затем разгрузка УРАЛа на морозе в нашем автопарке. Обед гретый на головке двигателя, черняга и почти две пачки сигарет, выкуренных, не слезая целый день с седушки грузовика.Но веселье после самовольного отбоя Миколы не омрачалось, нет и нет. Программа ночных шоу была очень плотной и насыщенной и продолжалась до тех пор, пока один за другим не раздавался голос храпа и демоны отходили кто куда. Во сне дорог много, иди или даже лети, куда хочешь. А то, даже можешь прямо на УАЗе да и без путёвки махнуть напрямки к той " Марусе ", что с товарищем гуляла наяву. Ведь товарищ гуляет в своём сне и вряд ли без разрешения ротного осмелится на самоволку к другу в сон грядущий. Другая часть водил и мопедов наоборот, только подгребала из кинозала и каптёрок, где каждый занимался, чем ему было угодно. Кто продолжал мастырить свои финки на дембель, кто доделывал кружки дембельские, кто киношку по телику пробовал на немецком языке смотреть, но ничего интересного для себя не нашедши, возвращался баиньки, но попав на концерт, естественно откладывал это благое дело и присоединялся к присутствующим. Многие попробовав уснуть и не достигнув поставленной цели, откидывались на спину, тупо уставившись перед собой взглядом и начинали критиковать вслух своих товарищей. Они говорили им, вам, что, не чем дольше заняться, а нам с презрением, а вы, хули вы тут столпились, а, ну, пошли на х… через ….уй, отсюда! Придурки, вы чего, не имеете своего собственного «Я»? Какие же вы мужики после этого и как вас можно после этого уважать вообще? Что интересно вы сможете своим духам будующим про себя сказать? Чмошники, больше никто вы! Настоящие духи и как из такого дерьма может, что-либо вообще получиться?! Но на таких шибко правильных клали одним местом и концерт продолжался. Праведник сморшившись в нашу сторону наблюдал, а что же будет дальше. Жизнь в роте была не организована в плане художественной и иной самодеятельности, поэтому в кубриках после отбоя творил, каждый кто во, что горазд. Сам себе режисёр, выступал любой желающий из стариков.Снизу, под кроватной сеткой, была самым надёжным способом прихвачена гитара, умело приделанными руками мастера, резинками от камеры. Доставали гитару сразу же после ухода к своей милой, дежурного по роте офицера или прапорщика. Дневальный давал команду "деды подъём, по телевизорам разойдись " и вот она родимая уже в руках у молодого бойца, которому ещё с прошлого вечера была дана команда, быть ответственными за проведение вечера встречи авторской песни в свободном, от знания нот, исполнении, бойцам близко знакомым с гитаристом (духам и черепам) подготовиться самым тщательным образом и провести мероприятие в предверие предстоящего в этом году дембеля на высшем уровне. В репертуар исполнители имели право вносить свои коррективы, главное, чтобы всем всё понравилось. Не важно, что человек был родом не из славного города Славутича или Котовска, петь песни на языках народов СССР ты был просто обязан, а то какой же союз получается, только на бумаге, да? Неееэээт, и ещё раз нет. Нысэ Галя воооодууу, коромысло гнэться, а за нэй Иванко, як барвинок вьеэээтся. Или там, гуляв козак черэз долыну... Песни действительно пели все, на пробу, так сказать проводили, что-то типа кастинга, если говорить современным языком.После кастинга, естественным образом, а как иначе, определялся победитель из числа принимавших участие и становился автором дедовской пестни. Это была, конечно, очень высокая честь по тем меркам, а уж признание тебе было обеспечено до конца твоего дембеля. Ибо, какой же русский украинец не любит пьяную пестню, исполненную по принуждению. После нескольких песен под гитару пошли в ход истории про гражданку, какие там сейчас чувихи тусуются по танцплощадкам, что там сейчас исполняют ансамбли, что носят в городе бабцы, что поют в народе на току или в сельском клубе, что курят мальчики и не слышно ли о переходе на курение конопли или что добавляют бабки-самогонщицы для крепости спирта в самогон или продолжают, как и при них добавлять в него сырую резину и куриный помёт? Вечера эти утомляли растерзанные, чувствами по Родине, молодые и не окрепшие сердца четырёх, четырёх дедов и четырёх кандидатов . Иногда они доводили последних до бешенства и тогда полукед деда, обрезанный сзади по самый "не балуй" с номером автомобиля на нём, летел по строгим законам аэродинамики, утверждёнными самим Циолковским, строго на Запад, то есть от окна, где спал дед, строго к стене с растерзанным в ночи "духом", рассказчик затыкался, подскакивал с койки, хватал тапочек деда и подносил ему, низко склонившись в поясе, трясясь от страха и думая только об одном, хоть бы ударил тот его тапочком, но только бы не кулаком в лоб! Бывали и конечно проколы. Даже самый подготовленный к пестням в произвольном исполнении дед, не мог долго вынести воя исполнителя, а о бедных и бестелесных существах, коими обозначили нас, не было и речи. Утомлённые солнцем и влажным климатом Балтики, наползавшей к вечеру на Галле, своим теплом, а так же не качественным питанием не из Елисеевского магазина или ресторана Арагви, бедный "дух" издавал первый разрыв храпа! Дюжина летательных аппаратов рука-воздух-голова потерпевшего рассекали воздух с завидной скоростью ПТУРСА и несказанно быстро и эффективно "гасили" приступ наглости и роскоши. Это в то время, когда сами деды терпят яростный дрызг гитарных струн и вой хлопца, кто-то из молодых, да ранних посмел уйти в яростный сон и смыться от участия в вечернем шоу. Какая наглость, вот тебе, вот тебе! Тапочек вернул, быстро! Тапочком, возвращённым снова в рожу, удар, тапочек подхватил и снова удар. Не спать, я сказал, не спать! Все снова поусаживались на койках, пропал отдых, завтра опять до самого свободного времени после обеда качаться, как тростнику под порывами сильного ветродува. Концерт продолжался. Очередь дошла до меня. Сергей Бодров, в общем-то не плохой парень, но в кругу стариков вынужденный подстраиваться под сумасбродных товарищей, начал мой допрос. Допрос состоял из элементарных приколов, давно мною приколотых и забытых ещё в родном мотоциклетном кубрике. Новизной и широтой они не отличались во все времена в нашей роте и, когда я услышал «лохматый» вопрос про то, люблю ли я замыкать на массу и хорошо ли у меня получается её топить, не знал, как отвечать. Тупость меня убивала, а примитивизм сознания раздражал, но отвечать приходится: нет, не умею замыкать на массу, будет короткое замыкание и топить массу не умею, её разрывают «лягушкой», чтобы не разряжался аккумулятор и не было пожара от КЗ в электропроводке, пробитой напряжением. Ответы очень не понравились старикам и они поняли, что у Серого появился опасный конкурент и такого студента надо держать подальше от взвода обслуживания. Мужикам мои ответы хоть и пришлись не по душе, им не хотелось видеть перед собой равного и образованного человека, но им вдруг пришла идея пощупать Сергея Бодрова за вымя, они с ним больше года якшались вместе и много ещё до конца о нём не знали, Сергей был бирюком ещё тем и услышать от него больше двух слов в день считалось большим достижением, а услышав три слова от него, можно было говорить о Сером, что тот сегодня просто «трепач!» Пощупать и стравить на почве конкурентности в области знаний электрики и автоэлектрики. Мне это показалось плохим знаком и я понял, что Сергей Бодров мне ближе, чем те, кто пытался нас поссорить. Я ссориться с ним не собирался, я просто очень хотел поскорее смыться от Сергея Гузенко во взвод обслуживания поближе к этому самому бирюку. Сергей Бодров был замечательным человеком, крупный блондинистый атлет, душа коллектива, да разве можно насрать такому, а потом проситься к нему в электротехническое отделение? Да ни в жисть! И пришлось опять брать всё на свой зад. Проделки с выключателем были всем знакомы и попытка меня поймать на этом провалилась. Я взяв подушку с койки, положил её себе на макушку и строевым шагом с шести шагов до выключателя стал двигаться к входной двери. Не дойдя одного шага до стены я остановился, приставил ногу и приложив правую руку к голове спросил у выключателя «товарищ выключатель, разрешите ёб… через …нуть вас по фазе?» Из рядов зрителей послышалось «разрешаю!». Я двумя руками снял подушку с головы и аккуратно приложил её к клавишам выключателя. Сквозь вату нащупал клавиши и что есть нежности в пальцах, погасил верхний свет. Никакого «щёлк» и криков «оооо, как громко!» не последовало, интерес ко мне сразу пропал, концерт зашёл в тупик. Я положил подушку на койку и спросил разрешения пойти в свой кубрик, соврав, что мне надо дедам кое-что ещё успеть сделать, но у меня ничего не вышло, они послали моих дедов на хутор бабочек ловить и начали спрашивать про, откуда я сам родом, есть ли у меня чувиха, трахался ли я с ней и заранее отметая доводы по поводу её отсутствия у меня, велели рассказывать сразу, как я её первый раз попробовал и сколько успел в тот раз кинуть палок? Вопрос поставил меня в тупик, но спасение пришло от самих тех, кто меня об этом спрашивал. Вопрос неожиданно прозвучал с их стороны и глупее его я ещё в жизни вопросов не слышал. Вопрос был к киношным зенитчитцам и к их командиру. Касался он половых отношений в бабском подразделении и лафе, которая там могла царить для коменданта разъезда. Затем вопрос попал ко мне, как студенту энергетического ВУЗа и этот вопрос поставил меня в замешательство. Сначала спросили, что я закончил, а услышав, что я только, что поступил и не более того, начали успокаиваться по поводу того, что зря переполошились по этому поводу, зря меня «царьком» начали кликать и гнобить, я для них оказался равной с ними сошкой, но вопросов от этого ко мне не убавилось. Вопросы мне задавали специально, чтобы получше прощупать мои знания в разных областях науки, ведь не секрет, что человек, не поступивший в институт и не собирающийся этого делать, видит в образованных людях только плохое представляющее опасность для него, и не иначе, как «царьками» не величает тех, кто окончил ВУЗ, обучался в нём или только собирающихся это сделать. «Царёк!», будущий царёк и захребетник, начальник и эксплуататор вот он стоит перед тобой и ты можешь делать с ним сейчас всё, что угодно, он сейчас в твоей полной власти и пользуйся моментом, пока он не стал твоим будущим рукой водителем, гноби его окаянного и чмари пока самому от этого не станет тошно. Незаметно перешли от фильма к болотному газу и его происхождению и чёрт меня дёрнул сунуться в объяснения по этому поводу. На кой чёрт я подался в рассуждения и заявил, что мы тоже примерно таким же газом фунькаем, когда переварим свою пищу в желудке. Не знаю, как это получилось и кто первым начал спор, но вдруг деды загомонили и кинулись разбивать спорщикам руки. Мои рассусоливания привели к тому, что одна часть дедов начала спорить, что если пёрднуть на пламя, то газ воспламенится и будет взрыв! Другая часть спорщиков выступала с крайне противоположной точкой зрения, выставляя доводы, что пламя будет погашено сжатым негорючим газом и ничего не воспламенится. У меня волосы полезли дыбом на макушке, я почему-то сразу подумал, что опыты будут проводить сейчас именно на нас, на молодых и черпаках. Но события стали развиваться в безопасном для нас варианте, в одном только я ошибся. Нас, духов, Сергея Гужву, водилу начальника ВАИ дивизии Коваля, Сергея Брукмана, Юру Ломатченко, Акулича из дремучего болотного края Беллоруссии и меня, припахали в огнеборцы. Наша задача была следующая, мы, с зажигалками или спичками, у кого, что нашлось под рукой, должны были были гонять от одной койки до другой на скоростях, равных скорости полёта МИГ-21 и подносить пламя горелки к выставленной в проход жопе деда, который участвовал в споре и который изо всех сил тужился, вымучивая из себя выброс природного газа в атмосферу, наподобие того киношного. Зрелище было не из лёгких! Несколько дуболомов со спущенными портками и немытыми обросшими мхом волосами по всей жопе, ногам и спине, стояли на коленях на своих койках задом в проход и оборачиваясь в нашу сторону кричали нам «Скорей, скорей, скорей…аааа…давай, давай, оой… сщас, сщас, ну-ка, ну-ка, ещё, ага, щас, погоди ещё! Во-во-во, дава-давай… подноси!» Твою по голове, уродство и скотство! Видел бы эту сцену кто из родных, из тех, кто ожидал этих дебилов на дембель, мама дорогая, полная деградация и каменный век. Голые жопы с катяхами какашек на волосах, отвисшие в мошонке яйца, сморщенный вялый ху… через ..ёк и волосня, волосня, волосня, курчавая и мокрая от пота на жирной жопе. Нормальные и не тронутые заразой разложения солдаты, опрокинулись спросонья и, вылупив зенки, тёрли их кулаками и вертели головами во все стороны, пытаясь въехать в происходящее сумасшествие и не могли быстро этого сделать, ибо в их трезвом мозгу не могло поместиться подобное, и они не знали чем это можно ещё раскумекать. Мы бегали с пацанами в проходах между кроватями, сталкивались, матерились и часто не поспевали к деду, пучившемуся от натуги в попытках пёрднуть и попасть выхлопом газа на пламя спички. Мы не успевали поднести её к моменту выхода газа, нас пинали и орали, чтобы мы точнее целились и были со спичкой наготове. Но сами посудите, как можно быть готовым с пламенем спички, когда дед тужится уже чёрти сколько, спичка прогорает быстро, она начинает обжигать тебе пальцы, надо поджигать новую, а где их брать? Магазинов в роте не было, да и купить спички было не на, что. Пошли в ход зажигалки. Но, что это за убожество, бензиновая солдатская зажигалка? Ею для того, чтобы прикурить, надо пол дня крысалом пощёлкать, а тут такое дело! У меня больше всего возникал вопрос по поводу моих самих рук, ведь спички подносить приходилось практически в плотную к волосам, а, что если они вспыхнут, а, что если кожу на жопе подожгу, ну это хрен бы с ними, а как быть после того, как вдруг и правда газ вспыхнет, что с руками моими будет-то, а? О, блин попали, так попали! С началом эксперимента по добыче и использованию газа в военных целях народу было в кубрике у водил чуть больше, чем самих проживающих в нём, но, как только мы включили горелки и помчались от одной жопы к другой, кубрик стал заполняться всеми дедами из всего второго этажа, народу набилось на дураков посмотреть столько, что кровати и проходы ломились от зрителей и спать отбили охоту даже у самых спокойных и стойких. Такого здесь в роте ещё в жизни не было и пропустить во сне это представление было бы величайшей глупостью. Я уморился носиться от одного дурня к другому и представлял, как сейчас выгляжу со стороны! Глупее положения и придумать было нельзя, но, что ты будешь теперь делать, не фиг было раньше распинаться про то, что мы тоже горючим газом пукаем, вот теперь и нюхай зад и терпи выставленный на показ срам. Спичка погасла в очередной раз, коробок опустел, я выбыл из эксперимента, так, как желающих отдать свой коробок для меня, не нашлось, но оно наверное и к лучшему. Только я хотел попросить зажигалку, как в конце прохода дед заорал нечеловеческим голосом «суки, быстрее бегите сюда, ща-ща-ща-ща….во-во-во-вот-вот-вот…щас…щас ФФФФФУУУУГГГАААХХХ!!! Вспышка пламени, огонь из-под ног деда, Серёга Гужва отскочивший в шоке в сторону и запрыгнувший на чужую кровать с дедом на ней, крик пострадавшего от ожёга жопы огромным чёрным пламенем с газом, прыжки раненого в зад по кроватям, отвернувшийся и загородивший себя вверх поднятыми руками Сергей Гужва, пинок деда ему под зад и полёт того с койки в проход и сматывание удочек из кубрика. Произошло то, чего все с нетерпением и интересом так долго ждали, произошло невероятное, газ вышел и взорвался огромным пламенем со взрывом и шкварчанием, волосы на жопе в промежностях вспыхнули и закуржавились от огня, кожа на жопе пожелтела от высокой температуры и стала жёлтого цвета. Раненый дебил в жопу слетел с койки с нечеловечески выпученными глазами, охреневший сам от своей глупости и тупости и понёсся в коридор, а оттуда кинулся в соседнюю дверь сортира. Влетев в сортир он первым делом кинулся к раковине и не теряя ни минуты времени стал хватать пригоршнями ледяную воду и лить её себе на зад и между ног. В кубрике в это время стоял грохот от смеха и топот ногами в пол. Мужики визжали и катались на койках, гости в белых чапаевках попадали к ним на койки и жестикулируя руками били себя по половинкам жоп и снова начинали ржать и кататься по кроватям. Нас молодых, как ветром сдуло из кубрика, мы кинулись кто куда, я ломонулся быстрее собственной тени в соседнюю дверь и поскакал по проходу на цыпочках к долгожданной койке. Раненый в жопу дед, выигравший своим пуком спор, приковылял в свой кубрик, скинул подштаники и рухнул на живот на свою койку. На вопросы, что с тобою, он всех посылал на ху… через..й и охая начал трогать не оборачивая головы назад, свой зад, половинку за половинкой. Смешки деды погасили быстро и запретили кому-либо об этом распространяться. Дед, похоже, получил при взрыве очень сильный ожог, и теперь кожа намоченная водой начинала обсыхать, кожу на жопе стягивало в кучку, тому любые движения или дуновения воздуха в этой области, вызывали адскую боль, он корчился в муках и никто не знал, что в этом случае надо делать и вообще, как себя вести. На дворе ночь и никакой речи о санчасти не могло идти и речи, а потом, а, как там сказать, откуда произошёл ожог мягких тканей и, что явилось тому первопричиной и тому подобное. Все только сочувственно обращались со словами поддержки и не более того. Я затаившись под одеялом был тише воды, ниже травы и думал только о том, чтобы дольше никуда не припахали и не выдернули из кубрика, спать психически хотелось, не столько от желания, сколько от самой психости. Психость заключалась в количестве не доеденного, не доспанного, не доотдохнувшего в моём мысленном представлении и той норме, которая полагалась и которая была такой мизерной во всём, что на все психости приходилось болезненно реагировать и доводить себя до нервного истощения. Что же происходило по ту сторону солдатской жизни, там, на том краю гарнизона. Командир роты Александр Данилович Лемешко, выпрыгнув из машины возле своей панельной гостиницы, выхватил супругу на руки из салона и, не отпуская на землю, так и понёс брыкающую ногами и не желающую срамиться интимным состоянием перед солдатом водилой и Гузенками. Серёга Гузенко больно толкнул свою жинку в бок и весело расхохотался от увиденного зрелища, жинка Сергея в ответ стукнула того по коленке, но сама нацелилась на то же самую волну. Мой так не схочет, слишком показушен и с строг, дома телок телком, сажай на верёвочку и веди на водопой, отдаст при случае последний грошик, Серёга не такой, Сашко красивее и импозантнее, за ним, говорят, все бабы ухлёстывают, мой не такой, мой домашний козлик. Дашь ему листик от капусты и будет довольствоваться малым, всё в дом, всё в дом, а Лемешко щедр и не прижимист, как мой, Сашка широкую имеет натуру, за таким легко и надёжно. Мужик, так мужик и статью и умом горазд, даааа, бывают же такие мужики, но достаются почему-то другим, жаль и ещё, как жаль, отличный самец, этот оседлает, так оседлает, не то, что мой кролик. Лемешко домчав свою кралю до квартиры, зажал её ещё крепче в своих медвежьих лапищах, зацеловав до смерти бабу, зажал и не отпускал, всё лапал и всю щупал, наделал на теле столько синяков, что завтра перед зеркалом лучше не показываться, лапал, целовал в ударе, но замок отпирать видимо и не собирался. Жена выставила вперёд руки и отталкивая в сторону его бычью голову, стала шарить в дамской сумочке миниатюрный гомонок с ключиками. Нащупав его, дотянулась через силу до скважины, вставила в личинку, хлопнула щеколдочкой и вырвавшись из объятий впрыгнула от медведя в коридор. Не зажигая света, Сашко настиг свою суженую, вновь стиснул её в своих клешнях и скидывая на пол с неё и с себя амуницию, начал добираться до главного, до того, от чего все мужики, дотронувшись, входят в состояние психически укушенных и не соображают, что и зачем делают. Сашка сграбастав добычу подхватил её в свои «зубы» и поволок в свою норку. Добыча не отбивалась, а наоборот цеплялась и ответно кусала своего похитителя, она стонала и тихо повизгивала от каждого его нового прикосновения и действия. Что происходит с нею сейчас, ей было совершенно не стыдно и она на каждое Сашкино новшество в этом деле только томно закатывала свои очи и благодарила его молча про себя за его невыносимую догадливость в этом деле. О том, что он сейчас с ней вытворял, она только мечтала и стонала от удовольствия, желания совпадали у обоих, чувства перекинулись через край сосуда с любовью, Сашка кончал раз за разом, жинка не успевала менять положение, подыгрывая догадливому и без того мужу. Речи о презервативах и быть не могло, оба супруга были каждый про себя един в этом мнении и то, что сегодня будет зачато, будет действительно желанным с обеих сторон и любимым больше других в этой семье. Мокрые от непосильного труда, счастливые и довольные, они откинулись на паласе и закрыв глаза думали каждый о своём сокровенном. Каждый то, что сегодня вечером в кинозале задумал, получилось, как нельзя лучше, Сашко опять был ЕЁ, ОНА на какое-то время оставалась теперь, если всё получится с первого раза, привязанной на его короткую верёвочку. С киндерами особо не побрыкаешься, дети они ум вправляют своим мамкам и делают их более покладистыми и не ершистыми. Пока будет протекать беременность, потом роды, потом ещё сколько-то, а там видно будет, может, удастся соскочить с подножки той зазнобы из Вёрмлицы, которая захомутала и приворожила меня, так, что без её ласки я и света белого видеть перестал. Не баба, а ведьма, как она меня подцепила? А всё почему, а всё по пьяни, вот она водочка, мать её головой в пустой стакан. Повставали, зажгли свет, прокрались в коридор, накинули, что сгодилось, чтобы прикрыть голое тело и раскрасневшиеся решили перекусить чего не то, Сашка опять полез с приставаниями и поцелуями, зацеловал до смерти, обслюнил все щёки, шею, плечи, прилипал, как репей и всё сюсюкали тёрся, мешая делать нарезку из охотничьей колбасы, мешая ставить второе на плиту разогревать, раздухарившись до нельзя и вытанцовывая, распушив павлиний хвост вверх. В буфете оставалась капля водки, разлили на две рюмашки, Сашка выпил залпом и принялся рубать холодные закуски, причмокивая её в щёчки и тиская за груди свободной рукой. Испорченный в казарме вечер и нервозность последних дней в некогда дружной и благополучной семье, вновь устаканились и легли в правильном для обоих супругов направлении. Гузенки, поднявшись на последний этаж пятиэтажки, соседней с Лемешками, вели себя совершенно по-другому. Объятия, тисканья и лапанья не допускались в такой мере, как у Лемешек, всё было гораздо приличнее и скромнее, я бы сказал, по-семейному. Не торопясь никуда собрали дружно на стол, не переходя за грани приличия посудачили О Лемешках, поговорили за кино, за ребят из роты, других офицерах и прапорщиках и на том успокоились. На этом краю гарнизона наши командиры с полным правом исполненного за день долга могли ложиться отдыхать, чтобы в понедельник опять приступить к подготовке совершенно секретных армейских учений, значение которых для каждой семьи было очень важным. На эти учения люди в погонах возлагали каждый свои надежды, кто на повышение в должности, кто на досрочное присвоение воинского звания, кто на то, что его наконец то заметят в штабе и улучшат их жилищные условия или предоставят отпуск в выгодное для обоих время года. На другом конце гарнизона, там, где проживали командиры взводов КЭЧ прапорщик Петро Захарченко, командир взвода обслуживания прапорщик Иван Иваныч Носков, командир комендантского взвода прапорщик Николай Афанасьевич Овсянник, зампотех роты прапорщик Твердунов Юрий Александрович и старшина роты прапорщик Николай Сидорович Верховский, действия в этот вечер разворачивались по-другому. В огромную по тем меркам квартиру Носковых, жена которого работала в финансовом управлении дивизии решили пригласить все семьи и устроить посиделки за разговорами. Семьи собрались через несколько минут, благо половина из них жила в одном с ними подъезде двухэтажки, гости притахторили всё, что годилось для вечеринки и посиделок за полночь, притащили вино, водку, грибы солёный по старому домашнему рецепту, припёрли часть запечённой буженины из недавно подстреленного мужьями-охотниками дикого кабанчика, принесли маринованных помидор с перцами, достали домашние салаты, закатанные в банки с осени, появились к выпивке маринованные и огурчики, куда без самой коронной закуси на все периоды жизни. Овсянники принесли много домашней выпечки, не секрет, что к посиделкам все семьи готовились заранее и эта посиделка не была спонтанной и единичной за всё время компактного проживания семей. Дружили семьями и дружили довольно долго, мужики имели общие интересы, они все были заядлые охотники, рыболовы и грибники, им было о чём за рюмкой поговорить и что обсудить, семьи считались патриархальными, стабильными и очень дружными во всех смыслах слова. Этим семьям завидовали многие, но завидовали имея на то полное право. Нас всегда радовало то, что от этих людей никогда не исходила опастность или унижение личности солдата, всё было очень корректно, но когда сами были виноваты, то всё понимая, заканчивали шутками и если зампотех или старшина лютовали чисто по-нарошку, подыгрывали их и ещё больше за это ценили и уважали. Мы полностью доверяли этим людям свои души и знали, они их никому не продадут. Посиделки перекинулись за полночь, детей и жён отправили баиньки, сами стали обсуждать проблемы, связанные со службой, но ближе к полуночи исчерпали эту тему и снова перешли на охотничьи дела. Про замполита не скажу ни слова. Он высадил свою паву у того же дома, что и семья Лемешек, попрощавшись с ротным подхватив любушку под локоток, удалился в свои хоромы. Человек подвижный и на комплименты не жадный, обсыпал жёнушку с ног до головы мишурой из похвал и комплиментов, помог ей пройти в квартиру, захлопнул тихонько входную дверь и предложил свои услуги ей по оказанию помощи в снятии верхней одежды и обуви. Кузьмич сверх меры любил свою супругу и с её позволения обсыпал её уши всякого рода любезностями, жена была в этом отношении очень подругой сдержанной и строгой, но позволяла баламуту фривольности и сюсюкания в её адрес. Заправляла в семье только она, Кузьмич ей помогал и не замечал этого, считая, по своей наивности, что они оба в семье имеют равные права друг перед другом, но поскольку он её не просто любил, а боготворил, как жену и мать своих детей, то он и не замечал этого своего состояния. Каждому мужику кажется, что рулит кораблём он, но стоит жене о чём то того попросить, как рулевой кидается на поиски того, не знает жена сама чего, а руль бросает и не заботится уже о том куда идёт корабль и кто стоит у его руля, муж занят выполнением пожеланий своей благоверной и его кроме положительного решения этого желания, ничего долее пока не выполнит, не интересует. А жизнь проходит, караван идёт, собаки на верблюдов брешут, но ветер их гавканье сносит и всё повторяется по спирали эволюции.
Владимир Мельников : Продолжение рассказа. Утро наступило воскресное, утро, по нашим меркам самое мерзкое в нашем расписании. Сейчас припрётся опять замполит, опять, как тысячу дней назад, погонит нас на кросс вокруг дивизии, опять в бабских трениках и в детской синей шапочке типа «петушок» на голове. Опять в руках лыжная палка и эти дурацкие приколы, типа «проснись солдат, ты дрищешь!». Опять этот чудило придумает какие-нибудь детские спортивные игры и заставит всех в них участвовать. До обеда, считай, пропал твой законный выходной день и что человеку неймётся? Деды правильно про него сказали «контуженный», контуженный на всю голову, никогда не поймёшь, когда он с тобою шутит, а иикогда шутя над тобою издевается, упражняется в словоблудии, кот орое до ста процентов солдат, так и не доходит. А всё почему? А потому, что человек очень серьёзный, но всё так серьёзное опошлит и пересмешничает, что ты просто начинаешь в ступор со своим мозгом входить, где надо смеяться, а где через слёзы плакать от чудачеств. Как они только с ротным ладят. Один даст приказ, а другой его пересрёт, стоя с тем рядом совершенно с серьёзным видом и ни одним жестом и мускулом на лице не покажет, что просто издевается над армейской действительностью. Командир роты порой в такой тупик встаёт с его выходками, что порой чуть от злости не лопается, за то, что тот продал его солдатам с потрохами, но боевую задачу-то нам солдатам выполнять, но имея на руках открытые карты, можно некоторым и не дождаться её выполнения. Это, как примерно сказать человеку «Принеси воды, но если ты её не принесёшь, можешь подойти и ударить меня по морде и я даю честное слово, что тебе ничего за это не будет! Приступайте к работе, но можете перед этим поспать, ну её нафик эту самую работу, от которой лошади дохнут и тракторы ломаются» Побудка личного состава комендантской роты прошла некоторое время назад, мы, духи и черпаки вместе с нами, откинулись с коек и не так, конечно, чтобы очень шустро, но выказывая всего лишь видимость и деловитость сборов, начали засупонивать на себе брючные ремни, наматывать портянки и натягивать следом сапоги, как вдруг из массы стариков прогудел возмущённый возглас по поводу одного товарища, который спал убийственным сном на своей духовой койке! Товарищ из духов, накрывшись с головой одеялом, храпел так, что мог своим шумом издаваемым его организмом, заглушить нашу штабную электростанцию в самый пик потребления электроэнергии, одеяло ходило ходуном, дух не собирался просыпаться, злил всех не выспавшихся своим наглым поведением и хамством по отношению к людям пожилого армейского возраста. Такого безобразия в нашем кубрике не допускалось по определению и товарища необходимо было, как можно скорее поднять и застроить по всем правилам армейской пытки. Пока не явился замполит, на которого только, что было вслух при всём честном народе, вылито столько грязи и гадостей, надо успеть показать духу, что он очень сильно сегодня оказался не прав и что, больше такого повторяться не должно и надо бы дать товарищу нахалу последний раз понять, где он находится и каких правил поведения ему следует здесь придерживаться. Мельник, Собакин, Шеремета! Метнулись к койке своего товарища и стащили того с кровати на пол и показали ему, как надо делать правильно подъём в мотоциклетном взводе, вперёд, газ пошёл! Пошёл, так пошёл. Бить товарища по несчастью конечно не хотелось, но если не бить храпуницкого (что и самим обидно, ты встал, а эта сволочь дрыхнет, совсем охренела и не имеет чувства самосохранения или там ещё чего?), то бить тут же начнут тебя самого. Метнулись, одну ногу поставили упором у ножки койки, я с одной стороны, Шеремета с другой, Собакин одеяло приготовился срывать, когда тело полетит в тартарары. По команде «пли», со всей дури рванули железную одноярусную койку вправо в проход, Игорюша Собакин дёрнул со всей мочи одеяло из под духа и ООООО! Матерь Божия! Из-под одеяла на пол полетело, что-то не похожее на нашего однопризывника, полетело, что-то в прапорщицких погонах, босое, но выше щиколоток одетое по всей форме, вместе с портупеей и погонами со звёздочками на них, тело нашего командира взвода Сергея Гузенко! Полетело под чужую койку, заорало не человеческим матом и кинулось на нас! Если есть на свете такие ускорения, но я думаю, что вряд ли, то те, кто попробовали бы их на себе, были бы не очень счастливы от подобного рода перегрузок, подвергших их тело в раннее январское утро. Сколько могла одна створка пропустить в коридор охреневших от ужаса солдат, столько и осталось не наказанных. Не знаю. Что стало твориться в нашем кубрике, но ноги нас вынесли из него самыми первыми и как мы успели не попасть разъярённому прапору под его горячую увесистую кулаками руку, до сих пор гадаю и радуюсь прыткости своего организма. Что бы было со мной, задержись я на секунду дольше в кубрике? Не могу ответить даже по прошествиии времени, убить бы может Сергей и не убил, но испепелить своим взглядом запросто мог бы, испепелить и ором своим так меня наклонить, что говорить бы я начал не ранее, чем через пять лет после своего дембеля, а в каждом втречном карлике прапорщике высматривал бы для себя своего Гузенко и не за пять шагов начинал бы перебегать на другую сторону дороги, а за все пятьдесят. Уж очень он был злой в гневе и попадать ему под руку боялись в роте все бойцы из какого бы они взвода не были! Опомнились мы лишь только, когда встали перед казармой на утреннюю гимнастику. Все присутствующие вертели головами вокруг и не могли понять, от какой такой нечистой силы мы так разбегаемся во все стороны сразу, но когда увидели метнувшегося к нам Сергея Гузенко, поняли и сильно нам посочувствовали. Сергей, видимо ушибся или испугался, когда мы его по дури скинули на пол, может быть он сто раз пожалел о своей выходке, может ему стало обидно, что именно с ним произошёл прокол и теперь вся рота долго это будет вслух мусолить и писать про это в письмах домой, а командир роты, перлюстрируя нашу переписку, долго над ним самим будет смеяться, и зная того по своей службе ещё рядовым мотоциклистом в нашем взводе, в бытность, когда нынешний ротный был его взводным, командиром переданного Сергею Гузенко своего любимого взвода в роте. Как попал командир взвода в казарму, наряд по роте так и сам не мог понять и находился в шоковом состоянии, когда Сергей Гузенко, с сапогами в руках и шлёпая мокрыми носками, выскочил из подвала по лестнице и устроил тем полный шурум бурум. Как выяснилось позже, командир нашего взвыода получил от командира роты хорошую взбучку по поводу безобразий с почтой, в ведении которого находилась та вместе с Семеновичем почтальоном и остальными раздолбаями воришками валюты из его же пламенного взвода. Командир роты очень больно задел словами за Серёжкины нервы и самолюбие, заявив при всех офицерах и прапорщиках, что в бытность командира роты Лемешко, на взводе регулировщиков, такого не могло быть просто по определению, что он Лемешко возможно должен подумать о соответсвие Сергея с занимаемой тем должностью или он сильно ошибается, но тогда товарищу командиру взвода нужен резко положительный результат и порядок. И Сергей Гузенко решил действовать исключительно детскими методами, почерпнутыми им из его богатой биографии, заимствованной им из пионерского лагеря «Червоные лапти», где шустрая мелкота ставила рекорды по вымазыванию пастой и зубным порошком ничего не подозревающей детворы и очистке колгоспных садов от яблок сорта «белый наливчик». Сергей в это утро сбежал позорно от своей супруги и направил свои стопы вокруг чужих казарм и подобрался к нашей казарме со стороны кубрика комендаей или кряс, как мы их про меж себя называли и не долго думая полез в полуподвальное помещение ротного умывальника через вечно открытую фрамугу вовнутрь помещения. Эта часть стены не просматривается нарядом и ему удалось безнаказанно проникнуть в умывальник. Затем Сергей, скинув свои агроменные и неподъёмные яловые сапоги с тройной подошвой и каблуками, как у дам (чтоб дотягивать по росту хотя бы до метр сорок сантиметров) и тихо, как вор в собственном сарае, двинулся в коридор и далее к выходу на лестницу на первый этаж. По пути в длинном предлинном коридоре, слабо освещаемом лампочками, Сергей успел маленько поскользнуться в луже разлитой нарядом воды, о чём свидетельствовало валяющееся на боку цинковое ведро и ей-ей на растянуться ногами в шпагат, на скользкой поверхности и не шлёпнуться в большущую лужицу. Выматерив нерадивых дневальных, у которых по разумению Сергея, руки были под хрен заточены, он пулей полетел наверх и со всей силы ярости обрушил свои чувства на спящего мирным сном дневального на тумбочке. Дневальный от неожиданности, свалился с батареи отопления и тупо уставившись своим взглядом мимо прапорщика на паркетину, туго им забитую в ручку выходящей на крыльцо двери, которая продолжала оставаться насмерть законопаченной им с вечера и ещё больше ставила в ступор состояние дневального. Никакого доклада дневальный не успел сделать товарищу неожиданно нагрянувшему не прошеному гостю, а того и след босиком простыл. Только пятна влаги от мокрых носков свидетельствовали, что дневальному не привиделось и что это не кошмарное наваждение и ОНО, реально проникло в роту через запертую дверь и теперь, оставляя мокрушные пятна на, до блеска надраенном каменном полу, почухало именно в тот кубрик, в котором тайно от всех завалился одетым прямо на заправленную кем-то солдатскую кровать, дежурный сержант по роте. Дневальный и пикнуть не успел, как из кубрика зенитчиков вылетел, как ошпаренный кипятком заспанный его дежурный и поправляя на голове волосы и психически одергивая на себе одежду и амуницию и вращая ополоумевшими зенками накинулся следом на бедного и несчастного дневального по роте, который, умри, но предупреди, не успел этого сделать и теперь огребал по инстанции от своего же товарища по службе. Командир взвода Сергей Гузенко, не приходя в сознание приказал немедленно убрать безобразие в подвале, так и не чухнувшийся пока до того, чем от него пахнут шерстяные новые носки, связанные его тёщей и привезённой женой с оказией из отпуска. Носки пахли мочой, нассанной ранее запертыми в лифте воришками, но откуда было об этом знать товарищу прапорщику, когда в голове у него было не во, что он только, что вляпался, а почему разлитую воду до сих пор наряд не успел собрать, когда уборка проводилась с вечера, а ведро до сих пор там валяется на боку и он о него чуть ноги не покалечил. Убрать безобразие, но я ещё к этому позже вернусь и разберусь, что тут ночью вообще происходило, а сам, не бросая своих сапог и продолжая чапать мокрыми носками, ломонулся, как слон по лестнице на второй этаж в наш кубрик. Сапоги Сергей оставил перед дверью в наш кубрик, дверь не слышно приоткрыл и не долго думая нырнул под заправленное туго-претуго солдатское одеяло бойца, находящегося в наряде. Сергей не ожидал наверное того, что с ним может произойти, он наверное расчитывал подслушать наши разговоры о командирах своих и выскочив, как чёрт из табакерки, свалить неожиданным своим появлением нас на повал, но сценарий он у режисёров утвердить видимо не успел и спектакль пошёл в антрипризе, как виделось событие, так и освещалось. За то, что с ним после произойдёт, вы уже узнали, а чья в том вина и надо ли её в подобных случаях искать и на кого-то сваливать, вероятно, нет, сам себя выпорол, помалкивай в тряпочку и больше не чуди, сделай, что-нибудь более запоминающееся, нежели подглядывание и подслушивание, есть способы для сохранения образа своего командира и более приличные. Большого ума, как продолжать дослуживать свой солдатский срок в прапорщицких погонах, но с психологией солдата, последнее дело, надо бы учиться понимать людей и во всём брать пример с образованных людей, например с людей, окончивших не наши курсы выживания в мотоциклетном взводе, а имеющих высшее образование и богатый жизненный опыт. Жалко, что такие командиры-солдаты, так ничего и не почерпнули из армейской жизни и не отказались от примитивной дедовщины в образе командиров взводов. Это касается, кстати, и его товарища по несчастью, Миши Чекана, сопливого пацанёнка, не знамо, как нацепившего прапорщицкие погоны и кто его в ту школу посылал и кто таким ишакам мог доверить взводы, на которые в военных училищах готовят офицеров с высшим образованием и гражданской специальностью. Духа наряд на ту лужу, о которую сам Сергей Гузенко поскользнулся, духа поймали и припахали, свалили ту лужу опять же на самого Сергея, а так проще было припахать, чтоб быстрее убрали и не задавали вопросов. Сказали, что взводный нечаянно налетел на ведро и опрокинул, а наряду западло убирать воду после него, вот, мол, и приходится за помощью молодого бойца прибегать. Дух ту лужу, естественно, убрал и вопросов почему она такой имеет цвет и запах задавать постеснялся, мало ли, какие лужи делает Гузенко, спросишь, ещё припашут из туалета выгребать чего не то, ну их, к хинте годовой, тех Гузенок и тех дневальных, поморщился, убирая, но сколько это времени заняло, сами подумайте? Замполит нарисовался, не сотрёшь, на крыльце, одетый по полной офицерской форме: снизу вверх-синего цвета бабские штрипки, отнятые у жены в начале года, треники столетнего вида с сильно отвисшими коленками и мотнёй, на голове пидерастического вида синяя шапчонка с хвостиком «аля-пионэрская пилотка» и в руках из оружия, палка-копьё, как у дона Ломанческого, известного в своих кругах персонажа. Выскочил вместе с Гузенко и к нашему строю, шасть! «Орлы! Япона мать, прасрал вас всех да единага наш доблесный наряд па роте! Сегодня на…через…хер, вырезали всю роту шомполами, всех в ухо за…через…херачили немецкие диверсанты!» Строй сломался над идиотским выпадом контуженного замполита пополам! Точно контуженный. Это не я, я до такого ещё не дослужился, это старики, а им гораздо дальше моего видней. Никто из нас пока не в курсах, к чему он это в лужу пёрднул, но наряд точно знает, что Кузьмич, как его ласково, за глаза, мы все называли, прав, они могут с высокой долей точностью подтвердить изречение товарища лейтенанта, Гузенко, всех нас один позаколол шомполом в ухо, а мы и не чухнулись. Враг среди нас, не знаем пока, какой, немецкий диверсант или свой Краснодонский! Наверное в пионэрии эти фокусы с пролезанием через мышиные норы они освоили у себя на родине на отлично, раз сам замполит отметил его высокое искусство перевоплощения и донёс его в иносказательном слове до самих безвинно загубленных этой ночью. После этого я опасался один ходить ночью в подвал в умывальник, обходился раковинами в туалетах второго этажа. На марш паровозных бригад, как мы ласково называли забег с замполитом вокруг дивизии, выперса и наш командир взвода Гузенко, умел ли он бегать, как локомотив, я не знаю, но замполит разрешал встать и ему, по грудь оголившемуся для больших понтов, в строй и скомандовал: рота, слюшай мою каманду, бегом, атставить, бегоооомммм, арш! И, как ломонулся на три сажени от нас впереди Гузенко, что мы еле рот успели закрыть и ничего не противопоставив задору и резвости замполитовой, россыпью кинулись на затравку. Умотать в беге Алексея Кузьмича, замполита роты, всё равно, что умотать овчарке под сто кг зайца! Ломонуться-то мы ломонулись, но догнать лося смогли лишь у самой санчасти, это за сотню метров от нашей казармы, по дороге мимо столовой артполка, вверх к стадиону. Кто учил его и, где так бегать и от кого произошёл он, не трудно было догадаться, потому, как Кузьмич через слово упоминал Сибирь и Новосибирск или Новониколаевск, это по старорежимному, по царскому и видно было от кого так бегать, водились видно там у них ещё медведи с рысями и чёрными волками. Или бегал он по нужде в силу сильных морозов и буранов, когда надо на двор успеть сбегать и успеть по своим следам в хату заскочить, поскольку с одной стороны, те следы мгновенно заметались пургою, а с другой стороны, их уже нюхали чьи-то волосатые и зубастые пасти! Гузенко против Кузьмича был пацанёнком, но гад уступать не собирался и гнал нас вперёд, не снижая бешеного темпа, летели, не до паровозиков. Сошлись два дурака, нам теперь хана из-за них уже на кругу у противотанкистов настанет, там, где надо вниз к танкистам поворачивать, чёрт бы их обоих побрал, люди, как люди, только из своих казарм выползают на построение, а мы уже сдохли от бега, а ещё бежать и бежать. Пропало ещё одно воскресное утро. С горки к танкистам от дивизионной губы, слетели, высоко поднимая ноги и выбрасывая их, как можно дальше вперёд, не бег, а дикое прыганье. Нормально не возможно бежать и лень и дыхалки не хватае, в груди и хрюкает и булькает и сипит от надрыва, это не бег, это издевательство и так каждое воскресенье, когда только остановимся или когда им самим это надоест? Хоть бы замполита, что ли сменили, может другой, какой чахоточный или старый попадётся, ну, нет никакой больше мочи бежать, это какая-то невезуха и всё одной комендантской роте. Танкисты тоже только, только начали забег, ротами, спокойно, не напрягаясь, рота за ротой, тысячи квадратов, бегут друг за другом в обратном нам направлении и на нас, как на малахольных смотрят всегда и первая мысль, что приходит в голову «а они, наверное, лучше нашего живут, народу больше, легко можно спрятаться от службы и вообще!» Бежим мимо танка на постаменте, единственная радостная минута, все головы всегда только в его сторону и повёрнуты, только в этом месте позволяем себе перейти с бега на шаг, а иначе нельзя. Причины две: первая из них, это естественная, не часто мы здесь шагом не строевым и не бегом прохлаждаемся, вторая причина, впереди крутая горка и взять её с ходу не получается даже у самых не убиваемых, дыхалка умирает, а ноги отваливаются и больше не подчиняются. «Шире шаг, не растягиваться, бегом, бегом, я сказал бегом!» Это Сергей Гузенко фулюганит, его сегодня с ночи разбирает и он нарывается на оскорбления. Огрызается, но кто хамит, понять пока не в состоянии, хамят все, хамят хрипом себе под ноги. Строй растянулся на две роты по 150 человек, поди догадайся, кто тебе в спину матюки гонит, бежим, но сносит от этого беспредела куда-то в сторону и по кругу. Получаем пинки и матюки от бегущих рядом дедов и кандидатов. Они нас выпихивают матом вперёд, а куда вперёд, ноги начинают с горы назад шаги нарезать, не идёт локомотив в гору, мешает ему Серёга. Не было бы его, Кузьмич опять начал бы хохмить и сбивать нас в строй своим бегом «паровозиком». Помогает и шутки ради мы поддавались этой бредятине и старались подстроить свой сапог под «Топ-топ-топ, топ-топ-топ, топ-топ-топ-топ…» туууутууу… До роты добежала одна сотая из всего личного состава нашей роты, а виноваты в этом сами наши командиры. Как только первые «лоси» из качков вышли на макушку горы перед рембатом, замполит с Гузенко, не сговариваясь рванули вниз под уклон в спринтерском забеге, а подвергшиеся их задору отдельные категории чокнувшихся бойцов, сорвались и как скаженные, понеслись им на обгон. Мы, то есть все остальные, забили на всё и на всех вокруг и сами тому не веря, бросили бежать и только некоторые, из чувства страха и мщения старослужащих, делали вид, что продолжаем это делать, но на самом деле, еле трепыхаясь на одном месте, умирали и просто боялись остановиться, зная, что если мы попробуем это сделать, как просто упадём, не надеясь на силу своих ног и тут останемся умирать до своего дембеля. Старики и кандидаты, пользуясь моментом, срезали дистанцию и мелькая зайцами между берёз и чужих казарм почухали к нашей роте. Мы сбавили обороты до полушага и будь, что будет, достали из карманов сигареты и затянулись до пожелтения в глазах, чтоб они все сдохли, суки, суки, ууууу, фуууу, фуууу, оооо, твою кочерыжку! Пропал выходной. До казармы брели, шатаясь, запрокинув голову на спину, лицом в небо, триста метров отдыха, возле казармы ни одного человека, ясный перец, все в спортгородке внутри автопарка, а до него от казармы ещё сто метров и сорок минут зарядки на морозе, да будь оно это воскресенье проклято, хоть бы разок попасть в наряд под праздник или выходной, не везёт, так не везёт, но, как с этим злом бороться? Из дома письма должны были вот-вот были прийти, но почему же их нет? Как там домашние, как чувиха? Надо написать снова, но про что писать, про долбаную зарядку и дрочилово командиров и дедов? А, что потом на гражданке всю жизнь в своё оправдание говорить и как потом отмазываться, когда во всех разговорах от домашних только и будешь слышать « а вот Вовке не повезло со службой, очень плохая служба досталась и командиры плохие, вот!» Во-во, командиры просто мёд, а деды, точно пчёлы и зима тут не май месяц и как это немцы её у нас забояться решили? Дубак похлеще московского, а они в одних плащёвочках и без головного убора все ходят, странно всё это для меня и не понятно. Зарядка в парке на спортгородке шла в полном разгаре, на турнике крутил солнышко Сергей Гузенко, здоровый гад оказывается, когда на турнике увидали и на брусьях крутил ногами и пресс качал так, что только слеги до половины прогибались от его зигзагов. С виду дохляк и пацанёнок, а разделся, так любо дорого на него посмотреть! Вот откуда токая борзота, вот откуда такая прыть в сегодняшнем забеге, а я никогда его за человека-то и не считал, мальчишь-плохишь и не более того. Как интересно может спорт за человека сам говорить, замполит не отстаёт, брусья и турник, гири и штанга, аж завитки берут, откуда столько здоровья у людей? Крутили сальто-моральто, крутили солнышко, подтягикались на сор и командиры и солдаты, мы же попрятавшись за их спины, не высовывались и только про себя и думали, хоть бы не вытащили на турник на всеобщее посмешище и позор. В этот раз на спорт городке народу было ровно столько, сколько было на построении. Если бы не Гузенко, половины бы народа замполит не досчитался бы ещё в момент троганья роты на забег. Другая часть мсылась бы при направлении в спортгородок и отвернула бы вправо в штаб, часть разбежалась бы по каптёркам, кузовам и кабинам отсюда, прямо со спортплощадки и остался бы Кузьмич до конца зарядки с одними духами и черпаками, да ему, по моему, и этого за глаза хватало. Какая разница кому на уши лапшу навешивать, нас человек тридцать всегда с ним оставалось. Зарядка закончилась. Не чая, как скорее в тёплую казарму добраться, многие полезли прямо через забор напрямки на ротное крыльцо. Оттуда их погнал наряд по роте обратно, побежали рысцой без погонял вокруг через КПП автопарка. Холод собачий, тепла под рубахами ни капельки не осталось, даже в штанах и там пусто. Застилаем койки, берём зубные щётки, пасу и полотенца и счастливые, что находимся в тепле и уюте, нехотя двигаем со второго этажа в подвал. У лифта столпотворение! Каждый останавливается и пробует заглянуть тайком в круглое окошко надзирателя, пробует и получает плевок харками изнутри. Достали уроды бедных мужиков, приходится защищать своё достоинство прицельными плевками и ху…через…ями для особо непонятливых. Я прохожу мимо до умывальника и представляю, как фигово сейчас им дожидаться прихода командира роты, ничего хорошего им не сулит сегодняшнее утро, а что станет с ними через два часа, самому Лемешко не известно. Как лягут карты и как у того сложится мнение с замполитом и взводными по поводу этих прощелыг и шаромыжников. На обратном пути вижу, как один боец просовывает бутылку с водой через дырку в стальной двери арестантам и те с жадностью приканчивают её и снова посылают духа за новой порцией. Я наверх. Одеваемся по полной форме и, не стараясь выскочить на улицу, трёмся у окон на этаже, ждём команды на построение на завтрак. Командира роты пока нет. Построение на завтрак, сам завтрак в виде ячневой размазни по алюминиевой тарелке, два куска белого хлеба, два яйца, соль и огненный чай с маслом. Построение перед ротой на развод. Командир роты на крыльце, арестантов не кормили и по ходу дела, ещё не выпускали. Вот это уже плохо, понимает каждый, а что если со мной такое произойдёт? А? Рота по трём сторонам курилки построена перед крыльцом казармы. Я стою с духами, как нам и положено, в первой шеренге. Стоят все духи и черпаки, деды и кандидаты стоят сзади нас и тычками в область почек заставляют, шипя, как кобры, тянуть подбородок к верху и встать «ещё смирнее», ничего удивительного, обычное состояние козлов, которые имеются в каждом взводе по паре и которые друг перед другом стараются выйти в победители конкурса «кто сильнее застроит своих слонов и чьи слоны послушнее». Делать нечего, стоим и скрипим зубами, про себя материм и проклинаем подлюк и про себя думаем, как на гражданке отыскать гадов и перебить по одному, там-то они не смогут тебя вот на такой манер перед толпой стариков застроить, там всё будет проще. Проще в том плане, что адресок возьмём и парой, тройкой ближе к ночи, так, чтобы цвета крови от кольев на земле не различить было, там и поговорим за «армейскую дедовщину». Ничего, даст Бог не забьют до смерти, выкарабкаемся и со всеми поодиночке колышком по темечку и сверху пописаем, как Микола скажет. Стоят духи не так, как в нашем взводе, но смирно и не смеют даже бровями повести. Командир роты появляется со стороны автопарка, это для нас полная неожиданность, все повернули головы, ведь там сетка забора и как он собирается перебираться к нам, это вопрос вопросов? Вокруг казармы проходит опалубка и ступеньки крыльца, по этому балкончику тоже сетка, но она будет пониже и её мы преодолеваем враз. Но то мы, а то командир роты. Лемешко на нас внимания чихать хотел и тут же уцепившись за верх сетчатого забора, за кромку профиля, подтягивается, как физкультурник Вася, вытягивает себя почти до уровня пупка и необычайно проворно и красиво выпрыгивает на бетонный пандус-крыльцо. Каре солдат заходится «ууууххххх!» и замирает. Все сунули от страха языки в тёплое на жопе место и вытянулись в подобострастном положении «смирнее не бывает», вся рота ест глазами ротного и каждый думает только об одном: товарищ командир, вы не смотрите, что я кривляюсь и рот открываю при товарищах и плохо говорю при них о вас, товарищ командир, вы не подумайте только за меня плохо, я не такой, как они, я не с ними, это просто время нас здесь объединило, товарищ командир, ведь вы же знаете, я самый надёжный и преданный, я, если прикажете, да, я, да я, да только свистните! Товарищ командир, дайте снег перекидать за час во всей территории дивизии, я справляюсь и только поблагодарю, одно только прошу сейчас и молю Бога, не гоните нас и меня, в том числе на марш бросок в Хайдэ, я вас умоляю, что угодно, все норки почистим, но только не Хайдэ! Так молили Лемешко старики, но я молил своего Бога в семнадцать раз быстрее. Я знаю, что такое Хайдэ и будь оно проклято то место, кто его тем лесом засадил. Все ссут и не знают, как это объяснить. Командир роты исчезает за входной дверью и видно с нашей стороны, как его профиль мелькает в проёме стеклянной двери и исчезает в подвале. Всё, сейчас их поведут на расстрел! Минутой позже из канцелярии выползают двойкой замполит роты Алексей Кузьмич и наш командир взвода мопедов Сергей Гузенко. Помошник старшины роты Александр Алабугин даёт команду нам «рота, равняйсь, смирно!», но мы не нуждаемся в этих криках старшины, рота замерла при виде Лемешко и даже с его исчезновением в казарме продолжала оставаться в расстроенном состоянии и ожидании страшного суда не только над преступниками, но и над всеми нами. Наказывают в армии всех и поголовно, всех, чтобы каждый понял силу единоличной власти командира и прочувствовал крепость его приказов.
Владимир Мельников : Продолжение рассказа. Замполит с Гузенко остаются стоять на крыльце, мы стоим и дрожим внизу. Дрожим каждый по разному. Я от холода и тычков по почкам, другие от тычков и страха. Третьи от обиды за уродов из-за которых теперь им приходится умирать раздетыми вместе со всеми ха морозе и как пить дать, сейчас через 15-20 минут выслушав команду ротного типа «рота получить оружие и противогазы, вещь мешки и шинели и приготовиться к марш броску!». Все ссут, я тоже. Дело оборачивается против всех нас и мы должны будем разделить ответственность за совершённое преступление вместе с преступниками. Командир роты появляется на крыльце первым, за ним опустив до долу головы появляются потрошители солдатской почты. Процессия перемещается с крыльца и встаёт спиной к казарме, лицом к нам. Командир роты, красный от ора, как рак, глаза вылуплены на все семнадцать копеек, замполит не может стоять и оставаться в такой ситуации равнодушным и опустив голову вниз, начинает качаться с носков на пятки и что-то сопеть себе под нос. Гузенко, глубоко надвинув, до самого подбородка шапку, выкатил грудью вперёд и изливает мириады литров злости на весь белый свет и свет начинает в наших глазах меркнуть. Каждый зачитывает себе приговор сам. Все поняли во. Что сейчас всё это выльется и против трёх лосей нам на марш броске не устоять, раненых придётся добивать на месте в Хайдэ прикладами, добивать, чтобы они не преувеличили после дембеля величину глубины, на которую нас сейчас всех опустят. Я боюсь всех и Гузенко и ротного и Кузьмича, боятся сегодня их все. Не боится только дурак и сильно отморозивший себе мозги долгим стоянием на морозе. Рота в шоке, «преступники», запишем их в кавычки, тоже. Командир роты, по ходу дела уже успел приложиться голосом к ним ещё в подвале и сейчас отходит и набирает новых сил и воздуха в свою глотку. Ротный начинает говорить и замполит поднимает голову и начинает ею сканировать строй слева направо, мурашки скатываются от воротника кителя и застревают в области таза, тишина стоит гробовая, все слушают Лемешко. Тембр его голоса и сила слов заставляют мочиться по малой нужде прямо не добежав до сортира, «преступники» от стыда лопаются, как банки при консервировании томатов, мы невольно перекидываемся на сторону командира роты, ведь речь сейчас идёт о наших с вами письмах, о том, что для любого человека самое дорогое и сокровенное. Гады, чего им и так не хватало? Хотели колой обожраться, да вам и так никто не запрещал, мёду искусственного в бумажных банках захотелось налопаться? Дак щас налопаемся все вместе, там, в Хайдэ, по полной экипировке и дай Бог, чтобы вы добежали до финиша и не остались лежать прибитыми своим же призывом. Холодно. Мимо нас проходят в столовую артполка солдаты в чёрных погонах со штык ножами на поясе. Глазами косим на процессию и снова прислушиваемся к разгромной речи командира роты. Речь подхватывает замполит Кузьмич, ещё хуже становится на сердце. Всегда хохмач и пересмешник, камня на камне не оставляет от того места, где у «преступников» находилась совесть, не оставляет и заявляет всему честному народу, что там, где ещё позавчера у них была совесть, там вчера у них ху… через …й вырос! Всё, значит бежим! Рот открывает Гузенко, дневального со штык ножом, выпершегося послухать речи прокурорские, сдувает с крыльца обратно в казарму и только по расширившимся глазам, прилипшей рожицы к стеклу в двери, понимаем, как сильно ранило хлопца речью Кубанца. Строй опускает головы и тыкает глаза себе под ноги, сзади слышу скрип Толика Куприна в наш духов адрес, чтобы не смели опускать вместе со всеми головы от страха и назло ротному и Гузенке держали их задраными в гору, демонстрируя им отсутствие подчинения и ссыкости нашей. Речи размазывают живых сильнее «покойников», а то, что они уже именно «покойники», знают даже белые снежинки, которые только сейчас мы начинаем замечать и ощущать на своих сапогах, шапках и погонах. От страха за людей пошёл снег, раньше шёл дождь, но смысл один и тот же. Природа плачет по нам и проявляет, таким образом, нам своё сочувствие. Нам сейчас будут делать «динь-динь». Речи сказаны, моча выпущена. У кого больше, у кого меньше, но из-за начавшегося снегопада этого различить не представляется возможным. По снегопаду бежать труднее, зря природа нам посочувствовала. Подождала бы часок и закидала бы потом наши трупы в Хайде до весны, чтобы дешевле государству пересылка грузов обошлась на Родину в Союз наших никчёмных, не удавшихся солдатских тушек. Не знали мы одного, именно того, о чём вы выше прочитать успели про вечер и ночь в кубрике командира роты, о том, как у товарища старшего лейтенанта с супругой всё срослось и на сколько отлегло и помягчело в его сердце. Помягчело и Лемешко перевёл стрелки на нас. Откудова он выхватил пачку распечатанных конвертов, я так и не уследил за ходом движения его рук, но как я их только увидел, так сразу врезал насмерть своего дуба, под правым указательным пальцем было до боли знакомое АВИА письмо со знакомым мне почерком моей тётушки. Мне наступила смерть, сейчас меня вытащат из строя за волосы на середину курилки, поставят на колени и сделают выстрел прямо со спины в затылок, выстрел в три пистолетных дула. Матка опустилась ниже пояса и там осталась в ожидании приговора ещё одному новорожденному преступнику, сами догадались уже кому. Конечно мне и моей незабвенной тётушке, которая не забыла, как и обещала, прислать мне АВИА почтой красненькие рублики по десяточке в неделю. Первая десяточка должна была лежать в позапрошлом письме, вторая в прошлом, а в этом третья. На эту третью я и рассчитывал, ибо, как уговорились мы с нею, высылать она их будет в письме с чёрной калькою внутри или обёрткой из под шоколадки типа «Алёнка», завернув купюру в фольге Красного Октября. Три шага вперёд, но не на колени, ноги отказывались гнуться и бухали ходулями строевым шагом на середину курилки, команда смирно для меня не отменялась, конверт перешёл в мои посиневшие от холода ручонки и оказался и без обещанной десятки и без фольги от Алёнки с Красного Октября и без кальки, которыми секретарши жопу в обеденный перерыв ходят вытирать, сходивши в сортир по большому случаю, в конверте было только ни к чему не обязывающее письмо. «Читайте!». Читайте, читайте, читайте всем вслух! Этого я сделать не мог, глаза окаменели и в них стояла вода и я ничего кроме жидкости видеть не мог и не мог показать вид на людях, что я обосрался и слёзы без моего разрешения выкатились наружу и заполнили всё пространство вокруг глазных яблок. Откуда это? От мороза или от страха, не за деньги и не перед ротным, а конечно перед тем, что вся рота буде делать со мной вечером в кубрике или в лесу во время забега на 6 км. Читать и никаких гвоздей! Выбора мне не оставили, сзади и сбоку зашипели «читай сука, не зли ротного!». «Здравствуй мой любимый Вовочка…» у, сука, Воооовооочкаааа, бля, вечером мы тебе устроим милый и Вовочка! На ногах еле могу стоять, слёзы мешают читать каракули бабские, но читать надо правду. Читаю дальше… По ходу текста понимаю, что, что-то в письме не так и ротный надо мной просто издевается и начинаю понимать, что в тексте ни слова про деньги и нечего мне разводить сырость и начинаю крепнуть духом, читаю с выражением, больше по памяти, улавливая смысл написанного. В письме всё чики-поки, про валюту ни слова, протягиваю Лемешко конверт в вытянутой руке и слышу от него в ответ « и вот так, чтоб у каждого только и было в письмах написано, только про «целую и ждём не дождёмся!» ясно?» А кому не ясно, Володька разрешит прочитать письмо лично и чтоб ни в одном письме ни одного червонца, нечего дразнить своими цацками боевых и уважаемых всеми своих товарищей по службе! Стать в строй! Вздох облегчения и моё место остаётся рядом с командиром роты свободным, надо мной потихоньку начинают ржать и прикалываться, я сгораю от стыда за свою глупую тётю и позор со следами от слёз на глазах. Плакал я за свой отпуск. Командир роты раздаёт остальные вскрытые письма, предварительно щурясь на свет письмами и ума выпытывая про то, не было ли в них червоных карбованцив, чи може хто и положыв йих сдуру, а нэ пропыв описля роботы от жинкы. До меня всё же допёрло, что не такой простак командир, что духа вытащил за ушко на солнышко, наверняка деньги были найдены именно в этом письме, но второй вопрос, куда они подевались? Деды не сдавались и не признавались в том, что искали именно деньги и нашли таки последние. Командир роты тоже, наверное, не хотел высокой огласки, штаб через дорогу, карьера ротного только, только начиналась и портить себе самому звёздный путь вверх к солнцу, наверняка не входило в его планы, но в силу выёжистого и скверного характера, а скорее всего в силу молодых лет и малого жизненного опыта, он крутил яица всем нам, но отрывать не собирался. Пусть поболят, но для дела ещё пригодятся, это я про нас, вздрюченных и высушенных за один присест. «Преступников» на глазах всей роты передали взводному Гузенке и на этом разбор полётов пока закончился, пока, поскольку сам Сергей Гузенко всем нам пригрозил «пока не вечер!». Что это значило, было мучительно интересно знать, но для «преступников» вечер начался с этого утра. Вскрытые письма раздали вместе с целыми и разрешили перекурить перед разводом на новое построение. Замполит примостился жопой прямо на парапете крыльца и свесив одну ногу вниз, стал пускать дым вверх, усиливая пускание дутьём изо рта и носа. Дым вылетал, как из паровозной топки, эффект произведённый на нас дал почву для подражания с нашей стороны. Собравшись гуртом вокруг него все стали наперебой пытаться умаслить разговорами на любимые замполитом темы, темы секса и темы спорта. Темы секса не дали продолжения, но темы спорта только раззадорили и без того беспокойный и взбалмошный характер Кузьмича и подвигли его на невиданное в нашей роте, на соревнования между взводами в нашем автопарке, по реконструкции летних и превращении их в зимние виды спорта. Перекур не занял и пяти минут, как первый начал и он же первый и бросил недокуренную сигаретку в ближайший сугроб и распаляя самого себя и взвинчивая наше не окрепшее состояние духа после нанесённых нам душевных травм командиром роты, кинул клич сумасшедшим голосом, придавая своему тону дурашливый оттенок и сводя на нет всю серьёзность мероприятия «рота, строиться повзводно в шеренгу по восемнадцать, девятнадцатым вставать следом за восемнадцатыми!». Настроение от такого тона моментально приняло соответствующее состояние и среди строившихся в каре по своим взводам, стал прокатываться смешок и дело пошло на поправку. Замполит мог завести нас с пол оборота и привлечь на любое мероприятие кивком в нашу сторону краешком мизинчика. Всё сказанное командиром роты несколько минуточек назад, отошло по ту сторону канцелярии в которой заперся наш ротный с Сергеем Гузенко, отошло, но не забылось а осталось торчать острой занозой в указательном пальце. Куда делись преступники, я не уследил во время их отбытия, но то, что их увели в казарму, это не требовало подтверждения. Наряд по роте в составе двух дневальных и дежурного сержанта показался шагающим со стороны санбата и о том, что здесь только, что происходило, пока не догадывался и был в приподнятом настроении и ещё издали стал на высоких тонах прикалываться с нами и с замполитом роты, все знали за Кузьмича, что человек он золото и к раздолбайскому поведению добавит, что-нибудь остренькое своё, что мигом заставит остряков позасунуть свои языки в самый центр своей жопы и оставить их там до лучших для них времён. Рота от похабщины, смороженной в адрес прибывающего ротного наряда, грохнула на пол дивизии, осыпав эхом снег с нашей огромной берёзы, что росла под окнами ротной канцелярии и покатила дальше. Настроение моментально приняло отличный оттенок и мы настроенные на весёлый лад двинули раздетыми прямо в наш, примыкающий забором автопарк на спартакиаду в честь приближающегося праздника 23 февраля. До него правда далековато, но по армейским меркам, было бы желание, отметить спортивными достижениями никогда не запрещается, а только поощряется. Сказано, сделано, мы входим в распахнутые настежь решётчатые ворота мимо КПП с дневальными и выстраиваемся напротив курилки. Наряд по парку в шинелях, со штык ножами, сильно с заспанным и разморенным видом от долгого пребывания в душном и жарко натопленном помещении, качаясь и закрывая сонные глаза, удерживало обе половинки ворот, которые в той помощи вовсе и не нуждались, ибо на каждую воротину был предусмотрен специальный коромысло-фиксатор, защёлкивающийся самостоятельно от наезда на них створок и прочно удерживающий последние и спасающий тем самым дорогую штабную машину от нанесения ей тяжких телесных повреждений. Эти заспанные дневальные побывали вместе с нами на завтраке и в отсутствие сержанта и третьего своего товарища топили массу на топчане под музыку лившуюся из радиоприёмника, спрятанного ими в столе и ловили кайф и наслаждаясь хитовыми песнями радиостанции всех ГСВГшников «Алдан», переносили себя из морозных и заснеженных просторов ГДР в более южные районы Молдавии и Крыма. Где-то начинали распускаться мимозы и расцветать магнолии, а здесь на продавленном топчане, притараненном с немецкой свалки с оказией добрым водилой на ГАЗ-66, угорая от вони электрокалорифера и навешанных над ним на стуле солдатских, посиневших от сырых сапог, портянок два товарища, наговорившись вволю о «не о чём», пускали слюни из краешков губ и расплывались в улыбке от увиденного в привидившемся батьки и матки в своём черешнево-абрикосовом саду, но разбуженные крикливым нашествием во главе ротного замполита, были вынуждены, разрывая сердце в груди на двое от неожиданной побудки, выскакивать на улицу, не успевая придать достойного выражения своим лицам и состоянию одежды, хвататься сразу двоим за воротные створки и делать вид, что так оно и было тут в парке на посту всегда у них и до и после нашего присутствия. В армии ничего не прощается и всё замечается и обязательно высмеивается, сколько бы ты не прослужил и каким бы ты человеком ни был. Весь первый прибывший взвод прекрасно наблюдал собственными глазами отсутствие часовых на воротах, не видно было и кого-либо за стёклами самого КПП, наряд, ясный перец, дрых и в ус не дул, наряд, как всегда бывало у нас в парке, занимался выплавлением массы и не страдал муками совести. Не страдал до нашего прибытия, а с прибытием Сергея Гузенко вылетел пулей на улицу, все свои потуги мигом перевёл на приведение формы одежды в приличный и соответствующий вид. Мало того, как только все наши взвода прибыли на территорию парка, командир мотоциклистов решил вздрючить сонь по полной программе и не успели мы чего-то сообразить насчёт, а что мы сами сейчас тут будем делать, как наряд в количестве двух лоботрясов, приложив обе руки к бёдрам по команде «бегом…» приготовился к забегу по территории автопарка. Размеры парка были примерно таковы: длина составляла метров 130 на 70 в ширину и места для скачек было предостаточно. И только мы моргнули глазом, а наряд уже заходил на вираж в дальнем конце его территории и высоко запрокидывая свои сапоги, нёсся по периметру третьей стороны прямоугольника. Командир нашего взвода дрочил солдат из взвода обслуживания и это было вполне нормально, он командир взвода, ему и решать, кому, где и сколько спать, решал, кому и сколько всыпать по первое число и не фиг было дрыхнуть в наглую, расчитывая на воскресный день и отсутствие Гузенки. Пора было понять своею тупою головою, что Гузенко не прапорщик, это нечто, это то, что всегда присутствует рядом с каждым, присутствует незримо и в любой момент может тебе из твоего же бушлата вынув наружу голову, сказать «проснись, ты дрищешь!» и ты сам охерев от такого нахальства убьёшь себя вместе с ним о бетонную стенку КПП или бокса. Гузенко это нечистая сила, которая сама себя не контролирует ни днём ни ночью, которая не знает ни понятия о чести и достоинстве человеческом, которая подставит тебя и подловит даже в твоём собственном сне и заставит тебя самого себя во сне наказывать, а проснувшись продолжать это делать дальше, пока он сам воочию не отдаст команду «отставить». Гузенко нет на карте местности, но он реально присутствует на ней и куда бы ты не загулял, или задумал, что-то чёрное, он вынырнет прямо из-под тебя, как наша атомная лодка под Северным полюсом. Гузенко, это ужас, обуявший солдат в ночи, это дядюшка Крюгер из ужасов населяющих книжные страницы. Наряд по парку разделился на две половинки. Первая половинка в составе одного бойца продолжала нарезать по периметру круги, вторая, перейдя на шаг дохлого копытного, шла по маршруту первого, расстёгивая грудину и освобождая от крючков полы шинели, эта половина умирала в движении пешком. Вторая половина сдохла на полпути и несла свой труп на бойню под названием Гузенко. Нас разделили на команды, дела до прогнувшихся нам уже не было, ими занимается наш взводный и мы знаем за них, что они попали очень в надёжные руки и что не даее, как после завтра эти же фамилии снова зависнут в наряде по парку, а ещё через некоторое время он их переведёт в свой взвод рядовыми мотоциклистами и будет добивать нарядами по роте, по столовой, гноить на самых продуваемых и глухих перекрёстках и что на дембель они уйдут из роты, считайте, что последними из всего своего призыва. На улице погода была не так, чтобы холодная, чтобы умирать от мороза, но около четырёх-пяти градусов имелось. Вдобавок ко всему этому продолжать падать пушистый снег, засыпая чёрное месиво, лежащее на асфальте автопарка белым своим пушком. Команды, участвующие в спортивных соревнованиях заняли исходную позицию. Затея Кузьмича с баллонами от грузовых автомобилей ЗИЛ-131 пришлась всем по вкусу и первая пятёрка молодых дарований встала на старт. Задача была очень простой, надо было обыкновенно докатить баллоны до того края парка и передать их бойцам, ожидающим нас на той стороне у тревожных ворот. Как выразился сам замполит по этому поводу «делов-то, наливай, да пей!». Наливай, не наливай, но гонять накатом резину наматывающую на свой обод снег нам, но не ему и пить тоже нам, пить стекающий пот по щекам, от висков до подбородка, высунув языки от усталости и прикладываемых к баллонам для их перемещения больших усилий. Наряд по парку стоял навытяжку перед КПП и слушал нотации Сергея Гузенко, мы, сорвавшись с места, как угорелые под улю-лю-кивания старослужащих сорвались с места и покатили тяжеленные и непослушные баллоны от одного края парка до другого, где так же улю-лю-киваниями нас зазывала вторая половина придурков. Газ пошёл, как сказал бы про этот случай наш замполит роты Юрий Александрович Твердунов, а прапорщик с дивизионного склада, чьи баллоны мы спёрднули у него под носом с площадки перед тельфером, выразился бы в более естественных тонах, позаковыристее, не вдаваясь в правила писания того, что произносил поганый его язык. Обычными выражениями, которого были ругательства типа «твою Бога, мога, носорога, килограмм капусты мать!». Тихий и скромный, лет сорока пяти, степенный и приятный на вид мужчина, но матершинник и приколист, каких свет не видывал давно. Снег не прекращался и то, что уже лежало сверху крепкого снежного наста мешало нам катить колёса в выбранном нами направлении, они скользили и укатывались в сторону, мы боролись с ними изо всех и сил и таки докатили их до нужного места. Вторая партия соревнующихся подхватила у нас эстафету и навёрстывая потраченное время на передачу баллонов и их разгон, рванула догонять ушедших вперёд везунков. Крик и ор поднялся на весь парк и привлёк к нашему мероприятию самого командира роты. Командир роты Лемешко, неожиданно появился в толпе ожидающих партии баллонов, на ходу скидывая с себя на руки бойцам свой бушлат с шапкой и приготавливаясь к перехвату залепленного по самые не балуй мокрым снегом. Гул голосов усилился и перешёл в рёв, потеха продолжалась и все бойцы ожидали чего-нибудь такого, что обычно случается, если в процесс вмешиваются значимые и очень весомые обстоятельства, такие, как, например Александр Лемешко. В партии, которая катила на ротного баллоны, пока никаких перемен не могли заметить в силу тех обстоятельств, что просто всем им было далеко не до этого, они были заняты только одним, как докатить подлые и ледяные для рук баллоны без позора прибыть последним и избавиться от них раз и навсегда и поскорее свалить из парка в роту, забиться, где-нибудь в каптёрке и с наслаждением растянуться на куче мешков с портянками или чем там ещё. Свалить, наполнить водой банку для чая, сунуть в неё самодельный кипятильник, дождаться кипения, навалить туда от души заварки из маленькой квадратной пачки краснодарского чая и заделать себе и товарищу такого чифиря, чтоб аж глотку драл своей горькой терпкостью и давал по шарам не хуже первача. Руки от прикасания к баллонам отваливались от них на первом десятке метров, когда катил их сам, то было такое ощущение, что трогал за вымя саму матушку Зиму, такие они сверху были ледяные, когда отделался и мог перевести дух, руки превратились в красные клешни, цвета варёных раков, они горели огнём после того, как сначала зашлись колючей болью такой силы, что хотелось мочиться в шаровары ибо мочи терпеть такую боль не было ни терпения, ни сил. Я отделался, теперь очередь катать другим, я перешёл в разряд болельщиков. Моё дело драть глотку и подбадривать тем самым свою команду. Интерес к соревнованиям усилился с приходом командира роты, которому перешла эстафета и который так закрутил своего баллона, что мы всем миром посочувствовали резиновому брату. Играть в поддавки из наших, никто не собирался, были любители посраться и они катили свои баллоны даже пошустрее того самого командира. Сержант Науменко, штабной хранитель знамени из зенитчиков, сержант Вова Бунга из взвода обслуживания, Фесенко из писарей, Сашка Шеремета и Игорюша Собакин из мотоциклистов, клали на лопатки Лемешко и не уступали ему из принципа, баллоны летели снова на нашу половину парка и остановить их можно было, наверное, только выставленным навстречу бэтээром. Снег слепил и залеплял им веки, шапки все поскидывали ещё при трогании с места, шелест и шуршание скатов приближалось всё ближе и ближе, наша часть команды приготовилась к встрече и вся была на взводе и нетерпении и думала только о том, как быстро удасться остановить разогнавшиеся скаты и повернуть их вспять и появиться в лидерах на той стороне поля. Скаты неслись на нас и мы, как болельщики не могли не желать скорейшего их приближения и переживали чисто откровенно за свои взвода и обсерали криками взвода противоборствующих сторон. Баллоны прибыли с разрывом в несколько секунд, на поле наметились будущие победители и обрисовались аутсайдеры этих забегов. Командир роты пришёл не первым и не вторым и даже не третьим, но вины в том его не было, баллоны, как прибывали на станцию, так и отправлялись в путь немедленно, поэтому и расклад был таков, что команда ротного не была в лидерах, но это ничего не меняло и гнать баллоны в обратную сторону было необходимо в силу условий соревнований. Баллон у Лемешко перехватили дух Запорожан Иван из писарей и тонкой, качающейся от ветра слегой, погнал его обратно. Лемешко красный и мокрый волосами и лицом, не останавливая темпа, стал бежать рядом с перехватившими у его же самого баллоны и криком подбадривать и приказывать тем, не уступать положения и развивать скорость до предела их сил. Скачки продолжались, баллоны летали туда и обратно, снег по тому месту, по которому они прокатывались не успевал скапливаться и в парке образовалась широкая полоса, пробитая в снегу. Выпавший сегодня чистый снег смешался со старым и превратился в жидкое месиво и до того стал мешать спортсменам упираться ногами в него, что пошли случаи падения и придавливания бойцов теми баллонами, что они катили перед собой, пошли случаи наезда на пешеходов, а под конец соревнований деды совсем оборзели и на финише просто пустили в разгон свои баллоны от злости за то, что победитель давно объявился, а они остались в одном светлом месте в районе пониже спины и напоследок надо было чем-то отметить своё участие в сложных соревнованиях для них. Баллоны, пущенные в толпу, сбили на своём пути пару рот раззявивших духов, которые непредусмотрительно повернулись к фулюганам задом. Под смех и ржач помогли подняться на ноги и отряхнуться и, не придавая инциденту силы приказов и взятия под козырёк, спустили «шутку юмора» с тормозов и гурьбой двинули в казарму, наваливаясь сверху своими корпусами на победителей и тиская последних в своих дружеских объятиях. Спортивная часть завершилась удачно, нас духов отправили катить баллоны обратно к складу и помалкивать, если кто там окажется живой о том, для чего мы их укатывали. Время замполита роты подошло к концу, власть его над нами на сегодня, воскресенье, закончилась. Теперь в казарму, мыть руки и скорее в Ленинскую комнату дрыхнуть или «топить массу» по-армейски говоря. Все давно прошли мимо ворот автопарка, а нас, как назло припахали. Делов было не так много, надо было просто сгонять на мойку машин и вымыть недавно прибывший УАЗик из рейса. Дело знакомое, отказать невозможно, другой дороги, как через КПП для духов нет. Через забор прыгать у роты, смерти подобно. Делать нечего, я, Шкиртиль Вова и Вова Литвинов почухали мыть машину. Про то, как мы её вымыли, рассказывать не буду, руки так околели, держась за толстый резиновый шланг, что даже сейчас чувствую ломоту и писать больно местами. Мыть старались так, чтобы в следующий раз было неповадно нас припахивать, мыли спустя рукава, лили воду и ходили со шлангом вокруг машины, стараясь, как можно мельче ступать в ледяную воду на асфальте. Всех пропустили через КПП, а меня снова припахали. Не припахали, а скорее оставили послушать про то, что я могу рассказать им про Москву и про Высоцкого. Про Высоцкого я знал лишь то, что он умер перед самым моим призывом, что в это лето была Олимпиада-80, что было много иностранцев, Москву закрыли для мешочников, которые приезжали по выходным на автобусах из провинции, выгребали из магазинов варёную колбасу и крупы, опустошая своими наскоками Чингизидовыми на неделю наши прилавки и заставляя их ненавидеть за жадность и ненасытность. Какое положение было в деревне я знал лишь краем уха, знал также то, что деревня жила хорошо, имела пачки денег, но не имела одного, варёной колбасы и шмоток, за коими и делала набеги в города. Денег было навалом, но колбасы не хватало, хотя подумав хорошенько, я не мог понять, зачем им говняная колбаса, когда своего мяса и сала и тушёнки домашней было невпроворот и мне казалось, что деревенские с жиру перешли на варёную колбасу, слепленную на мясокомбинатах из туалетной бумаги и муки. Рассказал слушателям про то, что в магазинах появилась пепси и кола, джем в коробочках импортных и кое какие заморские продукты, а так, в общем-то ничего особенного, добавил, что Москва стала в это время чище и привлекательнее, на улицах стало меньше народа и горожане вздохнули полной грудью чистый воздух и ломонулись в театр имени Ленинского комсомола (Ленком ) на рок-оперу «Иисус Христос суперзвезда» и «Жизнь и смерть Хоакина Мурьета»
Владимир Мельников : Продолжение рассказа. Пока я сказки людям рассказывал, пришли на КПП ещё слушатели из числа старослужащих и давай снова пытать, но уже каждый про своё наболевшее, потом стали приставать друг к другу и придумали себе занятие. Пока все слушали мои бредни и враньё, один из старичков дневальных после сытного завтрака, разморенный жарой малюсенького помещения, да к тому же в добавок накуренного так, что можно было топор вешать, кимарнул маленько, да немного неудачно для себя. Дружки это дело заметили и чтобы парню ещё интереснее стало в армии, мгновенно среагировали и, запрыгнув на топчан своими задницами, упёрлись спинами в его живот, ногами вдарили с силой впереди стоящий стол и стали давить спящего лоха в две лошадиные силы к стенке. Чувак, охренев от непереносимой боли в животе и пахе, попытался было дёрнуться и вырваться, вернее даже не дёрнуться, а скорее всего просто так среагировала его нервная система на боль, он выпучив глаза из орбит, пробовал, как золотая рыбка набрать воздуха в свои пустые лёгкие, но всё было тщетно, деды давили его к стенке, а остальные угорали над истязаемым дурачком, хоть и парнем из одного с ними призыва. Ничего не поделаешь, такой фокус покус пришёл к нам по наследству от предыдущих поколений дедов и чтобы не забылся или чтобы никто не смел подумать, что нынешние поколения дедов измельчало и перестало наводить в окрестностях нашей роты шорох, продолжало с удовольствием проводить эти штучки. Золотая рыбка, тьфу ты, старичок, закатил глаза и смирился со своим неудобным положением, он знал тщетность попыток выдернуться, сам не раз таким образом их подлавливал, а оказавшись в глупом состоянии понял, что спасение его лежит только в одном, отдаться воле победителей и выдохнув «здаюсь!» выцыганить себе поражение и жизнь в придачу. Как бы не стыдно было публично признаваться в том, что ты сегодня лох, жизнь реально оказалась дороже и выдохнув с кругами в глазах он просипел «мужики, ну харэ, ну, блин, пошли на ху… ёп..ёпп, здаю….уууйй..суки…ййййуйй ёёпп ну зда..здаюююёё, блин ну кончайте… здаюсь! Пошли на ху…уроды, козлы!» и, вскочив с топчана, со всей силы кинулся на меня, единственного духа свидетеля, и запендренил мне в лобешник с силой несколько фофманов такой силы, что аж загудело про меж глаз и слёзы выкатились сами. Пошёл на ху…, пошёл отсюда, слоняра! Га-га-га-га раздалось мне вдогонку, а я летел быстрее пули из ружья, а все прохожие смотрели на меня или как то так. Спасённый, но отмудоханный не за что не про что, но счастливый, что живым проскочил через ненавистное КПП, я мочал скорее в умывальник, умыться и привести себя в порядок, никому не хотелось таким показываться в казарме. Меньше знают, больше уважают, не один я налетал на фофманы, а став свидетелем, старался не подавать виду при встрече со своими и делал вид, будто не успел ничего заметить и запомнить и товарищи молча благодарили меня. Иногда, правда, в часы ночных дежурств по роте или по кухне изливали друг дружке душу и, услышав издевательства покруче, радовались своим люлям, как посланиям свыше. Прошмыгнув мимо дневального так, как нас учили черпаки, они уже имели кое какой опыт выживания в роте и щедро делились с нами советами, чем собственно мы тоже будем заниматься с симпатизирующим нам весенникам духам. Хорошим людям все стараются помогать, помогали и мне и я говорю сейчас им спасибо. Прошмыгнуть необходимо было так, чтобы корпус тела был направлен сразу мимо тумбочки, чтобы дневальный не успел придумать, как тебя похуже припахать, проскочить сразу резко вниз и бежать по ступенькам и не делать вид, что ты его слышишь, бежать и грохотать сапогами по гулкому пустому пространству. Дневальный сам прекрасно знает, что за поворотом ничего не слышно, что происходит на первом этаже и не примет мер по проведению экзекуций опосля возвращения из умывальника. Но самое интересное то, что с лестницы подвала, легко можно было проскочить наверх на второй этаж, там отсидеться в туалете, а затем, спустившись тихо по лестнице рвануть на улицу и дуть в парк или куда не то. Умывальник был сегодня центром вселенной, там побывали все кому не лень. Это я припёрся по случаю, а тут, оказывается дела творились ещё ойё-ёй какие! Весь подвал в районе умывальника был залит грязью и водой, всё было скользким и вонючим. Оказывается после чистки авгиевых конюшен, командир роты лично сделал ЦУ «преступникам», загнав их опять в подвал нашей казармы, велев черпать дерьмо из норки от верхнего обреза квадратного люка и до вечера. Люк квадратной формы был прикрыт стальным листом и из него проглядывала мутная жидкость опасного цвета. Не канализация и не дождевые воды, не говно и мусор с тротуаров плавали по верху воды, но воде этой я не доверял и она возбуждала во мне особый интерес. Эту воду вёдрами и черпали сейчас преступники деды, черпали и не смотрели в мою сторону. Появившись в подвале я уже не мог сделать заднего хода, как встал, так и пошёл, понимая, что теперь мне не попасть сегодня в Ленинскую комнату и не поспать и не написать всем письма, не предупредить родных в том. Чтобы пока затихли с высылкой денег из-за боязни моей вылететь из роты в пехоты. Коридор быстро заканчивался, норка поровнялась с моими сапогами, деды голов в мою сторону продолжали не поднимать, они делали всё, чтобы не встретиться со мной взглядом и я не чаял, как скорее дойти до кранов над каменными корытами умывальниками выполненными камнетёсами в виде просторных желобов для поения крупного рогатого скота. Люди, но не скоты каждый день околевали от ледянющей воды из кранов только холодного вида, горячей и в помине здесь не водилось водицы и желание бывать здесь возникало только одно у всех, побрызгать лицо и руки водой для вида и пулей лететь обратно, сделав вид, что сильно помылся до пояса и вонять изо рта у тебя не будет до утра и шея твоя не засалит подворотничок в течение первых десяти минут после надевания кителя на тело. Проскочил удачно, кран открыл и делать нечего, надо делать вид теперь, что по делу заявился, а не ради любопытства ради. Вода ломила зубы и колола иголочками лоб и щёки, руки заходились от ледяного напора, но я терпел, а сам косил из-под локтя назад и в сторону. Зрелище меня поразило. Здоровые мужики стояли на коленях над норкой и пробовали на глубине опрокинуть верёвкой лёгкое оцинкованное ведро в воду и зачерпнуть сколько можно её и затем, скользя салом по верёвке рук, с закатанными рукавами белых чапаевок, перехватить у поверхности и опрокинув в пустое, приготовленное заранее ведро, вывалить колодезную муть из квадратной ямы другому человеку и снова делать заброс в бездну, уходящую в неизвестность системы гидрозамков. Такой вид канализации я встречал в Москве в районе Новых Черёмушек, где в 50 годах началось строительство госпиталей на случай ядерной войны. Там все трубы проходили из одного дома в другой и таким образом создавалась защита от проникновения радиации через водозаборы и водостоки. И когда однажды рэкетиры засунули телогрейку в трубу ниже по уровню, то все подвалы кооператоров затопили по пояс и никакими силами не могли их откачать, пока дядька не полез к люк и не вытащил ту странную затычку. Вода мгновенно сошла, оставив приличную пенку из водяного состава, которая разъела краску и кирпичи до трухлявого их состояния. Вот так вода. Рядом с нашей казармой проходил в полтора человеческих роста по высоте и по ширине человека в поперечнике коллектор из кирпича с проточной водой по середине и дорожками по бокам канавы, было там хорошее штатное освещение и хорошо дышалось внутри, но откуда эта вода во всех подвалах жёлтого цвета? С чем она имеет контакт и почему освобождая от воды эту норку, сливая воду в бетонную раковину, она не заполнялась снова до прежнего уровня, а постепенно освобождала стенки со скользкими стальными скобами бесконечной глубины? Любоваться времени не было и надо было красиво уходить, но состояние зависимости возраста не давало этого мне свободно сделать, я был дух и понимал, что просто пройти не получится, надо, что-то делать, но, что? Таскать вёдрами воду не было желания, да и унижаться до состояния самому просить говна, не входило в планы даже послушного духа, но тогда, что? Выручило само их состояние и наверное сказался возраст. А может ребята действительно так крепко ссыкнули в эту норку, что посчитали отделаться ею, но только не губою дивизионной и не лифтом убийцей и не вылетом из роты в пехоту, как всем красочно любил объяснять командир роты про «и будешь ты в 244 м полку бегать с пулемётом по полигонам!» Рот открыть всё же я попробовал, но получил резко и хлёстко «пошёл на ху… отсюда и скажи своим и вообще, чтобы до ужина их тут и духу не было, а кто не послушается, пусть потом пеняют на себя!» и я вылетел с этим мимо них и притопывал правым сапогом, иммитируя ускользающий в страхе бег по пересечённой местности, летел и не знал, как повернуть в сторону Ленинской комнаты, чтобы поспать или просто побыть в тепле и полистать до рвани засаленные подшивки Правды и Советской армии. Ура, мне начинает везти, у канцелярии стоят замполит с командиром роты и обсуждают сегодняшние соревнования, в которых оба принимали активное участие. Командир роты предлагает поощрить нас хорошей киношкой из ГДО, замполит соглашается и засылает дневального в парк на поиски ротного кинокрута Ольшанского, хлопца, как и весь личный состав роты, из Украины, человека, не снимающего улыбки со своего лица даже во сне, весельчака и плута, свет каких не видывал, на всём белом свете, чего не скажешь про другие народонаселения. Пока дневальный сорвался и помчался посыльным, меня припахали покараулить тумбочку до его возвращения и тут-то мне и удалось подслушать про то, как командир роты, наконец помирился со своею супругою и сегодня она сама попросилась снова в роту и что он сделает всё, чтобы ей приход понравился и киношка принесла всем удовлетворение, заявив, что сегодня не плохо бы выпросить ГДОшных киномехаников поделиться роликами для просмотра цветного кино про партизан. Замполит мотал, как конь своею крупной головою, но мыслил в своём замполичьем направлении, у него своя голова болела о главном, а Лемешко он слушал в пол уха и для видимости качал без меры головой и ротный быстро это заметил. Схватив замполита за пояс, оторвал того от пола и решил попробовать завалить хотя бы до половины на пол. Но не из таких был наш Кузьмич, выскользнув в сторону в свою очередь перехватил и ломонул пополам слегу ротного, шутя конечно, а как иначе и дурачась так выяснили силовую составляющую самцов, а это сами знаете, как важно для придания веса в руководстве таким видным коллективом, стоящим на контроле у самого начальника штаба дивизии и именуясь его карманным войском. Отношения выяснили, атмосферу разрядили, пар свой выпустили, теперь можно и заниматься текущими делами. А дела текли из норки в раковину и становились всё темнее. Вода убывала, а что там, в глубине, без дополнительной подсветки разобрать трудно и опасно становилось. Сколько черпать ещё той жижи и сами ротные начальники пока не определились, всё делалось по «авось», пока ведро черпало жидкость, пусть надрываются тяжестью искупления преступления, а когда тыкнуться о дно, тогда и думать будем, отменять наказание, как искупленное или переводить в соседнее помешение и пристраивать рачком к другой норке. Ольшанский примчался в канцелярию, меня отпустили в любом для меня направлении и не удивительно, время приближалось на часах перед тумбочкой к обеду, ясный перец, кому я теперь тут нужен на глазах у начальства, ни припахать толком, ни люлей настучать от скуки. Ленинская комната была битком забита черпаками и духами, мест свободных не осталось и единственное, что можно было придумать. Так это примоститься на подоконнике и написать пару писем в Москву своим. Письма написал, помечтал о доме и чувихе, выматерился на свою судьбу и ослов, которые разлеглись на столах бошками и топили массу битый час так, что у некоторых слюни натекли из уголков оттопыренных губ, а у столов образовались пролежни. Дневальный прокричал построение на обед так рано, что все повскакивали и подавили спросонья меня в лепешку. Обидно, что полдня коту под хвост. То скачки с утра на зарядке, то в парке, не было печали, и вот скажите, пожалуйста, неужели им самим охота вот это всё придумывать и самим с этим трахаться, а? Самоедство и издевательство. Нет дать людям роздых, какой на один день жизни, может и не было бы самоволок и в СОЧи солдаты меньше бегали. Хоть бы в зоопарк сводили разочек, на Мартплац или на вокзал или в Нойштадт, город ведь новее наших советских, ну что это за политика, мы будто здесь в лену каком? Обед и снова построение, личное время и опять пятое за день построение. Сколько можно нас считать и почему такое недоверие в наш адрес? Хуже чем выходной или праздник нет дня в армии, чего считают? Куда мы разбежимся? Не дают минуты, чтобы сходить до земляков или друзей в другой полк. Нет времени, чтобы посетить в свободной прогулке тот конец дивизии или посидеть в чепке. Не успеешь отлучиться, как посылают вдогонку на поиски друг друга и ты летишь в роту в ожидании чёртовой тревоги или сбора азимут 555. Люди вокруг нашей роты ходят не спеша, идут, разглядывая вокруг себя спокойно и без нервов. Сразу видно, что не задёрганые они у себя и имеют время на такие прогулки. Идут пушкари в чёрных погонах, с шапками на самых затылках и что самое интересное, говорят, будто нет у них дедовщины и что живут они по казармам одним призывом и то ли правда это, то ли просто брешут, чтобы самих себя позлить, но меня это очень интересует, ибо я сегодня дух и мне не очень греет наша система и устройство комендантской роты и порядки, прижившиеся здесь и подпитываемые искусственно командирами типа Гузенко. Сам из мотоциклетного взвода, сам познал прелести дедовщины и сам сделал неверные из этого выводы, будто в роте главное должно принадлежать дедам, которые поддерживают порядок, марку комендачей и держат в узде тупых и не желающих работать духов. Сто процентов правды! Но тогда возникает законный вопрос, а на фига он сам нам нужен в этом случае? Зачем кушает из кормушки у государства паёк и мани в двух видах наполнения содержания, в рублёвом и марочном наполнении? Вот и выходит липовой придуманная и подогреваемая ими система управления. Днём Лемешко, ночью тупой дед без образования, но с пудовыми кулаками без звёздочек на них и не требующий за свои услуги не пфенинга от государства. Кто выгоднее, Гузенко или кулаки гири? Выгоднее послушные кулаки гири и Гузенко с Лемешко при них. Мне всегда так везёт, полдня пропало, а настало свободное время и деть себя некуда. В ленинской комнате покрутились, покимарили и пошли бродить до вечера по дивизии, совершенно не заботясь о том, что будут искать, а не найдя наедут всей ротой и загонят дураков на пару недель для исправления в наряд по столовой, там и людей, как выглядят забудешь, будут сутками перед глазами миски да бачки в проточной воде плавать, одичаешь и пожалеешь о разгильдяйстве в момент. Но пока перед нами заснеженные просторы гарнизона, стайки солдат с разными эмблемами на петлицах, лица всех 150 национальностей. Кого только не увидишь, как только в улыбке рот не растянешь, велика наша Родина, сколько же тут народностей служит? Начинаешь сравнивать жопу с пальцем и подальше на проезжую часть от чужих казарм отходишь. Время убили, на танк залезть и сфоткаться не дали. Что за диво, когда бы не притопали сюда, ну, никогда не получается так сфоткаться, чтобы дома ахнули и позавидовали. Как у Мавзолея Ленина, только минута, встали, руки по швам на глазах свирепо поглядывающих на тебя хозяев танка, щёлк и поскорее на свою половину дивизии, туда, где мы хозяева и там, где нас могут отбить при случае свои из роты. Много казарм и много общежитий, люди отдыхают, кто то с колясками и санками детскими прогуливается. Чудно видеть офицеров и прапорщиков одетыми по форме с колясками и гражданскими женами среди всех военных людей, чудно видеть ещё больше по граждански одетых своих командиров и потешно. Потешно потому, что смешно! Не вписываются они в наше представление, все, какие-то мелкие и хилые без шинелей и сапог, без портупей и шапок. Смешно и не страшно и не авторитетно после выходных в них признавать силу и выказывать страх и трепет. Вымывается это состояние и находит чувство панибратского к ним отношения, что опасно и часто чревато последствиями. Да и самим командирам не нравится, когда они попадаются в таком виде перед своими подчинёнными и хоть и есть на них цивильное бельё, но огнём горит оно на них и выскальзывают они на свободу только после нашего исчезновения. Может и это является частью причины того, что нас не отпускают на расстояние досягаемости их хижин, в смысле, чтобы зеваки не могли застигать врасплох или там фоткать кого из своих и потом хвастать фотками перед друзьями. И такое имеет место быть. Кому не охота поиметь в своём альбоме командира на все сто процентов не традиционно военного и такого не совсем страшного, кому не хочется иметь представление, а какой он Гузенко, интересно, на гражданке, какая у него жена и что это вообще за человек? Может он, как все, без рог и акульих челюстей, без заскоков и причуд? Может же он, когда-нибудь быть похожим на обычного Замлянина и человека похожего на нас? Или это робот, вылитый из ненависти ко всем солдатам и призванный на Землю для расправы над всем человекомыслящим и двуногоходячим и говорящим на понятном мне языке? Страшный человек и говорить о нём не хочется. Время к ужину, стало понемногу темнеть. Ужин скушный и не интересный, могло быть получше. Картошка вышла из употребления, перешли на рожки и жареную солёную насмерть треску. Помидоры, единственная радость для солдата, зелёно-красные с бочками, но вкуса не передаваемого хорошего, таких бочку съешь и не наешься. Спасибо старшине роты прапорщику Верховскому, знает хохляра, как продукт не переговнять и не дать ему задохнуться и протухнуть в середине зимы. Шо мэд, ото шо мэд! Пидай ка мини хлопче чи щэ трошкы!Сам ест и сам всегда нахваливет. Горячий чай с сахаром до образования горечи в кружках. Сахар кладут всегда норму и только в общий котёл. С этим всегда порядок, старшина рожу разобьёт любому, кто посмеет испортить вкус и цвет чая в солдатской столовой. Один бзик у нашего старшины, чай должен кипеть в кружках и если это не так, наряд остаётся дежурить ещё одну неделю. Чай разливают хитрым способом, кастрюлю в 40 литров катят между столов на каталке на колёсиках и приступают к наполнению пластиковых коричневых кружек только с момента выхода роты от казармы. Тютелька в тютельку и чем горячее чай, тем больше похвал достаётся этому наряду. Дисциплина в роте начинается с температуры чая в столовой. Но я ненавижу старшину роты и эти порядки. Я ненавижу кипящий чай, я не успеваю никогда его даже попробовать, как рота встаёт и выходит строиться из столовой. Я привык пить чай, который в три раза холоднее. Я так за службу и не попробовал его толком и теперь сильно об этом жалею. Солёные помидоры жгут губы до самого начала кино. Солёная жареная треска это водородная бомба для всех солдат ГСВГ, это вкусная смерть в хрустящей необыкновенно вкусной корочке с пригарками, но что потом делает она с организмом бойца, так это надо только знать. Знать, не попробовав, безполезно. Надо сожрать запал для бомбы и потом наливаться холодной водой из-под кранов до ломоты в зубах, наливаться и не вздумать отходить от них. Жажда пробиваться начинает с момента отрыва от горлышка медяшки, а пить хочется всё больше и больше. Водородная бомба вызревает в желудке и готовится лопнуть при малейшем толчке по животу. Гад тот человек, который придумал такой способ употребления селёдки в пищу, я бы, знал бы только кто он, лично взорвался бы при нём и унёс эту тварь с собою в могилу. Время тринадцатого построения с момента побудки. Бойцы ненавидят порядки и я тоже, но видно это здесь в порядке вещей и никого не напрягает из командиров в роте. Старики привыкли и мечтают попасть в наряд во спасение единственного выходного дня в неделе. Построение перед началом сеанса, народ возбуждён, пронюханными новостями и киношкой двухсерийной про войну в особенности. Некоторые успели побывать в будке у Ольшанского, перекусить жареной картошки и хлебнуть чифирьку перед сеансом и были вдвойне на взводе. Лопотали и рисовались сепетясь по детски. Построение заканчивается выходом чучмеков из подвала, кто это и не признать? Чудо-юдо спукаются с крыльца и становятся в строй рядом со мной. Кто это? О, Вова, это же наши «преступники» вернувшиеся из преисподней того мира, который тут случился до нашего прихода в Галле. Это любители почикать чужие конверты «читатели», как ласково к ним обратился командир роты. «Читатели» опустив головы перед собой в снег, стали и умерли до конца поверки. О них больше ни слова, как сказал справедливо командир роты и этим снискал у нас всех уважение, дважды в армии не наказывают, но это не значит, что следующий раз у них «есть»! Шансов на вылет они себе своим проступком не оставили, счастье их, что деньги не засветились и они с поличным с ними не попались. Куда они их подевали, хрен их знает, может слопали?! При таком командире роты, не слопаешь, в любую дырку в теле засунишь, лишь бы в пехоте не оказаться или на дивизионной губе. Начала кино дожидались в тепле. Жёны и дети командиров по привычке потолкались на крыльце и в коридоре перед канцелярией, затем потекли занимать вип места в партере. Вначале перед самим фильмом запустили киножурнал, что-то про современную советскую армию и политику компартии и лично Лёлика Брежнева. Ждали первую часть обещанного цветного кино, которую должны были птурсом примчать посыльные из ГДО, где её крутили уже некоторое время назад и затем должны были передавать частями в нашу кинобудку. Киножурнал подошёл к концу, шум в зале стал гаситься и вдруг на экране на середине журнала пошёл суровый фанфарный звук двухсерийного фильма «Пламя». Киношка про партизанскую блокаду Лепельской зоны в Беллоруссии и её борьбу с немецкими оккупантами. Все взвизгнув от удовольствия заёрзали в креслах, страиваясь получше, а кому посчастливилось её на гражданке посмотреть в сельском клубе, тот не минуты не теряя, пока шли титры и разливалось огненное пламя взрывов, под грохотание немецких танковых пушек тигров, принялся скороговорками разбалтывать страшную немецкую тайну танковой группы генерал полковника Гёпнера и концовку этого фильма, всё то, что чувак вынес из того сеанса и успел понять фактически в дупель не трезвый и половину той киношки проспавший в овечьем тулупе у марухиной титьки под цветастой шалью в накуренном до нельзя клубе колхоза «Червоный лапоть». Сколько минут успели посмотреть уставшие и вымотавшиеся за день солдаты роты, я не считал, но очень чёткое и громкое слово, которое вдруг заглушило звук в кинозале и которое донеслось из квадратного окошка киномеханика, я запомнил на всю свою глупую жизнь. Это слово очень сильно народного происхождения и точно выражающее любое состояние материи, слово «ХУ…..НЯ!!!» донеслось вместо временно затихшего на экране огромной силы звука в переходе от титров и боя к настоящему началу серии. «ХУ…НЯ!!!» ещё раз пронеслось через весь кинозал от Ольшанского в кинобудке до первых рядов партера с командирами и их жёнами и детьми! Дети вжали дважды головы в свои бедненькие плечики, женщины вскрикнули от плётки стеганувшей их по ушкам с серёжками с зади, колом дубиновым огрели по голове офицеров и прапорщиков в присутствии их самых дорогих и любимых и их подчинённых бойцов. И ещё, что-то не переводимое без остановки вместо звука! ВСЁ! Смерть через повешение всей роте начиная со второго ряда. «Включить свет! Ольшанского ко мне! Прекратить сеанс! Выполнять!» Матка у нас одна на всех опустилась на пол, там и осталась лежать, спрятавшись между кресел. Матка не хотела умирать вместе с нами, она хотела дожить до своего маточного дембеля и рассказать живым, что здесь произошло сто лет назад и почему в этой казарме больше никто не живёт! Сволочь, подлая мерзкая сволочь! Тварь! Двери в кинозал распахнулись и Ольшанский расхристанный до пука, без шапки и ремня, весь в доску свой, рубаха парень стоял в проходе и похоже ничего не понимал и ни во, что с перепугу не въезжал. Рота в полном составе замерла, не смея повернуть в сторону гостей и командиров глаза готовая провалиться сквозь пол лишь бы не встречаться с людьми взглядами совестливых глаз. Скот, пронеслось по рядам, пидар…. Чмо! «Пгекгатить газгавогы!» Ольшанский продолжал тупить и дурачком прикидываться на серёдке дверного проёма. «Гота встать, поучить гоужие и проготирогазы! Гота выходи стгоица в кугилку!» Всё, кина не будет, раздевалка через дорогу! Мы, опустив головы с глазами полными ужаса, в пол стали выныривать из кинозала на свободу в коридор, душа просила отдыха, присутствовать среди самых дорогих людей наших командиров мы больше не могли и должны были выплеснуть весь свой, накопленный за эти несколько минут, негатив на того подонка, который неизвестно для чего таким матерным образом решил выразить самый военный и святой фильм, который мы собирались с удовольствием посмотреть. Посмотреть и ощутить себя причастными к воинству давно прошедших времён, ощутить себя солдатами, бойцами и было перед кем это делать, а ещё у каждого была дома, далеко отсюда мать, жена или родная сестра, девушка или невеста, наконец и каждый хотел погреться сегодня от тепла присутствующего женского пола в нашем любимом кинозале, таком тёплом и уютном, единственном месте, где ты был более-менее спокоен и свободен, где твои мысли и думы в темноте никто не мог подсмотреть и где ты мог отдаться своим мечтам и думкам сполна и получить огромное наслаждение. Слетело с катушек всё! Слетела вера в порядочных людей и восторжествовала мысль про то, что все солдаты дерьмо и их можно только мочить изо дня в день строевой подготовкой и чмарить морально. Рота растекалась на два равных рукава и начала выплёскиваться из казармы на улицу. Сослуживцы Ольшанского не стали миндальничать со своим товарищем и тут же выразили ему своё мнение о нём и его поступке. От их слов киномеханик съёжился и стал меньше в размерах, он пока не понимал за, что ему такая не милость со всех сторон достаётся? Он и в мыслях своих не думал, что его вообще кто-то мог когда-нибудь слышать в кинозале, он просто выматерился у себя в пристройке по поводу пласиковых роликов салазок, которые ему дали на время просмотра в ГДО цветной киношки и он ни к кому не выражался вообще, он просто наклонился к кинопроектору и своему помошнику и сменщику выссказал своё мнение по воводу говённости изношенных колёсиков, которые прокручиваясь, подтормаживали киноленту, от чего на экране изображение подпрыгивало и он боялся за то, что дорогая лента вообще может однажды стопорнуть и оборваться и тогда перед таким уважаемым собранием и черпаком сменщиком он обделается так, что о фамилии Ольшанский никто десять лет в роте и вспоминать не будет, а это сами понимаете, обидно и какому солдату приятно, чтобы такое могло случиться. Каждый уважающий себя дембель до глубокой старости считает, что его службу и подвиги солдатские однополчане помнят и чтут, рассказывая на политзанятиях в этом же кинозале свежеипечённым духам о том, как однажды боец по фамилии Небейбатько с бойцом Перекиньногучереззабор и их товарищем Непейвода поймали Фрица под мостом и сдали его в комендатуру. Я сам об этом много лет думал и, считал, что так оно и есть далеко в Германии. Сейчас я думать не могу, думалка не в состоянии сообразить, что происходит и как долго нас убивать будут и самое обидное то, что кино накрылось, но не ясно и другое, а что с людьми, ну, с гостями будет в зале? Ведь не одни мы вломились на скорости в ружейку и каптёрку с шинелями и вещь мешками, Ольшанский, плут и кинокрут так же, как все засупонивает на своей груди хлястик от мешка, чтобы тот не раскачивался во время бега, так же, как и все подгоняет на ходу во время движения из казармы подсумок со штык ножом и противогазом, так де, как и мы все пристраивает на своём теле автомат поудобнее. А как теперь гости и испорченный вечер? Кино-то им дадут досмотреть? Кто останется с женщинами и детьми в кинозале и вообще? Об этом думал не один я, боец и хитрюган из весенников дембелей татарин Сафиулин ужеразносил трёп о том, что кино продолжили крутить и нам его заново прокручивать никто не собирается, что за место Ольшанского командир роты оставил в будке его сменщика и тот уже вовсю запустил мотор и справляется один за милую душу. Ольшанского, забегая вперёд скажу, больше и близко к кинобудке не подпустили, приставили к тачке с номерами 00-00 ВЛ и начали гноить до самого весеннего дембеля через день на ремень в нашем славном автопарке во взводе обслуживания. Дорого и ему и нам всем обойдётся его глупая выходка. Хороший, в общем-то, парень, широкой души человек, и любимец всех призывов погорел по глупости и случайности и стечению обстоятельств. Жаль такого человека, но сейчас он вместе со всеми нами будет хлебать то дерьмо, которое выкакал из своей пасти.
Владимир Мельников : Продолжение рассказа. Командир роты выскочил из казармы и лица на нём никто не обнаружил! Лицо исчезло ещё тогда, когда один нехристь произнёс по поводу киношки слово «Ху…ня!», исчезло и вернётся ли когда, это вопрос вопросов! Рядом с казармой, на проезжей части, там, где ходят в свою столовую батареи артиллерийского полка и там, где мы всегда строимся спиной к их казармам и штабу дивизии, рота принимала форму правильного прямоугольника, одетая в шинели и шапки, с вещь мешками за спиной, с хлястиками от мешков, застёгнутыми поперёк груди от лямки до лямки, с подсумками, штык-ножами на ремнях, с противогазами, с застёгнутыми наглухо крючками шинелей, серые лицами в свете ядовитых светильников-кобр, мёртвые от страха внутри. Тропынин, Сафиулин, Дементьев, Бунга, Алабугин, Наумов, Фесенко, и множество лиц тяжёлого строения заняли первую шеренгу, люди машины, сзади ростом не ниже и телом не хилее плотно сбились вокруг них осенники и черпаки, потом мы духи. Масса давила на массу, мне было очень тесно в зажатом со всех сторон каре 140-150 бойцов нашей роты, я задыхался от затянутых на моей груди лямок, от перекинутого через плечо ремня противогаза и от накрест переброшенного автомата на моей груди. Ужас обуял меня и приморозил к брусчатке, может отменят или хотя бы обойдётся малой кровью и малым наказанием. Не верилось в большее зло, так, как всё твоё существо не хотело этого и протестовало против не справедливости, когда из-за одного гандона будут убивать всю роту самым зверским и жестоким способом и я примерно догадывался каким! Очень трудно поверить в это, тем более, когда вот она наша казарма, в кинозале продолжают без нашего присутствия крутить мощную киношку и там сейчас самый йём, йём, это когда кайф льётся рекой во все души разом, когда кайфа хватает всем и не надо жадничать и быть нехватчиком кайфа, хочешь смотреть кино, смотри, тебе не мешают и не гнобят, хочешь топить массу, топи только не храпи (немножко побьют и только всего), хочешь слушать закрыв глаза и думать о своём дорогом и далёком, пожалуйста, только опять же не закимарь и не смей дёрнуть головой назад (немножко побьют и только всего ), ну как такое можно оставить и убежать в ночную темень, не надеясь вернуться в казарму живым? Сзади стоя стало светить сквозь строй светом автомобильных фар и не я один обомлел и ойкнул! Каждый приготовившийся к судному дню пнял, что означал этот свет. Свет на тот Свет! Это командира роты личная машина и мы отлично знаем для чего она ему ночью понадобилась! Это не первая наша ночь и не первый марш бросок в никуда! Всё повторяется с удивительной щепетильностью и развивается по одному сценарию. Меняются только декорации. Декоратором является сама природа. Сегодня снег, вчера тоже снег, по осени жёлтые аллеи клёнов, ещё раньше звенящее небо и огромные звёзды размером с кулак и такого яркого цвета зелень июльских листьев, а раньше была весна со своими прелестями, которые не радовали людей, посетивших, не зная сами зачем, наш всеми ненавистный лес Хайдэ! Замполит и Сергей Гузенко тоже решили бежать со своими бойцами, а куда деваться? Как там у Чапаева, где должен быть замполит Кузьмич с взводным Гузенко, когда сам Чапаев находится сзади строя в УАЗ-469? Правильно, в строю, умирать вместе со своими баранами, которых в своё время не допасли и сики им не надрали, а теперь хлебайте во всю пасть вместе с дерьмом, засупоненным по полной выкладке в просторных лесах за территорией дивизии с красивым названием Хайдэ-лес. Всё, я больше не могу. Я даже сейчас боюсь об этом писать, мне не хорошо от того, что мы сейчас вынесем и переживём. Какого хрена я тут вообще делаю? Кто нацепил и за, что столько амуниции и оружия, по какому праву и кто за это ответит? В выходной день, ночью, на чужой территории, не отвечая за последствия, которые могут произойти с любым из подчинённых и почему подобное Лемешке сходит с рук и куда смотрит штаб и партийное руководство? Кто его наделил безграничной властью над людьми? Такой человек не задумываясь бросит всех нас на пулемёты, а сам будет катить сзади роты на броневике и кричать через рупор «ггота, впегёд, на вгага, остаось живых двга чевговгека, последний бгосок и ДОТ в вгнашигх ггуках! Гугга!» «Гнус!», теперь и я согласился со всеми, это не человек, жэто гнус, который высосёт твою кровь и разорвёт твою плоть ради крови и жажды мести. В строю гудит не умолкая ненависть к властям и командиру роты, бойцы клянут вслух и не стесняются в выражении своей злобы ко всем и в общем, нарастает момент взрыва, никто не согласен с очередным групповым наказанием из-за одного чмаря и правильно делает, мы люди, а не скоты и не за, что нас наказывать и вообще, кто придумал это правило, наказывать всех за проступок одного, я лично категорически против, я хороший и Петя Мельник, стоящий чуть сзади с Толняном Куприным и Юркой Андрюшихиным, тоже хорошие, кто себя посмеет добровольно отнести к плохим, к «преступникам», как у нас говорят? Никто, никто не согласен с тем позором, которым мы сейчас умоемся, как юшкой. Замполит оборачивается на живых покойников, ему тоже это всё не нравится, другое дело, лось Гузенко, которому чем дальше и труднее бежать, тем радостнее на сердце за степень поё…через…бки нашего воинства. Ничего не поделаешь, в армии действует закон единоначалия и если ты с ротой, то твоё место товарищ замполит в первой шеренге. Знаем, знаем, не не старайся взять нас на голос, твою способность и не убиваемость в маршбросках мы почувствовали и вот это самое нас и напрягает. Ты не убиваемый, Гузенко лось, но мы-то люди! Как нам быть, ленивым и дохлым от нашей лени? Кто за меня и за Вову Литвинова, жердяя из писарей, будет махать ногами киллометры? Всё, забудьте про меня до конца рассказа, я умер, не тронувшись с места, меня нет и никогда не было на этом свете. Я добровольно соглашаюсь с этим, нет. Не из-за того, что мне надоело жить, мне просто страшно от того, что это не кто-то другой, а именно Я, сейчас рвану за всеми по этой дороге вверх к стадиону мимо столовой артполка, мимо санчасти, далее поверну на кольцо и помчусь мимо универмага, мимо противотанкового батальона, мимо дивизионной ГУБЫ, в сторону от батальона связи, а далее я и сам не запомнил куда, ибо лес Хайдэ так огромен и бесконечно запутан дорогами, что не до того мне было, чтобы об этом ещё и думать. Мы по команде «пли!» (не ищите эту команду в армейском разговорнике, не найдёте, эта команда позаимствована мною из «Броненосца Потёмкин»». «ПЛИ!» и всё, не я, а масса под названием комендантская рота, грузно, с ненавистью и злостью, кипящая смолою изнутри, не прикасайся к рядом умирающему, ошпарит чёрной болью и права будет, набирая обороты, с шумом исходящим от тел и амуниции, начала исполнять свой смертельный номер. Не замай соседа своего, ему смертельно плохо, он выскочил от злости из себя и остался на месте у казармы, бежит не он, а его масса, душа отказалась от тела и правильно сделала, на кой ей такая радость? Душа отлетела и зависла на уровне фонаря на столбе и с той высоты крестила в спину оставленное тело. Гул и шум массы грохающих о брусчатку кованых набойками юфтевых сапог, тяжёлое дыхание и злоба в каждом умирающем создали особую чувственность, которая спаяла всех нас до единого в однородную массу, объединённую одной ненавистью против командира роты, Гузенко и отказавшегося от своих любимцев замполита. То, что он решил не бросать нас в трудную минуту, делало ему честь, но нам от этой чести ничего не доставалось, его честь осталась с ним в первой шеренге рядом с Сергеем Гузенко. О чести замполит не стал говорить своему товарищу Сергею, ни к чему ему та химера и ересь, Сергей воспитанник нашей комендантской роты и ему нет дела до чести и достоинства офицерства, Сергей прапор, тот же солдат, только хуже, ему милее другие эпитеты, у него в обойме другие выражения чувств к наказуемым, ему не дано почувствовать быть благородным и высоким, он уничтожитель крамолы и исполнитель приговора, у него свои тараканы в голове, которых в одну кучку не загонишь, которые разбегаются и шарахаются от него самого и когда то у него в той голове сложится и срастётся в вещество под названием «мозг», нас давно девки целовать будут на дембеле, а он только, только сможет осознать свое предназначение в армии, что он не палач, а отец солдату. Но этого не произойдёт даже не через годе, не позже, так и не суждено ему будет обрести уважение среди подчинённых, так и останется он у нас всех в памяти, как страшная ошибка комиссии, направившей его учиться в школу прапорщиков и обратно. Рота своей массой заполнила добрую сотню метров, интервал рвался на крупные части, мы, не начав, как следует ещё бежать, стали выбиваться из ритма и отставать, не добежав до батальона связи. Наезжающая фарами на строй, машина с ротным, сигналами тщетно пыталась исправить положение в строю, замполит с Гузенко тоже не могли Лемешко ничем помочь, рыхлый снег, выпавший за сегодняшний день, был скользок и противен на ощупь. Он размазывался сухой массой и мешал сцеплению сапог с брусчаткой, ноги разъезжались к соседу, сосед отталкивал тебя на другой конец строя, в ненависти на весь мир и тебя в том числе, отталкивал, а ты, налетая в темноте на другого человека получал ускорение в обратном направлении и слух твой различал не лучшие слова из поэмы Евгения Онегина.Что дальше? Куда он нас погонит в этот раз? Рота, не сбавляя обороты, а скорее развивая скорость специально стала прижиматься в беге клевому краю фарватера, надеясь тем самым исключить возможность виража резко, под 90 градусов на право в районе дивизионной ГУБЫ и батальона связи. Кузьмич и Гузенко ничего этого не знали продолжали бежать по прямой, выбиваясь из стоя вправо и ещё забирая правее нашего. Рота уходила по кольцу к танкистам, а замполит с Сергеем Гузенко выбились настолько в сторону, что поняв, как бегут отдельно от нас, взвыли в голос в страхе смертного наказания со стороны командира роты, который этого не мог пока видеть, так, как наш арьергард продолжал бег ещё по прямой линии и всё шло по плану. Замполит роты с нашим взводным непередаваемым накалом ненависти к ослушникам, принялись исправлять направление марш броска. Первой шеренге пришлось труднее всего, так, как вся следующая за ними рота, выла одним «не сворачивать направо! Бежать по кольцу вниз!». Нет, не получилось увести роту в нужном нам всем сейчас направлении, последняя надежда рухнула и ноги сами перестали бежать дальше, почти вся рота сначала, как-то не произвольно замедлила свой гон, затем перешла на задыхающийся шаг, потом часть солдат из самыз дохлых пошла винтом по кругу охая и хрипя лёгкими, которые выдохнули всё, что могли и не в состоянии были служить бойцам в дальнейшем забеге. Появились признаки бунта, люди отказывались подчиняться приказам трёх командиров одновременно. Такую махину стронуть с места оказалось проблематично, мы устали и выдохлись, в темноте никто не отвечал за свою совесть, все спрятались за мраком поху…через…изма, никто не хотел умирать. Мы встали в ступор! Каждый знал, что то сколько мы сейчас пробежали, не входило в 6 км маршброска, это была пока ещё разминка, 6 км, плюс бег отсюда и назад до казармы, вот истинное количество наказания свалившегося на всех не виновных. Не может один рот, выплеснувший два слова типа «Ху…ня» так бить по всему коллективу дубиной наказания. За, что? Передние шеренги Сергей Гузенко с замполитом до прибытия командира роты на место остановки начали срочно сколачивать вталкивая самых послушных и совестливых сержантов и бойцов, впихивать силой и начинать их отправлять в бег своими криками и угрозами расправы. Рота помаленьку начала приходить в сознание и вытягиваться в колонну по 4 человека на тропу в лесу Хайдэ, дело пошло на лад, старослужащие приняли предложение замполита и стали выхватывать нас, умирающих и выпадающих из строя и ставить рядом с собой и толкать нас пинками в спины, давая нам возможность самим взять требуемый разгон и темп бега, хватать за ремни с боку и тащить одной рукой с рёвом вперёд. Всё смешалось, лес проглотил последнюю шеренгу. Командир роты отстал от нас на своём УАЗике, а мы разозлённые и ревущие на весь лес, давили друг друга на узкой дороге и матом помогали себе не упасть и оставаться в строю. Меня стали покидать последние силы, хотя здоровьем Бог не обидел, но эта проклятая навешанная на меня амуниция меня душила насмерть и не позволяла напиться воздухом вволю и поэтому я стал задыхаться и терять силы. Это поняли мои соседи Сафиулин из нашего взвода и Сергей Тропынин, они догадались, что я сейчас приготовился падать и начал свой полёт в сугроб к соснам. Мне было совершенно уже безразлично, что сейчас со мною происходит, я на себе поставил крест, я готов был к смерти и мне перестало себя жалко и я решил умирать. Вот тут я понял, что слаб я для армии и таким перегрузкам вообще, что зря я пошёл служить, а надо было поступать в военное училище в Ленинградское на замполита и пудрить людям в роте мозги всякой ересью, что это не моё и я последний слабак. Гадко и обидно, что ты сам это признаёшь в себе и соглашаешься, когда тебя никто в этом не неволит, слабак и тряпка. Из-за высокого своего роста я и попал в первые шеренги, я в силу этих обстоятельств не мог видеть, что происходило в это время сзади строя, я не знал, как хреново себя чувствовали мужики помельче ростом и похилее телосложением, а там умиралово было ещё то! Меня начали на ходу разоружать, отнимая автомат и снимая вещь-мешок из-за плеч, стали стаскивать противогаз и куда это всё девалось, когда своего железа были на каждом горы навешаны, я не успевал замечать Впереди бегущие ЛОСИ тащили забросив на шею и прихватив руками с обеих сторон плеч на уровне плеч гранатомёты и ручные пулемёты, через плечи у них перекинутыми оказались не только мои, автомат и противогаз, кто-то перевесил себе на грудь, как десантник второй вещь-мешок и закинул на него сверху чей-то автомат или пулемёт. Железо гремело и лязгало, билось при касании о соседское, ремень мой рвали в стороны и орала мне в оба уха с двух сторон «кидай сука сапоги вперёд, дальше кидай их, выше задирай колени и кидай, а то прибьём, не зли, сука, шевели копытами слоняра ёба…через…ный, мамонтяра еб…чере…у…через...чий!» Я хотел умереть, но мне не давали, я хотел упасть насмерть в сугроб, но деды посчитали это за роскошь и предательство и гнали меня на убой вместе с собою. Мне оставалось служить почти два года, а за какие такие грехи те, кто тащил меня сейчас цугом по этому голому лесу, засыпанному по самые гланды снегом, за что им такое наказание, мне, я понимаю, в воспитательных целях, чтоб служба мёдом не казалась и чтоб Родину крепче любилось и чтоб лучше до мозгов доходила ответственность каждого перед всеми, но они тут при чём? Они своё уже отслужили и они могли не делать того, что со мною сейчас нянькались, а выпав на минуту из рук одного из битюгов и оглянувшись назад, я с ужасом обнаружил, что таким «макаром» бежит вся наша комендантская рота, что те осенние забеги в этом лесу не были шуткой и издевательством со стороны старослужащих, что, оказывается такой в нашей роте сложился особый не гласный порядок вещей, что каждый в состоянии бежать на длинные дистанции и обладающий колоссальным здоровьем и мощной дыхалкой, чувствует в себе вынужденную необходимость помогать умирающим и не дать ни одному человеку превратиться в скотину и доставить командиру роты удовольствия от наказания и нашей гнили. То не мне и не себе помогали, то мстили ротному, о котором через человека слышалось вслух только одно «Гнус!, Гнусяра!» Никто не давал ему удовольствия никогда и не даст, пока он будет на нашей комендантской роте. Его не навидели и мстили, гнали нас рядом с собой не снижая темпа бега, не давая наехать ему на последние шеренги машиной с ярко горящими фарами и прожектором, приделанным над козырьком кабины с его стороны для лучшего освещения местности и видения обстановки впереди машины. Тени от прожектора ложились впереди бегущих шеренг и мешали ориентироваться на дороге, меня стал подбадривать вырвавшийся вперёд мой учитель по мотоциклетному делу осенник Витя Стога, обвешанный без меры чужими автоматами и барахлом умирающих лебедей, он стал по доброму, по родному нас подбадривать и обещать нам, что так всегда сначала трудно бывает, что потом человек привыкает к своему состоянию и ему вдруг становится чудесно легко, что минуты на минуты должно у меня открыться второе дыхание, что у него оно уже открылось и он смог обогнать несколько шеренг и поэтому он весел и бодр, чушь, немыслимая чушь, но, представьте, я дурак поверил в это и вправду и сам того не замечая стал, будто легче дышать, спокойнее выдыхать и моё нервное напряжение стало перестраиваться на бесконечность нашего пути. А дорога, сволочь, всё шла и шла по прямой линии и не собиралась аж до самого мрачного горизонта поворачивать в сторону и возвращать нас в дивизию. Рядом появился обросший, как бомж, мой однопризывник Вова Тюрин, среднего роста, мне по плечи, весь обвешанный оружием, начиная от своего штатного ручного гранатомёта, до двух чужих автоматов, которые успели на него скинуть старики, взявшие на себя чьи-то вещь-мешки, Вова бежал и позорил свой призыв последними словами, говоря про то, что если мы упадём, то он будет всем призывам рассказывать ьоб этом и позорить нас, не смотря, что он одногодка с нами. Игорь Собакин москвич и великан из нашего призыва тащил на себе свой ручной пулемёт и пару вещь-мешков, не понятно, из какого призыва, бежал, мотая из стороны в сторону и не падал, хотя видно было, что он просто труп и как ему до сих пор удаётся оставаться на ногах, это для меня до сих пор загадка и вопрос вопросов? Сашка Шеремет из нашего призыва, медведь из Омска, современный Шрек из мультяшек не был виден из-за такого количества амуниции, навешанной на него не то в шутку, не то всерьёз, что всю его шеренгу занимал только он один вместо четырёх бегущих впереди и сзади него. Коля Умрихин, мой призывник, самый хитрый приспособленец в роте, пристроился помогать тащить отстающего деда и был по видимому от этого очень доволен, потому, как такое занятие больше всего даёт шансов оставаться у них в любимчиках и так оно потом оказалось в действительности, такие люди всегда умеют угодить в нужную минуту и выжить за счёт своей хитрости и ловкости. Дорога шла по прямой и не собиралась куда-либо сворачивать и давать нам всем надежду на облегчение невыносимых мук. Сергей Гузенко сделал выпад на обочину в снег и стал нас, передние шеренги, пропускать вперёд, а сам стал дожидаться отставших и сильно уморившихся бойцов. Сзади роты дела совсем шли без надёги на попытки нас передних догнать. Серенко Витя из писарей, Сергей Гужва из водил таксистов, Вовка Бутырский из банкиров финотдела дивизии, Вова Литвинов из кодировщиков, Иван Запорожан из писарей, совсем потерялись и могли в любой момент оказаться объявлены ротным «ранеными» или «убитыми» и нам пришлось бы возвращаться назад, забирать их и опять отправляться бежать этот смертельный для нас марш-бросок. Некоторые из отставших были такого крохотного росточка, что, естественно, не могли соперничать с нами в беге на длинные дистанции, другие были просто дохляками и заядлыми курильщиками с мёртвой дыхалкой, а третьи были попросту жиртрестами с мясокомбината, как мы про них говорили. Литвинов с Иваненко из моего призыва всё таки отличились в который раз, они мало того, что чуть не попали под колёса УАЗа ротного, который наезжал так на нас беспощадно светом своих фар, что у последних выдохшихся жертяев с толстыми животами и пухлыми от жира телами, наступила обычная для больных людей и страдающих сильным ожирением, паника и они оказались лежащими на обочине. Как у них ума хватило туда вообще попасть, быть бы им раздавлеными колёсами с отдавленными конечностями, но Бог этим дурням, как говорится, помог и не дал погибнуть. Командир роты, остановил свою машину, выскочил на снег и ладонями приставленными ко рту в виде рупора приказал нам возвращаться назад, объявив лежачих в сугробах «ранеными». Сергей Гузенко уже вьюном крутился вокруг Лемешко и науськивал того на очередные для нас гадости. Мы, набравшие достаточно прочный тем движения, рявкнули на весь лес так, что «раненые» мигом вскочили и попробовали исправить гнилое для них положение, тщетно, Лемешко с Гузенко приказали тем занять снова горизонтальное положение, а мы были уже рядом, мы с такой злостью возвращались назад, что в голове перепуталось всё, понятия дружбы, чести, достоинства и так далее, горело в груди одно, добежать и добить ногами лежачих, добить и нам молодым это приказывалось рядом бегущими стариками. Дураков не было среди их призыва таскать идиотов, решивших откосить и шлангонуть в такую минуту, когда умирали все, умирали, но не сдавались командиру роты и Гузенко. Замполит не в счёт. Замполит свой и нас он только выручил тем, что стал в первую шеренгу и нацепил на себя всего поболе моего, нацепил и с дурацкими шуточками, доводившими нас до истерики от хохота, ломал снег под ногами и продолжал травить и травить байки и приколы абсолютно про всех бегущих в нашей роте. От задохнувшихся лёгких не было мочи переставлять ноги, но то, чем мочил нас всех без разбору замполит, было ещё не терпимее переносить без ржача. Где он такому наблотыкался юмору и пародированию личностей на голоса, я не знаю, но от него надо было держаться подальше, чтобы не быть зацепленным и не высмеянным. Многих это радовало и охотно ему помогали, добивая хлюпиков и слабаков. «Раненые» лежали прямо посерёдке лесной заснеженной дороги и пытались отдышаться и собраться умом. Вокруг них начала накапливаться толпа с угрожающими выражениями лица и сжатыми для драки кулаками. От толпы «раненых» защищали своими руками Гузенко и Лемешко, мы готовы были и их смять и раздавить всех подряд, кто гадил нам и позорил роту. Крики «А ну поднялись на ноги! Уроды, мы вас закопаем живьём, быстро повскакивали и встали в первую шеренгу!» не были исполнены, а наоборот, нам приказали немедленно подхватить на руки обеих раненых и их оружие и амуницию и пошевеливаться, потому, как командир роты нам ещё и срезал много времени за возвращение и толкучку на месте, тогда, около дивизионной «губы» и вот сейчас. На меня, не знаю сам с какого перепугу накинулись и завалили автоматами и противогазами, дали пинка под жопень и выпихнули из круга и я потом понял почему. Самых здоровых из нашего призыва отобрали и приставили по три человека с каждой стороны к каждому «раненому» и выставили эту похоронную команду в самый перёд роты. Рядом с носильщиками пристроился Гузенко и начались гонки по вертикали. Замполит занял место в арьергарде и подпихивая в спину выставленными перед собой руками давал ускорение каждому не способному начать самостоятельно разгон. Солдаты обрадовались передышке, но не понимали, что командир роты добавил лишний километр и его надо будет не идти шагом, а бежать по настоящему, не будем выполнять его приказ, ещё один километр будет прибавлен к этому и надо было выводить людей из леса живыми и не умершими от разрыва сердца и не забитыми своими же дедами. Мало по малу стало получаться подобие «бега». Вова Тюрин в паре с Сашкой Шеремета с обеих сторон на виду у всей роты глушили сапогами по почкам удерживаемого ими за ноги Вову Литвинова, огромного жирного борова, рыхлого и белого от сала, как булка из сельской пекарни, глушили науськанные стариками, а может и злые от того, что им приходилось его сейчас, как барона тащить на своих ручках в рай. Их примеру последовали остальные, кто только чем мог, старались приложиться к лежащим вверх пузом «раненым», подхваченным духами из моего призыва спереди подмышки, за поясной ремень, еле передвигавшимися от шатания по дороге. Долго тащить они их не могли, рота из-за этого снизила темп бега, ротный орал из кабины, Гузенко визжал на всех присутствующих рядом с ним солдат, орал, но рукам волю никогда не давал. Замполит оберегал, как только мог избиваемых висячих на шести парах рук «раненых», которых, как он прикалывался, запрещалось добивать и которым требовался самый тщательный уход и забота, на что несущие бездельников принялись ржать и с очередной порцией «заботы» метелить под зад, по почкам и по спине сапогами и кулаками. Метелить и орать на них, чтобы те быстрее поняли свою гнилую сущность и пришли в чувства от осознания того, что в таком положении им не следует продолжать долго оставаться! Лес, зараза, не кончался и не кончался, мы были так далеко от гарнизона и немцев вообще, что нас тут не могла ни видеть, не слышать ни одна бродячая собака, которая даже спущенная с цепи хозяином понимала слово «орднунг» и никогда не отваживалась отходить от дома на расстояние дальше, чем сосиска и не смела гавкать без разрешения хозяина более двух раз в сутки, во избежание трений с соседями и порядками в Германии в целом. Я не шучу, я это говорю вполне серьёзно. Недавно я об этом узнал, побывав в Германии. И там я сильно был удивлён тем, что детские сады относились к зонам особого шума и их требовали граждане ограждать непомерной высоты заборами и даже подавать на садики в суд за то, что там дети очень громко орут на прогулке! Глупистика? Ничего подобного. Лес был настолько плотен и высок, что про нас можно было не беспокоиться, нас не только немцы не могли расшифровать здесь, про нас забыли в гарнизоне и дела до издевательств не было никому, это я говорю с полной ответсвенностью. Для наказаний есть другие способы, прописанные в уставе и их никто не отменял, а наш марш-бросок был чисто выебо…через…нистой выходкой самодура Лемешко и он знал о том, что не последует никакого наказания, так, как служил при штабе и пользовался безграничной единоличной властью. Посмотрел бы я, как бы он повыпендривался, будь мы в полку? Я посмотрел бы на размер глаз командира батальона и полка, без разрешения, которых обыкновенный лейтенант, пусть и старший, уводит в ночь вне гарнизона роту бойцов и не боится понести за это наказания! Лафа для меня закончилась, автоматы оба, не знаю, мой один и второй, чьи, два противогаза, крест на крест, умирать больше не разрешалось, наглядно было прдемонстрировано, чем это может для всех нас закончиться, надо было рвать лёгкие и ломать ноги, но держаться и не падать. Легко сейчас об этом говорить, а там я действительно попрощался с жизнью, я не верил своим силам и уже стал примерять на себе удары по почкам и по конечностям, когда меня так же понесут подмышки под ор всей толпы. Спасибо вещь мешок не вернули, кто-то его тахторил за меня и за это я сейчас говорю тому пацану спасибо, а лес всё не редел и не собирался нас отпускать на свободу, ломились, как падлы по голой впереди нас дороге, уходили от ора ротного и его УАЗика, как могли, но силы покидали всех без исключения, был ты дед или черпак, здоровье было не казённое и на дворе зима, а не май месяц. Я потерял все ориентиры и желание сопротивляться обстоятельствам, помнил только одно, на меня всё время давят своими взглядами Сергей Тропынин из Омска, весенник и его товарищ татарин Сафиулин, косят глазами с двух сторон на меня и то подбадривают, то запугивают, но чувствую, что делают они без злобы и по-доброму, они прекрасно видели, какие мы доходяги и гордились нами только за то, что мы их слушали по-детски и делали всё, что они просили. Кидали вперёд сапоги и бежали за ними следом. Образно говорю, но это и правда, помогало. Впереди вдруг поредело резко и образовался перекрёсток, замполит приказал сворачивать, а носильщики «раненых» под шумок скинули на снег негодяев и пинками поставили их на ноги и так же не прекращая бить в задницу ногами и в лопатки кулаками, погнали их впереди стоя. «Раненые» рванули от нас на сколько могли это себе позволить и негодуя на порядки и зайдясь проклятиями в адрес своих однопризывников и обещанием «встретиться» показывали пример бега и похоже неплохо себя чувствовали. Вот, что значит воспитательно-показательный пример командира роты. Пишу не со злобой в прошлое, пишу, как участник не первого марш-броска, будут ещё в переди и не раз, в жару июльскую и осень, весну, до тех пор, пока на роте будет находиться её прежний командир Лемешко. Жалко, что он не придумал, чего по новее, а пользовался этим способом наказания, тупо и примитивно. Человек, образованный и очень развитый и очень приличный один на один, но поставленный во главе такого большого соединения, это был просто не человек, а зверь. Не зря его прозвали в роте гнусом. Он ел больно и всех разом, от него не было спасения и всякие попытки спасения пресекались им же лично, наказания следовали одно, опережая другое, и что он выкинет через минуту, даже он сам не знал, а мы не знали и трепетали тем более. Лес за моими проповедями исчез, я не мог уже бежать с открытыми глазами, я их закрыл, как и многие рядом умирающие. Так легче было терпеть отсутствие надежды на выживание и спокойнее с самим собой наедине. Но лес однажды действительно исчез и через несколько бросков мы перешли на бег по брусчатке нашего кольца. Второе, третье, семнадцатое дыхание открывалось и закрывалось, а вообще, чушь это собачья, как заболело в глотке у меня от надрыва бега и тщетных попыток его открыть единожды, так и не прекратилось. В лёгких болело и горело от холода, дышал я всё время широко разинутой пастью, что там теперь от них осталось, пусть завтра врачи разбираются в морге и пишут на вскрытии про то, но я точно знал для себя, что ничего хорошего для меня уже не светит, не загнулся на этом, сдохну на следующем марш-броске, это я знал точно и очень сильно пожалел о том, что попал в армиию, сидел бы сейчас в другом институте, где была военная кафедра и в ус не дул, а вот не повезло, так не повезло со службой.
Владимир Мельников : Продолжение рассказа. Зло и ненависть на ротного и того придурка, что прокаркал матом при всём честном народе не проходило ещё очень долго, не мог я простить и согласиться, чтобы меня за каждого урода имели таким радикальным способом наказания за чужие грехи. Рота нас встречала тишиной. Дневальные боялись показаться на крыльце перед растерзанным личным составом, но самое мерзкое, это было то, что, когда мы мокрые и убитые на смерть, ввалились в тепло и начали сдавать оружие, а из кинозала продолжали раздаваться, как будто и не было ничего, звуки цветного кино про партизан Беллоруссии. Там было по-прежнему тепло и уютно от женского пола, детишек и раслабухи выходного не для нас дня. Там люди продолжали начатое, а мы не могли стоять на ногах, валились на пол, ящики из под противогазов и не смотрели друг другу в глаза. В этот вечер мы все маленько обосрались в лесу на марш-броске, умирали и отставали без разбора сроков службы, со всех призывов поровну и глаза бы друг друга не видели до некоторой поры и времени, пока не установятся между нами старые не уставные отношения, в которых чмошный и хилый дед, снова король и властелин твой. Для себя мы в очередной раз сделали выводы, кто из них чего стоит, а кто дешёвка и чмо. Про себя скажу так, я не спринтер и не качок, но не упал и только благодаря настоящей помощи тех, дедов, которые встали рядом со мной и сделали всё, чтобы я сам себя не опустил перед своим призывом. Как мне хватило сил всё это вынести, а я и сейчас не понимаю, сейчас бы я скорее пострелял бы командиров, чем побежал бы. Может оно так и было бы и тогда ночью, но нам никто, никогда не давал боевые патроны, а то и писать и читать этот бред сейчас не кому бы было. Всё тело горело и не могло остыть, лёгкие напирали на грудную клетку, температура тела не спадала, мы были красные и бледные от усталости. Дневальные по роте проскакивали мимо нас по своим делам и старались забиться в самый дальний угол, чтобы не попасться нам под горячую руку, ибо никто из нас им не гарантировал остаться прощёнными только за то, что они шлангонули, а нас поимели по самые не балуй. Разоружение длилось долго, потом потащились на полусогнутых в каптёрки и покидали на полки свои вещь-мешки, далее шинели и поняли, как мы промокли от пота и на сколько наши рубахи просолились и заскорузли. Это поняли сразу, как мало-мальски пришли в чувства и обсохли, прижавшись спинами к батареям. Тело от рубах чесалось чесоткой и требовало вмешательства со стороны рук с крепкими ногтями для удовлетворения расшатавшейся от кросса психики, чесали и не стеснялись этого. Впереди неделя до бани и как жить с чесоткой, сам не знаю, как. Думали после таких издевательств сразу дадут отбой и все потянулись в кубрики и рухнули н свои койки, но примчался снова Сергей Гузенко с замполитом и начали пинками всех выпроваживать на улицу на холод для проведения вечерней поверки. Кино продолжало идти, две серии не хрен вам собачий, а собачачий. Это нас бесило и злило. В кинозал никого дежурный по роте сержант не впускал и от этого становилось ещё злее и обиднее. Если бы нам дали досмотреть то кино и обсохнуть после марш-броска, думаю, что мы в тот же вечер простили выходку своему ротному и спустили бы всё на тормозах, но, нет и ещё раз нет! Вечерняя поверка, спина примёрзла к рубахам чапаевкам и куртке ПШ. На улице подморозило и удовольствия стоять раздетыми это не вызывало. Но выбора нам никто не оставил, отбой, а я всё кручу в голове, где я дал слабинку во время бега и за что меня могут завтра и после позорить и прикалывать. Лежал и стыдно было за слабость и бессилие перед силами природы и расстоянием в шесть километров, не считая бега по территории гарнизона. Что думали ребята в кубрике, не знаю, наверное, тоже крутили себе яйца судьбы, но усталость прибила и провалила продолжать марш-бросок во сне. Утро наступить наступило, но сил подняться и пройтись без надрыва от хохота над тобою не получилось. Все передвигались, как поё..через…баные, как будто на протезах первый раз после ампутации ног. Было и больно и смешно, но самое главное было в другом, мы стали роднее и ближе этим издевательским ночным забегом не на жизнь, а на смерть, меньше стали гыркать друг на друга, больше стали прислушиваться и принимать участие в муках товарища. Чуток отошли неуставные отношения, нам было, что делить и каждый после такого марш-броска почувствовал к низшим по призыву уважением, ну. Не уважением, а снисхождением до не распускания на некоторое время рук и оскорблений. День наступил новый, накатило после завтрака такой формой работы, что всё прежнее мигом отошло на второй план и все обрадованные рванули получать бушлаты и рукавицы и собираться в парке перед КПП, где нас поджидали две размалёванные под «зебру» ГАЗ-66. Сегодня был понедельник, до объявленных армейских учений целых четыре или пять дней, сведения самые точные, услышанные в курилке от писарей. Сегодня нас на добровольных началах гонят в город, ломать и крушить стены старого промышленного здания и воровать кирпичи для строительства новых ангаров за мойкой впритык к забору, выходящему в сторону парка перед стелой. Это называется дембельская работа и работать на этих гаражах будут только дембеля весенники, а наша задача красть в городе кирпичи и доставлять их на грузовиках в парк. Народу набралось столько, сколько было свободных от наряда во взводе, ими заполнили оба кузова, побросали ломы и кувалды под скамейки и тронулись в путь. Главное КПП дивизии миновали по путёвке в которой якобы мы ехали на учебное регулирование, а в кузове и в самом деле присутствовало по паре переодетых в регулировочную форму дедов весенников и колонна из двух машин двинула в сторону обратную от Нойштадта, далее на мост «на быках», затем проехала вверх до сотого маршрута и вильнув в старый город куда-то во дворы, остановилась. Все обрадованные, но еле передвигающие ногами с болевшими во всём теле мышцами подоставали пачки «охотничьих» сигарет и завоняли дымом от них весь старый округ Галле. На свободе оно-то дышится гораздо вольготнее, хотя ножки-то никого не слухаются и рад бы ты побежать, да они идут в полную от тебя отказку, ломаются посередине и выгибаются в обратную сторону и такие выкидывают коленца, что сам себе удивляешься. И смех, и грех, но работать за тебя дядя не будет, времени на разбор завалов и погрузку красного кирпича в обрез, да и немцы они ведь, как? Как наедут, так штрафом не отделаешься, могут и погоны слететь за глупую самодеятельность ротного и Сергея Гузенко, прямого исполнителя авантюры. Что ломать пришлось, а фиг его знает, строение дореволюционной постройки, то ли дом, то ли пакгауз какой. Не окон, не дверей, руины, их мы и начали крушить. Кирпичи очищали от раствора известкового и кидали в кучу перед машиной. Другая часть регулировщиков занималась выбраковкой материала и его погрузкой. Я ломал стены и от души глотал красную пудру кирпичной пыли. Другого места не дали, встал там, где каждого из нас поставил взводный. Пыль лезла в рот и нос, мы её сплёвывали и снова схаркивали, она начинала лезть за пазуху и в рукава бушлатов, мы её вытряхивали и выколачивали варежками, но она стояла внутри помещения таким столбом, что все наши потуги были напрасны и пришлось с трудностями просто смириться, мы крушили стены, пыль крушила наше здоровье, забивая все дыхательные и пихательные места в теле. Половину здания мы разнесли за три дня, отмыться от красной пыли и извести было очень проблематично в виду отсутствия свободного доступа к горячей воде. На эту каторгу уже и смотреть больше не могли, но вцепившись однажды, не могли остановиться и не выпускали жертву из своих рук, всё возили и возили кузовами кирпич и сколько его надо возить никто толком не знал и потерял разум в этом отношении. Дикое соревнование устроенное Гузенко, кто больше наломает кирпича из стен привело к тому, что, по-моему, сам командир роты охренел от дуболомов, заваливших кирпичом весь задний двор автопарка, а мы всё возили и крушили стены в городе. Здоровье из нас Сергей Гузенко выбил вместе со старыми стенами, там, в городе, к больным мышцам прибавились побитые и прищемлённые конечности, мы уже не могли без смеха смотреть друг на друга, ибо похожи были на настоящих углекопов, зачумлённых грязью и пылью немецкой хибары. Почему нас до сих пор немцы не засекли и не турнули, было очень чудно и удивительно. На этот счёт Сергей Гузенко распинался связями ротного начальства с немцами, во что верилось с трудом и думалось совсем в обратном направлении, просто эта собственность не принадлежала современным хозяевам, а числилась за каким-нибудь «фюрером» и подлежала уничтожению и сносу, как враждебная нынешнему порядку. До субботы учения не начались и мы все пять дней надрывались в городе и перестали быть узнаваемы в своей казарме. Все с удивлением вопрошали нас, и где это мы пропадаем, не вывели ли нас из подчинения нашей роты и не перевели ли нас в виде арбайт команды на полигон в Рагун или Ораниенбаум? Суббота освободила от каторги и принесла очищение от зачумлённых и провонявших одежд наши тела. Кажется, нас освободили от чёрной и не благодарной работы, и может быть выходные пройдут в тишине и покое, но! Но, так оно бывает, когда не везёт, так без перерыва и надежды на лучшее, в ночь с субботы на воскресенье, то ли в шутку, то ли всерьёз, дали команду строиться на первом этаже. Не тревога, не подъём, а просто «рота подъём, рота строиться на первом этаже!» Не тревога и только второй час ночи, чего ради и какая сволочь так пошутила не удачно? Послали посыльного из кубрика вниз узнать, но тот не успел до двери продраться между коек, как дверь распахнулась, кто-то нагло и по-хамски, совершенно беспардонно вломился и щёлкнул рычажком выключателя и ослепил вспышкой молнии наши глаза, это был наш, не к ночи будет помянут, командир взвода, прапорщик Сергей Гузенко. На нём была надета полевая форма, и он был опутан весь ремнями и спокоен, как удав, но не без присутствия шутки юмора «Проснись, ты дрищешь! Мои друзья, вы будьте попроще и вас поймут!» Атас! Какого чёрта?! Но-но-но, я сказал, вы будьте попроще и вас поймут! Кому повторить ещё один раз? А? Как лёг, так и встал, подъём 45 секунд! И понеслась манда по кочкам, полетели отброшенные в сторону одеяла, попадали сапоги на пол, потянулись мужики за брюками и куртками, потянули на себя сапоги с плотно намотанными портянками. Пошевеливайтесь, по быстрее, быстрее выходи строиться, рота ждать вас не собирается, все взвода уже построены! Мигом из кубрика, а в голове и во взглядах товарищу «а вернёмся обратно?». Не вернёмся, нет. Рота строилась пока на первом этаже, что было удивительно и не традиционно, мы строились, но не показывали этого наружу. Вся дивизия спала, нас зачем-то подняли по тревоге? Ответ пришёл до банальности простой: только, что по секрету сообщили писаря из штаба, что посыльные отправлены за офицерами штаба для сбора на армейские учения, нам надлежит до общей тревоги по дивизии, загрузиться и ждать тревоги, находясь в прогретых машинах и мотоциклах. Примерный выход сигнала тревоги через два часа! Это уже не интересно, это уже подло по отношению ко всем. Рота получает оружие, грузит боеприпасы и снаряжение в подогнанные к пандусу казармы, грузовики и мчимся прогревать в парке мотоциклы и ждать момента выхода тревоги. Два часа истекают. Тишина, шесть утра, фигушки! Смешки и ёрничанья. Только получаем команду на зарядку стоиться, прибегает посыльный из штаба и вызывает туда командира роты. Минуты не проходит, командир роты выстреливается из двери штаба дивизии и еле успевая касаться, фасонистыми блестящими сапогами в бутылочку, брусчатки летит в нашу сторону и вращая правой рукой на подобие заводной рукоятки, на высоких оборотах влетает через КПП в автопарк и срывается в голос, задыхаясь от сильного волнения и бега до нас: рота, тревога, срочно уходим в запасной район. Первыми из ворот автопарка выруливает электростанция Сергея Бодрова, с запущенным дизелем ещё на стоянке перед боксами и развевающимся над кабиной свёрнутым тентом, перепрыгивая через бордюры и кочки, вспученного корнями тополей покрытия, продирается с тыльной стороны к запасному выходу из штаба дивизии, к тому месту, где со стороны особого отдела спускается пандус в подвал и штаб, погашенный до этого освещается по самым строгим нормам санпина, ярко и качественно. Мы, разогнав свои мотоциклы до скорости езды по автобану, вылетаем стрелами через запасные ворота, выводящие нас не к перекрёстку перед артполком и штабом, а к клубу артполка и санбату, вылетаем, еле вписываясь в распахнутые сетчатые ворота. На воротах дневальный номер два, который гадюка, каждому проезжающему мимо него шлёт наилучшие пожелания на все 5 дней учений дружескими жестами, смысл которых известен каждому служившему человеку. Жесты указуют нам всем «вешаться» и мы не в претензии к нему, у него своя каторга на 5 дней, у нас своя, чья окажется на этот раз прикольнее, покажет время, потом всё обсудим и кинем на весы истории свои гирьки. Моё место на мотоцикле татарина Сафиулина, хороший хлопец, дай ему наш Бог ихнему здоровья племени. Сафиулин Жердь огромного даже для моих 183 см роста, худющий, как колодезный журавль, добрый, аж глазки от этого закрываются, ласковый и безобидный. Если он о чём-то хочет с тобой поругаться, начинает из далека, с подходцем, с восточной тонкостью и чувственностью, объявит сначала о своих заскоках и 2преступлениях», сто раз об этом при тебе публично покается и извинится и начнёт подходить с далеко от тебя распущенным лассо для поимки необъезженных лошадей. Сафиулин Ренат сто раз снова вспомнит родителей, предков до чингизова колена, сто раз побожится и снова извинится и только после того, как ему покажется, что до его собеседника стало доходить проникновенное литьё лабуды и лично им придуманной и выведенной формулы понимания своей никчёмности перед батьками руководителями комендантской роты, спасителями и достойными аксакалалами, только тогда наконец-то перейдёт к сути разговора, первую часть которого ты уже успеваешь к этому моменту забыть и ради уважения к такому мудрому и невпендренно послушному сыну своих родителей, молча кивать головой и приговаривать через слово «Якши, якши, Бачка!». Ренат симпатичный на лицо и складный телом пацан, в толпе идиотов смотрится самым приличным и достойным, он никогда не позволит своему однопризывнику деду просто так отметелить не за, что, ни про, что духа или черпака, он найдёт способ длинно уболтать товарища, попросить того смягчить вину безвинного духа и перевести стрелки с тебя на, какую-нибудь другую тему, а тебя, чтобы не пострадал и не мозолил тут глаза, матерком по-татарски отослать туда, куда его прадед коней пасти не ходил. Мотоциклы для зимы не очень подходящий транспорт и как не кутайся в кожаные куртки и намордники, против встречного ветра всё это туфта и детские примочки, скорей бы весна, может выжить и дастся хотя бы до следующих холодов. Да, следующую зиму мне можно ожидать с более хорошими мыслями в голове, осенью стану кандидатом, неприкасаемым для стриков, почти сам буду стариком, смешно, но ведь этого не миновать. Интересно, каким я буду дедом? Чудно о себе так думать в первые месяцы службы, смешно и страшно, вдруг Ренат учует мои преступные мысли? Он только, что втюхивал в мои мозги свои чингизидову теории покорности и почитания аксакалов, пытался всё разумное противопоставить ереси и наносному уголовниками придуманному в армии разделению на призывы, только, что объяснял мне, что я должен делать на учениях и чего не должен. И выходило из его теории, что не должен был я делать всего того, что положено было природой человеку: не должен буду спать, не должен буду закладывать товарища Сафиулина, когда он будет вести торг с немцами, закладывать, когда они соберутся напиться шнапса, который надумали паршивцы купить в на пути встреченном гаштете, не должен буду кушать и справлять нужду, а должен буду постоянно находиться при брошенном Ренатом мотоцикле, караулить его сон в не положенное днём время, носить пищу сначала ему, а после этого только думать о том самому, должен буду очищать день и ночь мотоцикл от забившего спицы снега, дневалить и стоять в карауле за него и за его товарищей, рассказывать интересные байки про то, как на гражданке баб трахал, докладывать о том, у кого из духов или черпаков открылись припрятанные на случай учений излишки продовольствия и прочая, прочая до семидесяти пунктов на каждой странице устных обязательств. Вспоминая моих прежних рабовладельцев, диву даюсь добродетели чувственного татарина, хитреца и плута, тихого и забитого временем и местом проживания на гражданке. Петя Мельник или Толя Куприн или Юра Андрюшихин поленились бы тратить время на одурачивание и запудривание мозгов и подкрадывание к жертве по-рысьи, вье…через…бенили бы по рогам для острастки и только потом, удивлённые сами этим происшествием, одним движением пальца заставили выполнить любое приказание, без мысли и сомнения в том, что кому-то может вздуматься от этого отказаться и кто-то даже в мыслях посмеет подумать о том, чтобы их послать куда подальше, как встал, так и сел, раз, два, доложите о выполнении, подойдите для получения фофмановой добавки к прежнему битью и будьте так ласковы напомнить перед сном влупить последнюю порцию горячих на сон грядущий. Сафиулин хитрый татарин, но глупый, как никто на свете. Наивный и доверчивый, лопух из лопухов. Держится человек только на одном своём диком размере, не досягаемом для нанесения ударов в лоб в виде фофманов. А в голове провокационные мысли, глупые, но о чём можно ещё думать сидя сзади водителя мотоцикла на облучке и не видя, кроме слёз из глаз от встречного ветра ночного марева полей и снежной пыли срываемой с покрытия передним колесом. А мысли всегда были об одном и том же: интересно знать, какими эти дедушки были в своё время духами? Сафиулин как пить дать лизал жопу всем старикам в кубрике, растилался в любезностях и подговаривал к послушанию и подчинению весь свой призыв и был от этих чудачеств высмеиваем каждодневно и ежечасно и кажется мне, что мысли его не поумнели и с этим ему придётся доживать свой нескончаемый век демагога и глупца. А фофманы он, как посмеивались над ним его же товарищи, получал только с колена, так, как не у одного деда того периода не доставали руки Сафиулину даже до груди, не то, что до его лысины. И получал он свою порцию встав на одно колено и раскачиваясь из стороны в сторону от боли причитал, «Якши Бачка, якши!» приводя в восторг всех присутствующих придуривающимся татарином, делающим вид, что плохо понимает русский язык и расчитывающего на то, что русские этому посочувствуют и отстанут от шланга из Казани. Ночь и ветер, уныло и противно вокруг, всё в снегу и редко-редко кто высветит тебя на трассе своими фарами и пронесётся мимо тебя на скорости в одну или другую сторону. Ночь, немцы спят, мы хозяйничаем в их чулане. Запасной район проходим почему то стороной и движемся всё дальше через Айслебен и не собираемся сворачивать в сторону. Почему не заезжаем с ночёвкой и днёвкой в свою берлогу, не понимаю ни я ни Ренат, планы изменились и это меня настораживает, а Сафиулину развязывает язык. Он начинает смешно фантазировать на военные темы, будто, что смыслит в этом или держит меня за последнего поца, которому по различию в призывах можно втирать очки и расчитывать, что от того, кто больше прослужил больше источает гениальностью мышления. Наивная простота, да кто нам простым солдатам, тем более на армейских учениях откроет глаза на происходящее и скажет правду и доведёт до сведения сущность затеянного и разыгранного в высоких штабах? Дави Ренат на газ и держись чуток правее, не то следующая встречная может не понять твоих правил поведения на дороге с закрытыми глазами, а я это давно почувствовал и боюсь самому себе признаться в твоей подлости. Было уже однажды с моими однокашками такое на трассе, сходили лавинами под откос мотоциклы и спасибо пологости склонов, не давших угробить любителей езды с закрытыми во сне глазами и гонщиков первый раз севших после мопеда типа «Рига» за руль тяжёлого армейского мотоцикла. Маршрут для меня оказался совершенно новым и незнакомым, дорога шла всё под горку и под горку, слева и справа попадались редкие еле различимые в ночи поселения с домиками и сараюшками сплошь ветхого содержания, слепленные из говна и камня. Такие хибары встречаются на Украине, тут подобие, но с особым названием «швабские». Строения эти сделаны из того, что валялось до постройки под ногами у переселенцев: камень, да омертвевшие стволы деревьев твёрдых пород. Дома и сараи строились на один манер, снизу основа из камня известняка, далее каркас из высушенных и обезвоженных деревяшек, а всё пространство между деревяшками заполнялось природным камнем скрепленным между собой для прочности известковым раствором. Дома эти и сараи смотрелись смешно и убого, но перед богатыми заезжими странниками преподносились, как верх совершенства и гениальности немецкого мышления и экологичности конструкции. А ехали мы в районы богатые урановыми рудами и по обочинам эти богатые природными ископаемыми места встречали нас высоченными горами-терриконами, дымившимися из под завалившего их до макушки снега и в средней и в верхней и даже в самой нижней части. Что там могло греться и что за реакция могла в их нутре протекать, оставалось для проезжающих загадкой и вызывало чувство беспокойства и озабоченности. Мой мозг действительно посещали мысли о том, что так может активно продолжать гореть в толще выработки и испускать гейзеры пара и дыма, подсвечиваемые лунным светом на фоне холмистой местности, переходящей в Молдавские возвышенности и малые Крымские горы. Что скрывается под горами выработками, когда их и при каком режиме успели наскрести до неба высотой, пошло ли их содержимое на военные нужды третьего рейха или это приобретение ГДРовского социалистического государства, как относиться к таким достижениям? Если, считать эти терриконы нарытыми ручками военнопленных первой и второй мировых войн, это очень ужасное и гадкое зрелище, ненавистное в моей груди и скорбное и непоправимо печальное. Это сколько же потребовалось людского горя и пота, чтобы с помощью примитивных шахтёрских инструментов и плётки времени и здоровья, чтобы оставить нам современным хозяевам этих мест такие следы преступлений и какая мера мщения должна постигнуть немецкий народ за все издевательства над окружающими их по периметру границ народами Европы и Азии? Это сколько веков их надобно наклонять и любить по-русски, чтобы смыть первый слой преступлений и безчеловечности по отношению к разуму мира? Ужасно и страшно проезжать эти искусственно нарытые горы и продолжающие источать смрад концентрационных лагерей. А ведь, где-то в этих самых местах должен быть город легенда в недрах которого создавалось оружие возмездия ракеты ФАУ и который авиация союзников стёрла с лица земли в течение одной короткой весенней ночи. Город этот называется Нордхаузен и это он зрелищно показан в фильме про майора Млынского в шести серийном киноромане про партизан. Едем по магистрали от самого Галле насквозь городка Айслебен и практически не выставляем регулировщиков. Странное регулирование от которого только ветер в спицах мотоцикла и затёкшие до боли конечности и околевшая от намётанного на неё снежного покрытия. Зря послушался Рената и не уселся в коляске. Дурак, дважды. За себя и за Рената, а теперь попробуй попроси остановить мотоцикл и спроси разрешения пересесть в спасительную от ветра коляску, попробуй намекни глупому татарину про то, что ты вздумал его нае…через…бать и заныкаться в тёплое местечко, где можно постучать околевшими ногами, без боязни слететь с седенья и растянуться позади скоростного мотоцикла. Где можно спрятаться под брезентовым пологом и где можно так топить массу, что от такой топки способны будут очиститься все забитые льдом и снежной накипью места, начиная от люльки и заканчивая кончиками спиц в колёсах. Рената тоже по-хорошему жалко, я вижу, как он околел и стучит зубами и ёрзает по опорным ножкам мотоцикла сапогами и матерится, не скрывая этого от меня. Пора бы и честь знать, но дорога гладкая и бесконечно ровная и нет ей конца и начала. Впереди нас движется большая группа наших ротных мотоциклов и ведёт её по очереди то каптёрщик Дементьев, то Сергей Тропынин, оба из весенников дембелей, оба не разлей вода кореша, один ротный каптёрщик, другой просто великолепный добряк весельчак и заводила. Можно взять любого из этих пацанов и не ошибиться, люди достойные своих родителей и не опустившиеся за годы службы до низостей и мерзостей дедовщины. Пошутить или приколоться, всегда, пожалуйста, ну а если решить вопрос силой, милости просим в каптёрку и обеим парам спорщиков или «преступников» по паре красного цвета в рожу брошенных перчаток и газ пошёл товарищи фулюганы и засранцы. Кто кого победит в честном бою, тот и будет прав, ну а если на твоих руках в первый раз в жизни оказались боксёрские перчатки и тебе расквасили нос в юшку, так это твои личные проблемы, приходи в любое свободное время сюда и ринг с перчатками всегда ждёт тебя и юшку размазывай по мусалам более ленивого и тупого в этом деле чувака. Бокс прижился и развился в нашей роте до состояния спорт роты армии, боксом заболели все маломальские драчуны и задиры, подвал посещали по желанию и по принуждению, но результат всегда был только положительный. О боксе в роте и достижениях в нём очень скоро прознало всё ротное начальство и это не осталось не замеченным скоро этому начинанию найдётся продолжение. Немцы жмотничают с подсветкой своих городов, освещаются только самые опасные места на проезжей части посёлков и городков. Двигаться приходится практически на дальнем свете фар. На мотоциклах вариант освещения ещё скуднее автомобильного и поэтому первого регулировщика проскакиваем и понимаем, что движемся не в том направлении. Мотоцикл регулировщиков я случайно успеваю заметить только по чистой случайности, Сафиулин обзывает дебилом и сучит вапогами по ножкам и педалях, даёт машине тормоз и мы чуть не сваливаемся в кювет от кульбитов, выделываемых со злости при повороте в обратную сторону, хватаюсь за его торс и получаю локтем взад под дых и жалею о случайной реакции хвататься за первое, что приходит мне в голову. Мотоцикл почти глохнет от резкостей и дёрганий, но машина настолько велика по неубиваемости идиотами, настолько и живуча в принципе, звучит сигнал би-бикалки жичалки и на дороге появляется пара придурков в регулировочной форме. Ясно, как божий день, что их черти носили к немцам пошарить возле хаусов или домашних пристроек. На дворе ночь и немцы спят так, что можно половину дома вынести и сложить в коляску мотоцикла, но остатки гумманизма не позволяют этого сделать даже нашим ротным раздолбаям. Интерес, скорее всего, чисто спортивный, Серёжа Кузнечик (Кузнецов) и Игорь Шваб, оба будущих водилы с наших «зебр» выставлены на этом посту и это их мы и проскочили только, что. Беда не велика, наглость не превзойдённая. Духам запрещают даже старики отлучаться с перекрёстков, запрещают во избежание спалиться им самим. Сафиулин подзывает обоих к себе и заставляет их скидывать с себя сначала каски с головы, затем намордники и велит набычиваться и начинает отпускать грешников фофманами горстями. Каски вываливаются и падают на землю, грешники скорчиваются и матерятся. Сафиулин даёт пенделя мне под жопу за то, что ребята из моего призыва и как он повторяет мне «У, суки, все вы такие! Стоит только нам отвернуться, вы уже обосрались и нас всех подставили, хули ты-то сюда припёрся, я тебе, где приказал оставаться? А если мотоцикл уже упёрли или колёса фрицы прокололи? Идиот, мигом к мотоциклу, а я с этими ласково поговорю напоследок!»
Владимир Мельников : Продолжение рассказа. Говорил, говорил, ни фига ты мне не говорил! Сука, теперь у меня на жопе шишка вскочит с тыкву размером, во, гад приложился, так приложился, давно я не за что так не огребал. Но прав видно старик Сафиулин, с этого и начинаются всякие исчезновения солдат и вспоротые животы, набитые черешней и клубникой. А темень, глаза выколи, но надо идти и сторожить чёртову железяку. У того, дальнего мотоцикла, загорелись фары, а мой командир чего-то там завис. На том месте вспыхнули по очереди три вспышки. Ясно, закурили и сейчас их Сафиулит будет клевать своими сурами избиблии им самим сочинённые, пропали пацаны, он их насмерть заговорит. Курят и чего-то пошли шарить в коляске мотоцикла. Уселись на мотоцикл и наклоняются друг к другу и снова дым и вспышки огоньков, жрут! Точно, жрут, зло берёт и бросить мотоцикл не могу. Начинает урчать в желудке, ищу повод смыться, но жопа с шишкой напоминает и подсказывает «не спеши!». Ругаю себя за то, что слушаю свою жопу, хотя она иногда меня не раз от беды выручала и давала правильные советы. Жрач заканчивается, Сафиулин закуривает ещё одну сигарету и ковыряя ногтями в зубах движется в мою сторону, а подойдя на расстояние понимания, посылает к реальным, как он выражается, пацанам, они трошки для меня пошамать оставили. Слюной чуть не давлюсь и шмыгаю скорее туда, откуда исходит жирный свиной запах тушёнки и свежего чёрного хлеба. Мужики, как выяснил Сафиулин приготовились к учениям основательно и первый брошенный им шар в этом направлении подсказал, что лучшее против хорошего, это не грубое раскулачивание, а елейное вымаливание поделиться по-хорошему. Система Сафиулинского причитания на неправильное житие подействовала и вызвала приступ жалости у лохов, расколовшихся при первом звуке»У»! Схороненные на всякий пожарный запасы продовольствия были распечатаны большим солдатским штык ножом и разделены чисто по-братски, как свистел товарищ по партии,, справедливее только у Бога, накладывая на свой кусман черняги узел мыса, обтёсывая в банку белое сало с холодцеватой жидкостью. Черняги была целая не початая буханка, от банки тушёнки татарин оставил не правоверным только жир и специи с желе. Набрусовавшись свинины, татарин не забыл, как он всегда это делал, обвинить русских свиней за то, что они его совратили есть свинину и сказал на последок, что их бог накажет нас за это злодеяние и со всей строгостью добавил «Не дай Бог я узнаю, что вы сказали мне сегодня не правду и у вас, где-то заныкана ещё одна банка свиной тушёнки! И ещё, если вы вдруг вздумаете её сожрать тайно от него, то можете писать домой последние письма, чтобы ваши родители были спокойны и не обижались на него за то, что он вас казнил и не выполнил последнюю вашу волю. Не вздумайте меня нае….через…бать, считая, что я дурнее вас обоих и не расшифрую на ваших довольных и сытых рожах сожранную и утаенную от дедушки банку свиной тушёнки!» Яснее не куда. Хлопцы хайло закрыли и рубали чернягу, макая её в банку с отходами от свиной тушёнки. Меня ждать никто не собирался, да, как оно выяснилось потом и делиться тоже не думал! Просить я не умел, но гипнотизировать пробовал. Получилось с первого раза и пустая консервная жестянка перешла в мои околевшие руки. Мне не тушёнка была нужна, мне прикосновение к счастью видеть её реально существующей необходимо было, я и хлебу не слыхано обрадовался. Тушёнка она ведь еда для Богов, а я пока ходил в духах и роскошью считал простой кусок чёрного изжогистого хлеба, смолистый от пригара и твёрдый по рёбрам жёсткости, вкусный и сытный. Время дураковаляния подходило к концу, и пора было сматывать удочки. Попрощавщись с пацанами и продолжая скрести коркой по швам внутри банки, скоренько покатил медвежонком пухликом в своих чухчах комбезах и ватных панталонах к Сафиулину, который докуривал сигарету и всё прицеливался взорами к кооперативной немецкой собственности на обеих сторонах посёлка. Колонны пока видно не было до того места, куда мог дотянуться взор регулировщика ночью. Сигарету докурили, поссали в две струи на обочине и весёлые и подобревшие полезли на свои кожаные сиденья. Пора было двигаться дальше. После расставания с первым, встреченным постом регулировщиков, дорога пошла вилять по мелким населённым пунктам, стали попадаться не часто наши посты и вскоре дорога вывела нас на ровное плато поросшее мелколесьем не превышающим высоты кузова авто. Полигон, не полигон, с первого раза и не узнаешь, но раз сюда вывели указатели регулировщики, значит тут и будем разбивать свой лагерь. На продуваемом со всех сторон поле кроме нескольких свободных мотоциклов и одной нашей регулировочной «зебры» никого не было. Было промозгло и ветрено, даже слезать с надоевшего мотоцикла было лень и мы так и переговаривались с ребятами из нашего взвода. Сергей Гузенко, наш взводный, не собирался тоже вылезать из кабины машины от Сергея Лавриненко, надобности в том не было, они затихли там угретые от печки и топили втихаря массу, до момента прибытия колонн времени было предостаточно, только одним нам с нашими колымагами не куда было податься. На улице перед утром не так было холодно, градусов, может 5-6 или типа того, но всё равно хотелось спрятаться и хлебнуть чего горячего, а палатку ставить боялись спрашивать разрешения, даже не боялись, а не хотели к Гузенке обращаться и просить того о чём. Время шло, все потихоньку стали прятаться в коляски под тент и делать вид, что там им кайфово и там лафа. Мне тоже местечко нашлось, но тепла там с лета не наблюдалось, хотя спасение от ветра получилось надёжным и кое, что позитивного с этого мы поимели. Не замечая холода стали вводить себя в сон, маленечко угреваться стало получаться, если конечно не шевелиться и не выпускать тепло, а колонн так и не прибывало, куда они делись? Сквозь марево сна стали пробиваться звуки приближающейся техники, но разлеплять глаза и шевелиться не моглось и не думалось. Каждый молил Бога отсрочить прибытия войск на поле и максимально продлить словленный кайф, ни кому не хотелось вылезать и встречать в нормальном солдатском состоянии штабные машины и приступать к несению службы. Голоса людей и рёв двигателей стал пробиваться так явственно, что получалось, так, будто по нам стали ехать напрямки и мы подгоняемые Гузенко, поскакивали и полезли наружу из люлек. Море звуков и автомобильных сирен, громкие команды, виражи и кульбиты гружёных машин с прицепами на заросшем молодой порослью берёзы и осины поле, теснота и скученность, неразбериха и матюки. Чёрт бы их побрал с их командами и приказами. Только оклемались, тебя погнали на дальний конец поля ставить нашу взводную палатку, ставить вшестером, ни одного старика, одни духи да черепа. Что за поле, не лес, не песок, брошенное и не езженное никем поле, чьё оно и что тут могло раньше сеяться и расти, не понятно, но продраться по нему можно было только на танке. Поросль срослась так плотно друг с другом, что не получить по морде ветками и не порвать робу, было большим умением, но мотоциклы ползли по кустарнику и оставляли за собой подобие троп, по которым могли продираться остальные комендачи, которых прибыло, как тараканов и каждому надо делать свою работу. Палатку тащили на одном из мотоциклов, много раз её зацепляло за коряги и она сваливалась, её клали обратно на коляску мопеда, а она снова валилась под колёса. С горем пополам её смогли поставить и принялись рубить кусты для печки. Уголь ещё не прибыл со второй «зеброй», а тепла уже сейчас хотелось. Рубили топориками и секли этот мусор на кусочки, чтобы могли пролезть в печное окошко, рубили, поливали бензином из канистр, но она отказывалась гореть и то и дело гасла, а мы весь бензин на это дело умудрились расплескать, а толку так и не получили в ответ. В палатке воняло бензином и дымом, будто кабана паяльной лампой смалили, но на улице в итоге оказалось даже теплее, чем внутри её. Леса вокруг сухого и горючего не было, стали ждать уголь. В палатке находиться никто не мог, все кашляли, материли нас духов, а мы, что? Что мы могли с сырыми хворостинками поделать, обледеневшими от холодов и сырости. Слонялись наруже, да травили запас сигарет, а машины с углём так и не дождались. Не распалив своей печки, погнали меня с Колей Чистяком и Христовым воровать уголь у комендачей в штабе. Комендантский взвод заканчивал ставить вторую штабную палатку и собирался распаливать печку, мы оказались к месту и во время, ящики с углём только распечатывали в кузовах и наваливали вещь мешки им доверху. Просить уголь не пришлось, просто наврали своим одногодкам духам, кто и что нам велел и естественно приплели своего страшного взводного, уголь нам и отвесили без разговоров и доказательств правдивости просьб. Жить было теперь можно, угля пара вещь мешков, пока наши подъедут, этого за глаза для сургева хватит, ноги в руки по лозняку к себе. В лагере приходило всё в норму полевого лагеря, машины попрятали под маскировочные сети, кусты для дорожек местами прорубили и очистили дорожки для ходьбы, палатки дымили печками, казалось всё было чики-пуки, только в те палатки-то нас больше уже не впустили! Время наступило шесть утра и баиньки больше не полагалось, а мы дурни не учёные с таким остервенением палили бензин и шлындали за ни кому не нужным теперь брикетом, мы так наивно надеялись, что всё делаем правильно и наша задача в том и состояла, чтобы натопить печку, забуриться на хвою, разбросанную по полу палатки и задавить такого размера храпуницкого, что дай Бог старшине роты нас, где-то ближе к обеду уговорить проснуться и сходить за пожрать к нему на кухню! До чего же не везёт и когда оно это кончится! Шесть утра, а кажется все 12 ночи! Никакого желания работать, хочется отвалить в сторону от людей и зарыться в снег на часок и дать организму отдых и успокоение. Но вот раз оно не сложилось, так и пойдёт дальше. Угрюмый нелюдимый и дикий полигон, ни ёлок или нормальных там грабов или сосен, где мы и сколько тут проторчим, хочется выпасть из этой системы и наблюдать за другими со стороны, а вот и командир нашей роты, товарищ старший лейтенант Лемешко, собственной персоной. Щас будет наклонять через раз и делать вливания крови! Ну, мужики, прячься кого он ещё не приметил, я уже спалился, он прёт прямо на меня и я мысленно начинаю проворачивать информацию в своей голове о последних своих проколах и прогибах. Ничего компрометирующего не нахожу, не чего за неделю не спалил и не угробил, а мурашки под робой пошли гулять и глаза в сторону от него закосило! «Где Гузенко? Ко мне командира взвода! Почему палатку в стороне от остальных поставили? Кто дал команду? Немедленно её свернуть и расположить поближе к водилам! Исполнять!». Не было печали, столько мороки и такой приказ. Сколько злости вылили мы на него в это мгновение, злобу за то, что всё сделали оказывается впустую, вот оно и печка почему не хотела растапливаться и машина с углём не заладилась, всё таки, что-то существует видать такого, взаимосвязанного в мире нашем, а может это один человек в этом мире демон и не надо остальное рушить под него? Гнус! Гнусяра, откуда тебя выкопало, где ты раньше был со своими умностями, печка красная, угля сколько пережгли бестолку, в палатку никто так и не попал погреться, рубим дурацкие лозы для дорожек или сами вы не знаете для чего, лишь бы солдата загрузить работой, что он себя не чувствовал бесполезным существом, да, блин, да, что это такое? Я так и обмер от такого глупейшего приказания, это ведь мне и моим одногодкам духам его исполнять, а что делать с красной печкой, её-то куда девать и как палатку снимать, а там, что, мёдом помазано рядом с водилами? «Мельник, ко мне! Две минуты на сборы, форму снять, взять бушлат в моей машине и аллюр три креста или как скажет наш замполит: товарищ солдат, нас ждут великие дела, исполнять приказание, я у машины!» Все мужики моего взвода от такой наглости так окрысились на меня, а мне, что делать-то? Приказ покинуть их расположение и пересесть к нему в УАЗик было издано не мной добровольно, ребят интересовало, куда это духа в духе аврала забирает ротный и кто будет за меня переносить долбаную палатку и сторожить мотоциклы в карауле, они посчитали, что меня забирают для лучшей доли, что меня, где-то ждут булки с повидлой и маслом под низом повидлы из абрикосов. Еле справился с собою, смотреть в глаза товарищам своего призыва и стариков было не переносимо тягостное дело, а подумать самому так и не пришло, куда меня в самом деле командир роты собирается увозить на машине. Мысли солдата близки, раз сажают в уже тёплую машину, то дальше оно сложится только позитивно и шоколадно, как говорил один мой кум: наливай, да пей! Ротный побибикал сигналом в мой адрес, деды Дементьев и Сафиулин прижали около палатки и мур-мур-мур помурмуркали мне инструкцию про то, чтобы не забывал в счастье думать о тяготах службы пожилого поколения мопедов, тащил еду в палатку и не забыл про курево. Куприн Толя и Юра Андрюшихин перебив просьбы в моём мозгу на свои, увеличили квоты мзды по прибытию в палатку и припугнули последствиями, что, мол, весенники скоро отчалят, а мы останемся, ты их не слушай, а мы берём тебя под свою защиту. Примитивность солдатского голодного и холодного мышления сводилась к сожалению к тому же примитиву: похавать лишку, поспать трошки, обмануть товарища старшего по призыву и остаться с наваром, отобранным у добывшего его духа. Куда меня собирается увозить ротный, мне было глубоко наплевать, мне страшно было оставаться здесь и вкалывать целый день под присмотром стариков, не имея защиты от командиров роты и взвода. Им, по-моему, было до нас глубока наплевать, служба она и есть на служба, чтобы один командовал другим, а в итоге работа была выполнена, а кем и с какими потерями? Ты мужик и защищай себя с помощью своей мужской силы и отваги, бейся насмерть, но интересы отстаивай и не плошай. Оглядываться назад было для меня равносильно смерти, в машину забрался и спрятал глаза даже от водилы, было гадко и стыдно покидать ребят и даже, я бы сказал, боязно. Ротный Лемешко помалкивал, как всегда, глупо паясничал, как комик и из его ужимок и хи-хи-хок я ничего для себя не вывел, ехали по полигону по кустам и канавкам, еле успевали ловить жопами седушки, тыкались шапками в потолок, но терпеливо переносили езду и не делали замечаний водиле. Для меня езда на такой скорости была впервой испытанной, для ротного и водилы, я так понимаю, обыденным и проверенным делом, «козёл» швыряло и выворачивало из ям при пробуксовках, ставило поперёк дороги и снова кидало в канавы и промоины. Куда едем и для чего такая спешка и угробление техники, не понятно и не объяснимо. Нас кидает, ротный шуткует и припевает от хорошего настроения, я еле успеваю рот закрыть и убрать язык, чтоб не остаться без него, водила обеими руками руль хватает и вращает им на сто восемьдесят градусов и обратно, снег вылетает из под крыльев, нам дела нет до сугробов и мы не сбавляем скорости. Полигон огромный, а может это мы по кругу просто носимся, но, кажется, наметилась остановка. Впереди показалась лагерем разбитая воинская часть со странными номерами машин и странными и солдатами и палатками и вообще всем чужим по запаху и обустройству. Воинская часть 8 общевойсковой армии, армии нашего врага. Наша 1 танковая и есть противница на этих учениях этой соседней Веймаровской армии и сюда и лежал наш путь. Мне приказали оставаться в машине и никуда не выходить из неё, водила вышел, откинул капот на передке и полез в него с головой, передвигаясь по бамперу УАЗика. Мне стало интересно тоже, и я полез из машины. Недалеко от нас, чуток в стороне и ближе к огромным штабным палаткам стояла «зебра» ГАЗ-66 с прицепчиком на одноосном шасси и сильно напоминала, что-то до боли знакомое? Чё это за часть и какого нам тут треба дело до них и «зебра» с кажется, я догадываюсь, чем на прицепе! Да с нашей электростанцией десяткой, но они, что тут забыли вместе с нами? Командир роты и ещё один прапорщик, адъютант чей-то или старшина роты, но очень деловой и серьёзный приказали мне топать за ним в расположение тех чужих войск, а командир роты уже сидя в кабине через приоткрытую дверцу с хи-хи-ками и под…через…ёбками пожелал мне не обосраться и держать хвост пистолетом, хлопнул дверцей и только я его и видел. Прапорщик потащил меня к тому прицепу, что не известные бойцы отцепляли и катили немножко дальше, чем, где его прибуксировали и стали устанавливать на опорную ногу под сцепкой. Из кузова «зебры» наш Сергей Смирнов, один из водил машины для перевозки регулировщиков, стал передавать им белые прозрачные канистры с, по-видимому, топливом и шубуршать по кузову ещё чем-то. Две минуты и их след с зампотехом растаял. Что делать мне и кому я теперь подчиняюсь и на сколько меня сюда, к чужим запихнули я мог только злиться и сам себя мучить вопросами. Вот сука, до чего же не везёт мне в этой долбаной армии и почему я? Вспомнились мне мои прежние хлопоты и я о новых быстро пожалел, чёрт с ними со стариками, не убили бы, не я один терплю дедовщину, а тут на кочке с этой колымагой что я буду делать? Объяснять мне не нужно было, в принципе, но по-человечески настроить и подбодрить неужели трудно было сделать? Малая электростанция на одноосном шасси, канистра бензина и всё, больше ни палатки, ни жратвы, ни инструкции к моему применению в стане злейшего врага моей армии. Прямо, как в том анекдоте, когда Вовочку спросили, что делал его дедушка ветеран, тот ответил: солдатам снаряды подносил и что Вовочка они твоему дедушке, мальцу, семи лет говорили? «Зер гут Вольдемар, зер гут!» вот, что они ему говорили, отвечал Вовочка. Типа того и меня подставили. Соображаю я довольно быстро и понимаю тоже, не тупой. Понимаю с третьего раза и делаю дело без пяти ошибок. Времени на размышления, кто же мне оставил и спросить для надёжности про профессионализм тоже постеснялись, прапор так уверовал в мои силы, что загонял всех своих подчинённых до состояния вешания. Электростанцию заставил их ещё раз менять место дислокации, не дотягивались питающие кабели, а близко к штабу такое громыхало тоже было не в его интересах, кабелями запутали все подходы и толпою сгрудились возле меня и десяти килловатного бензоагрегата. Пора казать мне своё мастерство, а я и подойти без Сергея Бодрова к чужой таратайке боюсь и запускал он при мне её в парке только один раз и то осенью и я тогда возле него чисто из любопытства оказался. Сейчас меня, как Кису с Осей в 12 стульях, убивать будут, я ведь близко не знаком с её устройством, а сказать чужим этого уже не могу. Меня же ротный четвертует и засадит в свой лифт-убийцу на год и достанет оттуда только перед дембелем, я же пропущу два призыва молодых бойцов и выйду оттуда седым и слепым стариком, так и не погонявшим ни одного духа для удовольствия и в целях отмщения своей загубленной службы. Картина маслом: поле поросшее ковылём до пояса и лозняком, я с прицепом на железной опоре под сцепкой, рядом прапорщик и чужие солдаты. Далее, сцена номер два: я начинаю им втирать очки и цитировать законы Кирхгофа и Ома, они смотрят на меня уверено и с надеждой, старшина подгоняет их распечатывать мою (Сергея Бодрова) колымагу и поднимать защитные щитки с двигателя и генератора. Пока всё идёт без задержек, далее немая сцена номер три: я, вылупив баки на панель управления и пуска двигателя понимаю, что я «ничего на ней не различаю и не осознаю», пытаюсь, опустив голову, скрыть свой подлый взгляд и растерянность, написанную на моей хитрой морде, они начинают втыкать свои штепсели по гнёздам панели отбора электроэнергии, я не вмешиваюсь и реактивно начинаю вспоминать с чего тут надо запускать двигатель? Прапорщик, сука, догадливая скотина, быстро меня разоблачает и в ужасе скидывает свою шапку с головы и обращается ко мне с мольбою, не от лебезения перед могучей кучкой, а с прощанием через минуту со своей карьерой и головою из-за такого прокола, как Я, идиота и дебила. Как его могли одурачить так враги? Хотя, на то они и враги, чтобы его армия проиграла моей армии на учениях, а я получил от своих орден сутулого и был зачислен навеки в списки местных Иванов Сусаниных. Ребята из чужой армии быстро сообразили, что я из духов, прижали меня и пару раз двинули не заметно локтями в бока и стали активно наезжать с угрозами быстрого начала моих действий. И вот первый раз в жизни мне повезло и я различил на раме под резиновым набалдашником «лягушку» массы аккумулятора. Нажимаю чисто машинально, не расчитывая ни на, что, загораются лампочки на панели управления и я снова различаю малюсенькую круглую кнопочку и под ней алюминиевую полосочку с какой-то надписью, но читать нет времени и я интуитивно, скажем, нечаянно прикасаюсь в ней и вдруг раздаётся выстрелом щелчок бендикса по диску на коленвале и слышится первый фук-фук двигателя и из выхлопной трубы выстреливаются сизые клубы дыма и пара, не останавливаться, пока не забыл на, что нажимаю и следом слышится полноценный звук запустившегося двигателя и его работа на холостых оборотах. Солдаты от прицепа отпрыгивают и их угоняет мигом от меня их прапорщик, меня по-братски с одобрением похлопывает по спине и начинает подсказывать: заслонку прикрой, чтобы двигатель быстрее прогреться смог или ты с холодным нагрузку сможешь им взять? Смотри, мой тебе совет, не гробь технику, прикрой заслонку подачи воздуха в карбюратор, дело легче пойдёт, я тебе отвечаю! Иди ты подальше товарищ прапорщик, я тот карбюратор и не знаю с какой стороны искать, а про заслонку подумаю, на мопеде тоже, что-то подобное было, иди ты с этой стороны на другую, дай мне спокойно прочитать таблички и подёргать на пробу ручки и пощёлкать тумблерами. Замечаю торчащую ручечку, похоже на газ, тоже тросик уходит к двигателю и та же пружина, тяну за чёрную шишку на ней и слышу, как выхлопы из трубы в небо застреляли громче и пошли сильнее прибавляться обороты у двигателя, понимаю, что с «газом» угадал, теперь дело за стрелочками на приборах прогрева масла и воды. Турбина пока вращается на валу в режиме холостого хода и характерного воя не издаёт, грею движок дальше. Оставшись в жоповом состоянии, один на один в чужой армии, без забивания дедами и чмарения, начинаю вновь себя ощущать человеком, мне это начинает очень нравиться, я собираюсь с духом и понимаю, что я человек и живу на свете не зря, понимаю, что жаль, что этого не видят сейчас мои товарищи и старики, не видят, как я не подвёл и сумел справиться с такой серьёзной техникой, как электростанция и не испугался чужих стариков и, кажется, справлюсь со всем остальным и не простым занятием по обеспечению врагов электричеством. Нашёл я и заслонку, потыкал все вещички на панели и штучки и понял, как надсадно загудел мой движок и стала расти температура воды на приборе. Температура приблизилась к норме в 80 градусов и можно было пробовать врубать генератор и отбирать от него 220 вольт 50 герц. Прапорщик ещё не до конца веря в мою профпригодность, стал вынюхивать у меня за между прочим, кто я и откуда, где учился, а услышав про институт сильно засомневался и как-то подозрительнее стал ко мне после этого относиться. Я так понял, что он не поверил и посчитал меня за пройдоху и лапшевешателя, очередного жулика и ни на минуту не переставал выспрашивать и подмечать, а, что это я там экспериментирую и колдую? Мне он надоел и хотелось поскорее, чем он отвязался. Для этого мне надо было подключать группы электроприёмников к генератору и поднимать напряжение к номинальному. Движок на генераторе стоял с 21 Волги, довольно надёжный и лёгкий в управлении, если бы мне кто разок показал его в парке, позора нынешнего не было бы, но кроме меня и чужих солдат об этом никто и не узнает. Врубаю автоматы защиты и слышу, как начал давиться мой волговский движок и плавающие палочки частотомера поползли в сторону её уменьшения к нулю. Понимаю, что не хватает мощности, а насколько и как её можно поднять, опыта не имею никакого и механически задвинув шапку со лба на затылок, начинаю шевелить извилинами, а на том конце у штабных палаток пыхнул свет в лампах накаливания и он какой-то сильно странный и мигающий на глазах. Ясно, частота генератора низка и заметно мерцание в спиралях накала, надо её выправлять, а как, не вдупляюсь, хоть убейте. От палаток прибегает посыльный и передаёт прапорщику приказание прибавить газу и тут-то до меня одновременно с этим торкает совершенно похожая мысля, дать ещё двигателю оборотов! Пока прапорщик приближается ко мне, начинаю манипулировать акселератором газа и вижу, как на том конце яркость освещения в палатках и на улице доходит до солнечной, делаю остановку и приматываю кусочком провода акселератор во избежание сползания от вибрации и возможного уменьшения подачи топлива и перевожу дух. Прапорщик снова хлопает меня по спине и одобрительно покрякивает сзади. Я молчу и делаю сильно вумное выражение лица и строчу из пулемёта правилами и постулатами в области электрического тока и ещё, что-то похожее на обычную похвальбу. Прапорщик вовремя меня останавливает и обещает наведываться регулярно к моей точке и успокоенный исчезает в своих палатках. Генератор воет от немыслимой нагрузки так, что хочется отойти на безопасное расстояние, двигатель взял такой бешеный темп, что по вибрации рамы понимаю, что он вот-вот взорвётся на куски, но нагрузку пока берёт и не сдаётся тормозному моменту ротора. В прицепчике сошлись две взаимно уничтожающие силы: с одной стороны двигатель, а с другой его зквивалент в киловаттах, гад генератор. Двигатель обладает ограниченной мощностью. Отбираемой от его распредвала, генератор обладает бесконечной мощностью, хотя и прописанной, как 10 киловатт, а весь вопрос заключается в том, что это условие может быть легко нарушенным по причине безконтрольного присоединения на том конце кабелей всё новых и новых электропотребителей, которые я не в состоянии отследить и вырубить вовремя. Вопрос для полевых условий абсолютно не подконтрольный никому. Сколько у них было генераторов на учениях, я не знаю, что случилось и почему их армия обратилась к нашей за помощью, мне не докладывали, кто там понатыкал в разъёмы и каких киловатт тоже не докладывали, сунули штепсели в мои гнёзда и сделали Вове ручкой.
Владимир Мельников : Продолжение рассказа. С первыми трудностями справился, люди потянулись к походным кухням с котелками и бачками, я счастливый и полный ожидания угощения и халявы вьюсь птичкой вокруг прицепа на отшибе и наблюдаю сцену протекания завтрака в чужой армии. Мысли только в правильном направлении, сейчас узнаем и другим расскажем, а надо будет и приукрасим в свою пользу вкусности чужого котлового довольствия. Ну, давайте, давайте…оба на! Вещь мешок с котелком и полотенцами и пастами и щётками для умывания и бритья остались во взводе в мотоцикле, как я есть то бубу и кто со мной поделится своим котелком? Первая проблема и лоб зачесался под пятернёй грязных в мазуте пальцев! Прапора моего не видать и солдаты с офицерами исчезли из поля зрения. Завтрак, точно, все принимают свою пищу, а про меня, кажется, забыли. Обидно это про себя опять отмечать, но не привыкать и начинаю снова себя уговаривать не расстраиваться: Вова, ночью ты ведь кушал раньше всех в роте, ты не голодный, ты просто капризуля и вредина. В животе в ответ назло буль-уль-уль и снова буль… Время безвозвратно уходит, а меня ни куда не кличут. Становится более менее светло и я окончательно делаю выводы: Вова, ты здесь во вражьей армии, это враги специально тебя не покормили и начинаю замяшлять для них страшную месть и надёжную гадость, чтобы оставить всех разом без света и пилюлей не получить. На ум приходят семнадцать способов насрать в одну кучку, но выполнить первую каку не решаюсь и злюсь ещё больше. Жрать и спать начинает хотеться одновременно и сильно. От нечего делать начинаю шарить по чужим ящикам и зипам, хрена лысого, ни куска хлеба, ни крошки тушёнки или каши в банках. Хреновый ты электрик Серёга Бодров, когда у тебя пять ящиков и семнадцать раз в них пусто. Очередная проблема, захотелось свалить и найти место отлить по малой нужде, но за малой наступает от безысходности и большая нужда и лунка в снегу скрывает меня от моих врагов по учениям. Не успеваю засупонить все свои кузики на панталонах и брюках, раздаётся бешеный рёв моего двигателя, электростанция идёт в разнос и для меня это огромная загадка и меня охватывает паника засранца. Штаны на ходу тяну в гору, а от штаба летит в моём направлении офицер с повязкой на рукаве шинели и машет мне угрожающе в сторону генератора! Догадываюсь о чём он кричит только при вылупливании зенок на напряжение сети и частоту генератора. Сказать, что не хватило приборной стрелке места упасть вправо на пол, ничего не сказать, лампы от сверхвысокого напряжения в штабе полопались с треском и навели там приличную панику, вот и реакция на моё посрать в снежок. Я в жизни не знал о том, как устроена система регулирования на этой электростанции, а оно оказалось так говняно, что и посрать от этой твари нет у человека возможности отойти. Оказывается дело, генератор, не нагруженный потребителями, ослабляет своё тормозящее действие на коленчатый вал двигателя, а у того акселератор мною перехвачен куском провода во избежание падения от вибрации газа, то есть, двигатель не встречая препятствия добирает оборотов на ту величину, на сколько я прибавил ему газа при максимальной нагрузке. По-русски, двигатель может от таких оборотов гавкнуть в момент и разорвать свои цилиндры и поломать все свои кольца и шатуны. Во время паники человек делает ещё больше ошибок, чем раньше. Вместо сброса газа, вырубаю автоматы на нагрузку и движок идёт в разнос, грохот такой силы, что мне становится дико страшно и это видит дежурный офицер из штаба. Он пытается криком остановить мои действия, но я ещё больше поддаюсь страху и начинаю делать вещи запретные даже для дебилов, я рублю массу на «лягушке» и движок со всего маху давится и глохнет с такой вибрацией в раме, что прицеп чуть не падает с опорной ноги. Офицер во вдруг исчезнувшем грохоте различает звуки своей речи и пробует нормально вразумить меня, безполезно, у меня матка опустилась до пола, а всего колотит от ужаса содеянного. Я так понимаю, что агрегат я угробил и мне теперь за него каюк, офицер начинает пытать кто я и из какой части. Я ему про первую танковую, он глаза на лоб и матерится. Снова спрашивает откуда я, а я снова про врагов его из первой танковой. Он охреневает от услышанного, тут и появляется запропащий прапорщик и спасает моё положение. Он не знает причину происходящих разборок и ещё издали приказывает снова запустить станцию и не гасить её до конца учений. Сообщает, что их движок получил гидроудар и свободной станции не имеется поблизости, поэтому я должен всё время следить за машиной и заправлять её топливом и никуда от неё не отлучаться. Офицер не понимает пока нас обоих, а я единственное, что понимаю, это, как, надо снова врубать массу и пробовать запустить грохнувшийся двигатель. Прапорщик (спасибо ему сейчас из настоящего за помощь) показывает на акселератор и я догадываюсь отвязать проволоку и сбросить газ до минимума. Закрываю заслонку подачи воздуха чисто на понтах, нажимаю снова на кнопочку зажигания, огненный движок с четверти тыка хватает обороты и без проблем выходит на заданную мощность. Офицер с повязкой всё равно не понимает, что я делал до этого и что делаю сейчас, ему этого не понять, меня опять выручает прапорщик, который сообщает, что сейчас будет самый ответственный момент в штабе и ни одна лампа не должна мигнуть или погаснуть вообще. И если у меня есть голова на плечах, то я буду очень сильно поощрён их командованием, но до этого надо будет ещё сильно постараться мне. Офицер не успокаивается и записывает все мои данные в свой блокнотик и подозрительно шарится вокруг электростанции. Ничего нового для себя, не откопав, отвязывается и погрозив мне пальцем для острастки, сваливает в сои палатки на дежурство по штабу. Я получив первый опыт обращения с агрегатом успокаиваюсь и начинаю окончательно верить в то, что смогу свободно справиться один и схватив из ниши ветошь делаю приборочку по панели управления, зачем-то лезу в сам генератор и понимаю, это пора комедию прекращать, запихиваю тряпки и свободно и без страха смотрю в упор на прапора. Прапорщик перехватывает за горлышко канистру с бензином, отвинчивает пробку, подносит её к своему носу, принюхивется и завернув её на прежнее место, делает последнее мне наставление и довольный результатами сообщает мне, что в случае чего, мне следует обращаться только к нему и никому более. Говорит мне, молодец и опять исчезает за палатками, которые отстоят от меня метрах в семидесяти. Про завтрак ни слова, про погреться или сменщика или помошника ни слова. Я не нытик, я обычный советский человек и если меня забрали в армию, а именно забрали, то не плохо было бы, если бы меня кормили, так, как я сам не научился добывать пропитание в чужой стране, на голом поле, далеко от сельских и городских построек. Можете быть спокойны в том плане, что оставив меня кто без пищи, я не пропал бы с голоду, не постеснялся бы впереться в первый попавшийся дом или магазин и попросил бы себе поесть, это даже не обсуждается. Я очень далёк от политики и партии и её лозунгов, политика и трёп хороши в нашем ротном кинозале после сытного завтрака и не мешают течению моих политических моментов до момента проголодания, дальше у меня, как у всех моих предков зверей возникает простое желание всех послать куда подальше за их лозунги, а самому найти простой кусок чёрного хлеба и луковицу, или на крайняк кусок хлеба и жменю соли, чтобы сдобрить горбушку во неимение под ругой источника воды. Наглостью эксплуататоров я был шокирован и поражён до крайности, враги, натуральные враги, но самое печальное, это то, как «провожала меня мать во солдаты…» это в смысле, как меня собирали в дорогу к чужим людям и ни куска ни сухаря в голенище сапог не побеспокоились сунуть. На что они расчитывали, когда снимали или не снимали меня с удовольствия кушать? Или мои командиры заботливо положились на ещё заботливых «врагов» из соседней армии? Обидно до слёз и гадко до по подбородка, то есть гадко выше гландов. Ладно, думаю, это они про меня ещё толком не знали вот и не сделали лишнюю закладку продуктов в котёл, согласен, но надеюсь и себя активно уговариваю простить их и забыть на них обиду и ждать обеда, как полноправному воину-наймиту во вражеской армии и не уронить честь нашей дивизии и комендантской роты в купе. Голод решил давить в себе альтернативным сном. День наступил более-менее не морозный, сырой, но не шипкий за ушки, сапоги на ногах, тоже не очень, но валенок в эти учения не предлагали и очень напрасно, я это уже почувствовал. Поле, ковыль поверх снежного намёта и лозняк. Поле, мой агрегат н трёх точках и шланги от него в одном направлении к штабным палаткам. Поле и ни деревца, ни холмика, голое ковыльное поле до горизонта. Скука и мрак, грохот мотора и вой турбины от которого никуда не спрятаться, ни скрыться. Воет напрягая нервную систему психическими порывами в прибавлении оборотов и сбросе от бесконтрольно отключаемой и подключаемой нагрузки. Автоматического регулирования напряжения и частоты от отбираемой нагрузки этот агрегат был оказывается лишён ещё конструкторами при проектировании, стой у приборной панели на ветрогоне лицом к вращающейся и искрящейся щётками динамо машине и лупкай на плавающие палочки частотомера и вольтметра, стрелка которого, сволочь, дёргается во всех направлениях и ты никак не можешь определить реальное напряжение в лампах, а те твари то становятся бесцветными от сверхвысокого напряжения и могут того гляди взорваться с молнией вспышкой, засыпав столы с картами в штабе и высоких чинов, то начинаю мигать, будто сигналя врагам азбукой морза и портить зрение и нервы всем, кто пытается на тех же картах или в песочнице разгадать планы моей первой танковой гвардейской армии. Стой Вова привязанный к чёртовой колымаге и забудь обо всём на свете, а захочется присесть и покимарить, только канистра у тебя и годится для этого случая, сиди и кукуй. Рассказывать про все три дня не собираюсь из-за жалости к читетелю, но хорошего все трое суток увидеть не довелось. Обед опять прошёл в метаниях возле генератора, пришлось пополнять бак топливом, что было в чужой армии на обед, то было страшной немецкой тайной для меня, я и правда оказался для них настоящим врагом и про меня, скорее всего все просто забыли. Оно дело обычное, своих солдат положено по уставу кормить, иначе, какие же они командиры, а про чужого солдата пусть думают его собственные, раз откомандировали, то и пайком обеспечили, а как оно может быть иначе? Ведь так по уставу положено и других вариантов и рассматривать незачем. Суки! Кто, спросите? Да я откуда знаю? Я хочу есть и меня обязаны кормить, армия разная, но вооружённые силы-то одни, кормите, гады. Я так понимаю, что моя вина тоже в том была и не малая, надо было не сопли жевать и патриотизм распускать на свои мозги, а спросить чисто конкретно: кто меня будет кормить здесь и во сколько мне шабашить и мыть руки перед обедом? И ещё вторая часть вины: это когда я дело наладил и честно причестно бараном двуногим торчал и следил за качеством отпускаемой энергии, вот тут-то про меня и, как пить-то и позабыли, задачу по обеспечения своего штаба электричеством они выполнили, а что и кто там за этим стоит, да, солдат какой-то, мы ему навалили за шиворот углей, можете быть споки, больше он оплошностей допускать не будет, солдат из молодых, не разгильдяй, парень с головой, вечерком заглянем перед отбоем и дадам дополнительные инструкции перед тем, как самим лечь спать в жарко натопленой палаточке с музычкой и под хороший гешефт из тревожного портфеля, а Римочка этот гешефт украсит всем нам своим обаятельным личиком и голосочком. Тоска и мрак накатили на меня и придавили ненавистью ко всему, что носит погоны и пофигистки относится к солдатам, отчаяние и внутренний протест, появилось желание сбежать в нашу роту, бросив к чёртвовой матери этот пост и этот чужой и враждебный для меня лагерь, ненавижу и не прощу никогда и никому и тем, кто меня призвал в эту армию и тем, кто меня бросил в поле в семидесяти метрах от чужих палаток и тех, кто бегал мимо меня вдалеке и даже не удосуживался обратить на меня внимание. Голод стал так давить на психику, отсыревшие за сутки сапоги и настывшая на холоде одежда, давили не меньше голода, голова стала кружиться и мне всё больше и больше не хотелось шевелиться и что-нибудь делать. Двигатель своим гулом и воем турбины так засели в мозгу и настопёрли, что я реально сходил с ума и пробовал уговорить себя отказаться от мысли побега. Мои деды и кандидаты в семнадцать раз мне сейчас показались с этого поста милее и роднее и я всё забыл и хотел только к ним в наш взвод и нашу родную комендантскую роту, какая же я скотина, что думал тогда, оставляя всех с проблемами по переносу палатки и вырубкой просек для дорожек вокруг штаба, говно я полное, да ни один дед, каким бы он злым не был, не оставил бы меня голодным и забытым. Согласен, забитым, но не голодным, припаханным и беззащитным от командиров, но там мой дом и там мне и стены нашей палатки моё оружие и спасение, уже опять стемнело и я слепну от ярко навешанных сто пятьдесят ватных ламп вокруг штабных палаток, из-за яркости которых я совсем потерял контроль за тем, что там у них происходит. Я понял, что мне надо не бездействовать и надеяться на дядю с повязкой на рукаве и того прапорщика, а двигать на поиски тепла и еды. Портянки просушил, как только стемнело, сугрев накопал случайно, подтащив канистру к радиатору бензоагрегата, оторвав ватный утеплитель с него и умостившись на ней жопой, повернувшись спиной к воздуху который гнал на меня через радиатор вентилятор. Чтобы согреть нижнюю часть от задницы и до сапог примастырил тот кожаный стёганый коврик снизу на канистре и укутав в него свои конечности. Для того, чтобы ноги были не на снегу, наломал палок и сучьев вокруг поста и свалил их горкой хвороста вплотную к канистре. День до обеда держался, как солдат, а когда понял, что про меня забыли и смастерил себе воронье гнездо и хотя бы этим смог с собою справиться и привязать себя к электростанции, забурившись в сон и провалявшись в сидячем положении до темноты. С наступлением темноты я набрался смелости и забив на усе уставы и уставчики двинул в сторону штабных палаток за ужином. Палатки две, такие же огромные и новые, как и в нашей дивизии, часовой из комендачей такой же в нахлобученной на шапку смешной каске, такой же тупой и не разговорчивый, зашуганный стариками и при виде меня только, что глазами лупкнул в меня, сильно удивился таким же красным погонам и словам «я из комендантской роты» и, пожевав губами, сказал «не положено!», «не положено со мной разговаривать!» и застеснявшись меня и, наверное, не поняв, какого я против него призыва, снова сказал «не положено» и я понял, что зря бросил нагретое, но голодное место на посту. Тупой, как все пробки на свете, такой и сам, наверное, ещё не ужинал и не скажет никому, если его не снимут с поста до утра, и он тоже останется голодным, душа тряпка. Зло взяло не на него, а на себя, какого хрена я у часового про еду спрашиваю? Решил пошукать поглубже в лагере, а чего теперь опасаться, могу я лампы, например, проверить или там ещё, что? Могу и по кабелям ручками пошёл, перебирая и поправляя их, где только это требовалось. Как и в нашем штабе, рядом с палатками стояли штабные машины и салоны, двери позакрыты, свет не везде просвечивает из окон, время то ли к ужину, то ли ещё рано, только озабоченные офицеры проскакивают не густо так, а солдат их, как корова языком слизала. Рядом со штабом ещё генераторы работают, но это уже не по части освещения и обогрева, то питание для радиостанций на БТРах у которых выдвижные мачты выше елей в небо направлены и «петушки» на салазках, брошенные прямо на снегу возле каких-то машин. Провода полевого кабеля, мои кабели перепутаны с чужими, кого бы спросить про еду? Заблудился я в общем в том лагере и забыл с какой стороны пришёл. Поймали меня старики из чужой армии и давай в палатку к себе тащить силой, я орать, страшно так стало, что себя перестал после этого уважать. Эти засранцы поняли, что я заблукал, а возможно и поняли большее, может даже решили, что я сделал из своей части ноги и наскочил случайно на их пост у палатки, может подумали, что я просто вор и шарюсь по их территории и сдали меня своему сержанту, который выскочил из палатки на мор рёв. Схватили меня по его команде за шкербет и вниз мордой сунули в свою солдатскую палатку. Палатка шикарная, всюду на полу складные чистые дощатые полы, печка на металлическом листе, ящик зелёный из под мин или снарядов с брикетом и пирамида оружия и вешалки из проволоки самопальные под потолком и на них сушится солдатская верхняя одежда, для каждого солдата раскладная походная койка, бойцы без курток сидят на кроватях и подшивают свои подворотнички, чистота и хорошее освещение, куда я попал? Меня поставли перед кроватями, на которых отдыхали старики (а кто ещё?) и успокоили, заявив, что если честно им всё расскажу, то меня здесь никто пальцем не тронет и с миром отпустит. С холода попав в жаркое помещение меня стало колотить и трясти от судорог, я никак не мог отогреться, оказывается так было холодно на улице, стоял и трясся, постепенно наполняя весь свой организм теплом и уютом. Это оказалась простая палатка комендантского взвода, такой же комендантской роты, только другой армии и не более того. Старики, узнав от меня, что я сам тоже комендач и регулировщик, жауважали, а когда услышали про то, что это они от моего генератора запитаны и это я и есть тот боец, которого подкинули соседи по учениям, стали протягивать ко мне руки и деды в шутку и скорее всего для рисовки, а черпаки и духи по настоящему знакомиться и спрашивать, откуда родом и сколько прослужил в армии, что за порядки у нас и где мы дислоцированы, кто командир и какие деды, злые или тряпки? Как себя вести в чужом вражьем войске? Говорить правду? Врать? Поймают и отметелят и до утра припашут у печки сидеть, а сами дрыхнуть завалятся. Уходить не хотелось из тепла, но мысль была правильная: а кто меня собирался отпускать из палатки, вот и вёл у них себя так, чтобы поскорее всё выпытали, чтобы мои ответы их удовлетворили и они отпустили меня, а если можно, то взяли с собой на ужин. Жрать уже не хотелось, желудок обиделся на меня ещё с обеда и ни разу даже не уркнул или булькнул, нечем видно было ему урчать и булькать, никто туда ничего не кинул для этого. Время шло, но меня отпускать и не собирась. Положение было для меня критическим и по переглядываниям между стариками я стал понимать, что меня тут считают козырной картой и на мне хотят сделать свой бизнес. И это вскорости подтвердилось и подшившись и одевшись в сухенькое бельишко, пара дедков и тот сержант попросили меня двигаться следом за ними и повели меня кучненько к одному из салонов на колёсах. Догадаться не трудно к кому и зачем, это были особисты из их части и меня под белые рученьки запихнули прямо внутрь ярко освещённого салона с диваном, откидными пружинящими седушками из кожи и столом из пластика в клеточку. Солдаты из палатки слили им всё, что я только, что им всем в палатке поведал о себе и нашей дивизии и их попросили покинуть помещение. Они попрыгали вниз в темноту, дверь захлопнули и …. И враг опять услышал полную копию моей истории с приключениями и ещё я из жалости к себе, чтоб сильно не стреляли в спину, поведал о том, что с прошлой ночи ничего из еды не видел и потерял вкус чёрного хлеба с солью. Офицеры не поверили и продолжали выпытывать ума и не решаться выпустить меня обратно на улицу. Как они пришли к выводу, что меня надо просто попросить показать свой пост, сейчас не упомню, но прихватив фонарь меня повел старший лейтенант по своим закоулкам сначала к штабу, а от штаба к моей колченогой передвижной электростанции и не обнаружив дизелиста-электрика почесал свою репу, обошёл по окружности, покричав на всякий пожарный во тьму «Боец!, Эй, малый, ты где?» и не услышав в ответ на голос, с сомнением на лице остался думать, что делать в этой создавшейся ситуации. Спросив меня «а ты не убежишь опять?», сказал, что должен всё хорошенько проверить у дежурного по штабу или найти того самого прапорщика и приказал мне строго, не покидать пост и приложил при этом свою ладонь к виску и приговоривая словами для верности «товарищ солдат, я приказываю вам оставаться здесь до моего прибытия и не отлучаться с поста ни на минуту!» Дурень, он думает, если ладонь приложил к виску, то я тут с голоду должен умирать и ждать, когда они все про меня вспомнят и накормят? Я окончательно решил дать стрекача из этой части и двигаться на поиски своей законной, считая, что мне ничего не сделают, я не дезертир и меня не за что сажать в дисбат, но больше я здесь оставаться не намерен. Стемнеет и как только любая машина двинется из расположения лагеря, догоню её, схвачу руками за борт, залезу внутрь и буду ехать и смотреть из кузова, может кого и встречу по номерам из наших, а там спрыгну и пойду жаловаться на этих козлов, что про меня абсолютно забыли и забили на меня. Люди и как меня нечистая не попутала с тем побегом и как я не сподобился в том поле, крышка была бы мне и моей всей судьбе, прибили бы меня или те или те или немцы и забыли бы про солдата комендантской роты, а помнили бы только, что был такой-то, да стал таким-то. Зек и уголовник, а всё из-за чего? Из-за элементарного разгильдяйства и не согласованности людей, которым поручено дело в армии. Спасибо тем комендачам, что сдали меня особистам, через двадцать минут тот прапорщик крутился возле меня и умасливал меня обещаниями и поощрениями и ведь, гад, правда, всё исполнил. Ужин припёрли солдаты из той палатки и застряли у меня на целых полчаса, не меньше и трепались мы про города, где наши дивизии стоят и про дедов и про кормёжку, про немцев и их отношение к нам, про наше отношение к ним и вообще, что творится в Союзе, в Москве, в их городах, про баб разговор вспомнили, устали сами от себя и разрядившись, расстались до утра. Утром, топливо в баке и канистре подошло к нулю и меня заправили из канистры, двое духов, которые её притащили на своём ремне на палке и опять нормально покормили и угостили сигаретами, от которых я никогда не отказывался и собирал впрок для своих дедов, которые часто посылали искать по дивизии ночью спичку или сигарету. Всё встало на своё законное место, обиды вроде отошли на дальний план и я понял, что сам дурак и надо людям просто было сказать, что мне мои ничего с собой не оставили и надо, где-то будет мне кушать, вот и весь вопрос. А в силу моей скромности и порядочности, так оно и вышло криво, никто не знал ведь, есть еда, нету, надо рот на замке не держать, за это не бьют. В лагере противоборствующей стороны происходили почти не заметные перемещения групп людей и солдат, кого-то строем вдалеке от меня провели. Кого, куда? Водовозки за водой ездили, приезжал заправщик и кое-кого слегка заправил, офицеры на УАЗах прискочат, в штаб запрыгнут, тут же умчатся, то надолго запрутся и по нескольку раз на перекур из палаток выгребают. Скушные учения, учения на картах, без перемещения войск, а может это они для меня такими показались, да мне они по первой только интересными казались, а когда довели до состояния драпа, то думалось только о том, чтобы скорее отсюда свалить и вернуться к своим и родным людям в роте и командирам. Сразу отмёл всё негативное у всех и оставил на сегодня один позитив, всем нашёл причину для оправдания их поведения в жизни, только бы забрали из плена поскорее. К отбою пришёл снова прапорщик и принёс ящик из-под овощей и плащ палатку солдатскую. На, боец, под зад сунешь, а этим от ветра, какая, никакая, а всё же защита, держи, потом отдашь! Ночь была, как несколько часов, если судить с момента потемнения на улице, сидеть у гремящей колымаги мочи больше не было, и я подумывать стал о том, а, где я спать-то ночью буду? А спать оно-то и не получалось у меня, кимарить и гонять марево сна в голове, не пойми, то ли то сон, то ли мысли в явь с провалами в секундные отключения сознания. Хреново моё дело складывалось. Когда два человека и машина, это ещё можно решить и мы так и будем делать, но это только через пол года вперёд, сейчас в кабину мармона не запрячешься, её просто нет и нет напарника для подхвата и подстраховки, один в поле воин, иначе не скажешь. А солдаты и офицеры практически исчезли из поля зрения и легли видно спать или гулять. До половины ночи ещё можно бодрствовать и сидеть или ходить вокруг или с удалением, чтобы продуть уши от грохота, а после? И страшно и премерзко, я живой ведь человек, пусть скот или слон, я согласен, но где моё стойло? Стойла не было. От зверского зла на всю живое и себя стал нарезать круги вокруг станции, а что толку? Всюду голое поле и лозняк и яркие фонари у штабных палаток и часовой. Сходил к нему, он уже другой. Выляпился на меня, как на бродячую собаку, спросил закурить, дал ту сигарету, что припас от комендачей. Огня ни у него, ни у меня. Сигарету пацан сунул себе за ухо и попросил поискать спичку или зажигалку, а у меня свои проблемы. В палатку за спичками решил не ходить, там наверняка спят, а припрусь, точно подумают, что шарюсь по вещам, тогда точно отмудохают из-за долбаной спички. Пошёл вроде в сторону палатки, но боком, боком и к себе на ящик уселся и горюю. Бензина полный бак, до утра, думаю, хватит, пора думать, как умащиваться на ящике для спанья. Придумал: опустил оба щита с боков от генератора с двигателем и подошёл к радиатору, дует и очень даже горячим и сухим воздухом, а не пойдёт ли в перегрев температура воды? Плевать, надо экспериментировать, буду, пока не заснул, сушить портянки, потом попробую закутаться в плащ палатку и заснуть сидя. Спиной сидеть к радиатору не страшно, но с боков того гляди могут зайти и по голове шарахнуть или в ухо шомполом сунуть, сижу и дёргаюсь, то в одну, то в другую сторону, ссыкотно. Мало их недобитков по полигонам и катакомбам фашистов шатается, а тут я, однажды пленный, ещё раз хвать меня и я уже дважды пленный, сижу и сам себя запугиваю. Думаете вы бы усидели ничего не слыша, что вокруг происходит, чёрти, где в поле, вот так сядь и попрощайся заранее со своей жизнью, сиди и жди, когда придут за тобой? Нет, я не трус, но оглядываться не перестану, мало ли людей на свете психически укушенных, сиди и злись. Портянки высушил, стало горячо в сапогах, палатку на ящик и сам сверху и намордник мотоциклиста скорее на голову и шапку с опущенными ушами и рукавицы трёхпалые на руки и адью моя хорошая и молодая жизнь, а, пусть колят шомполами в оба уха, если смогут проткнуть столько слоёв, пусть уносят с собою в свой второй плен, мне только, что пришлось добровольно отречься от такой никчёмной жизни и плюнуть на себя с высокой Эйфелевой башни, кусок хлеба в рот и рассасывать его до таяния и кимарить. До полуночи просидеть получилось, дальше нет мочи быть в таком зюшном положении, в жопе ноги заболели и нет сил терпеть, надо вставать и их разминать, а вылезать-то из тепла мне так не хочется и сижу, сижу, сижу и под утро опрокидываюсь с ящика прямо мордой в снег и не успеваю сообразить, какого хрена я тут делаю, а придя в сознание, заливаюсь горем от того положения в котором я оказался здесь. Мама дорогая, роди меня взад, я хочу домой и не нужна мне эта не хорошая служба и пошли они все разом эти вояки. Разогнуться не могу, всё тело затекло и опухло, сколько же может солдат выдержать на улице и какие нормы существуют для армии, где их можно посмотреть, чтоб пожаловаться на кого следут? Жалуйся ветру в поле, он один тебя не бросил, предан до обмерзания кожи и её шелушения. Во, Вова ты с этих учений чирьев огребёшь, на жопу не сядешь и руки не задерёшь на зарядке в гору, считай их на машинке счётной типа Феликс и дели на количество дней прожитых тобой на открытом воздухе. Утро мрачное, но не для всех, пришёл солдат с прапорщиком и принесли снова канистру топлива, жизнь продолжается, а я потерял время и сам себя списал и отрёкся от себя, кто я и что тут делаю, чью Родину я тут спасаю и почему это должен делать именно я?
Владимир Мельников : Окончание рассказа. День проходит без каких бы то ни было изменений. Завтрак, закачка бензина, оттирание бензиновых рук снегом, зубы не чищу, во рту кошки насрали, рожа наверное, чумазая и от пролитого топлива весь бушлат в масляных пятнах и воняет у меня при выдохе чистым бензином и я заправляюсь одним топливом со своим волговским движком, выходит, ну, а чего тогда изо рта бензином на выдохе в мои ладони прёт? Всё тело чешется и в штанах горит огнём от грязи и сидения на мудях, скорее бы кончались эти штабные игры и можно было помыться даже путь и холодной водой, но с мылом и зубы бы почистить, что толку пальцем во рту гоняю, да слюной полоскаю и сплёвываю, бомж, натуральный обросший и провонявшийся бомж в мятой и грязной форме, чмо и это истина. Но я ведь не по своей воле так опустился, я как кобель, которого привязали к будке, приказали сторожить, лаять на прохожих, а покормить забывают и будку потеплее сбить не пробуют, а зачем, живой пока, не сдох, ну значит не сдохнет и дальше. Прошли мимо, собачке милой посвистели, камнем запустили, если на них гавкнул и растворились, а Бобик по кругу на цепи, под себя какай и кушай то, чем покакая. Было такое, сам видел, как голодный Бобик свои говняшки кушал, а потом пробовал подлизаться и совал свою морду мне у руки, у соседа по даче это было, на неделю бросал животину и кормили все в складчину. Вот так и я, Вовик-Бобик. Наступила вторая ночь. Всё повторяется по кругу, разница лишь в том, мне принесли за день столько еды и хлеба, что я могу быть совершенно спокойным и мне будет на чём своё горе утолять. Сижу никакой, сую корки у рот и сам не понимаю. Что вообще делаю, напала и апатия и грусть и тоска вместе в одно время, как свалить? Бежать нет причины, кормят, поят, палатку дали прикрыть зад от ветра, а что, скажут, ты хотел? Ты, Вова не к мамке на блины в субботу, ты в армию дорогой попал, скажи спасибо, что не на войну. Какой ты солдат, если не можешь переносить стойко все тяготы и лишения воинской службы? Измотал я себя не работой, а собственным самоедством, а на дворе опять никого и только друган ветер не бросает, спасибо тебе хлопец. Хреново тебе, хреново и мне, на улице хоть и минут 3-4 градуса, но для меня, это слишком, два дня без тепла и раздевания, мне капец! Ночью решил на всё забить и что бы ни случилось, не подходить к агрегату, пусть он, сука, взорвётся, пусть сгорит генератор, мне только на руку, скорее угроблю, быстрее вернут в мою роту, буду мстить! Утро пришло тихое, все спят, поссал и снова на ящик, сон не возвращается, да и сколько можно пухнуть. Незаметно для себя засыпаю, бывает такое после утреннего сна и сваливаюсь с ящика, нет, не от того, что дурак и уснул не правильно, движок взрывается в предсмертном крике о помощи, станина ходит ходуном, генератор затягивает такой волчьей нотой, мурашки по рублю размером сыплются по спине в подштаники, ничего пока не соображаю стоящего, щиты с вечера захлопнуты и пока их успеваю поднять и сделать попытку сбросить обороты проходит энное количество времени. Устаканиваю обороты двигателя и выравниваю частоту вращения генератора и выдачу 220 воль в сеть и хватаюсь за второе правило. Второе правило гласит, справился с генератором, лови обрубленным колёсами машин концы, сращивай их и включай в работу, регулируй нагрузку и следи за топливом. Это были правила со второго по семнадцатое одним пунктом. Справившись с собой и агрегатом оборачиваюсь в сторону уходящих кабелей-гадючек и рот раззеваю от случившегося, в лагере паника, палатки срочно сворачивают и в моих услугах больше не нуждаются, люди покидают лагерь по тревоге и я прыгаю от счастья и ликования, что муки мои закончились и вот-вот покажется быстро несущаяся «зебра» по полю за мной и прицепом и пусть в кузове всё так же не май месяц, пусть не известно, сколько мытарить в нём по дорогам и полигонам, я буду ехать к своим, и там мне будет точно роднее и лучше! Вова, руби концы и прыгай в воду. Первое желание насрать, насрать отрубив даже то оставшееся освещение, но что будет мне потом за это, а вдруг это только отдельная часть снимается, а я останусь с другой половиной? И тут мысли второго уровня, а кто меня греть будет, если я вырублю станцию? Остаюсь в растерянности, но настроение не испортить и интуиция подсказывает, что это действительно конец. Это действительно был мне конец, но не им, все мигом свернули свои мачты на радиостанциях, завалили палатки, быстро загрузку провели и такого драпа врезали, что я и не сориентировался в какую сторону это случилось. Всё, наконец-то я свободен! Ура!!!! Я счастлив, ветер солидарен со мной и помогает развеять мои плохие прежние мысли и настроения. Еды в карманах достаточно. Хлеб, ну и что, что нету котлет, да он и хлеб получше котлет и с голоду не умру, буду высматривать своих. Хрен меня попёр блудить по лознякам и ковылям, знал бы и не сунулся в сторону. На сотне пол сотне метров от генератора забурился в такую глухомань (по известному делу, да и развеяться захотелось, вернее почувствовать себя посвободнее и повольнее в чужих краях) и на одном из шагов из снега взрывается стая толстых снарядов и с грохотом крыльев пролетает вперёд и снова в снег в ковыли! Матка опускается до колен, штаны полные отборного дерьма, ноги вросли в землю, и сдохло от страха в грудине, чтоб вы сдохли! Куропатки, целый выводок тварей, подкарауливших мои шаги и убившие во мне всё живое, блиииииннн, я прямо подумал на это, что из-под ног вывалился косач кабан и мне настал от него амбец! Такое у меня во второй раз в жизни случается, первый раз тоже с куропатками, только на даче, это, когда по ягоды пошёл и только наклонился за замляничкой на опушке, да, как стрельнёт голубка из-под моей руки в небо, я так и речь на сутки потерял, руки и ноги тряслись от страха и провалилась та земляника моя и больше я за ней туда не ходил и не пойду, куплю стакан у бабки у платформы, покушаю и тем счастлив буду. Хууууу, а если бы и правда кабан? А ведь вполне возможно, мало мы их стайками по полям бредущих наблюдали? А косуль сколько, а зайцев и кроликов? Но если есть еда, значит есть и волки и что там ещё у немцев водится, надо назад скорее валить, наши нагрянут, мне люлей накидают, а это мне сейчас вовсе ни к чему. Мотор молотил практически на холостом ходу, генератор не выл, я его уже давно от нагрузки избавил, шуршали щётки и не более того, но вокруг, как не было никого, так и не появилось. Решал залезть на сцепку, нога полезла в землю проваливаться, станция наклонилась и я спрыгнул назад. Можно завалить, а один поднять не смогу, а вокруг никого. Проходит час или меньше, принимаю решение вырубить движок и послушать шумы в поле. Вырубаю, не верю наступившей тишине и понимаю, как я уморился и вымотался морально. Полчаса или типа того, никого! Начинаю паниковать, в панике запускаю снова движок и начинаю над ним издеваться, прибавляю ему оборотов до отказа и резко сбрасываю, надеюсь таким образом навести на меня тех, кто возможно меня давно ищет и не может найти. Мимо, всё мимо и меня бросили немцам для съедения. Уморился прыгать и скакать вокруг от злости и пинать канистру по полю, никого! Суки, свалили и нашим не сообщили, а наши и не знают поди про это. Во не везёт, так не везёт, не ужели так все служат и в такую жопу попадают? Не могу поверить в абсурдность своих доводов, но дело идёт к тому, что стрелка топлива лежит на нуле и почему мотор ещё не заглох не понимаю и паникую ещё больше. Мне амбец, щас топливо совсем из карбюратора скушает мотор и всё, не замёрзнешь, но ничего хорошего в поле не ищи, думай, как выкручиваться дальше! Еду сожрал всю, а от расстройства организм просит: дай, дай ещё, ищи еду. Время, наверное, обед или больше, потеря ориентации в одиночестве и без часов, жуткое дело и страшная пытка для мозгов. Сажусь от отчаяния и безысходности на ящик и говорю себе, Вова, пока мотор дует воздух топи напоследок массу и сиди потом угретый в коконе из плащ палатки пока не приедут за тобой. Сижу, падаю в третий раз с ящика на четвереньки и вижу вокруг меня солдатские сапоги, не приходя в разум вскакиваю с вылупленными от удивления и радости глазами и получаю в рожу и еле удерживаюсь на ногах, ничего не приходит в голову, движок давно не работает, наверное кончилось топливо, но когда наши успели приехать и почему я не слышал их гула машины, если мотор молчит? Мотор, как выяснилось чуть позже они и вырубили, их разозлило то, что они подъехали, сдали задом, чтоб прицеп цеплять, орут мне из-за машины, а мне по херу, я даже и не пошевелился в своих намордниках и шапке с опущенными ушами и тесёмками, завязанными под подбородком. Чмо, урод, грязное обросшее животное, закутанное в лохмотья и согнувшееся на ящике, разве это человек и солдат комендантской роты? Дерьмо, ногой по ящику и я на карачках и вижу в тот раз сапоги. Движок заглушили, по роже настучали, что не бдил службу и топил массу в то время, когда они полдня назад тоже снялись и поехали в гарнизон, а про меня только на остановке вспомнили и их погнали на мои поиски и блудное возвращение в родную часть, ну, что обо мне ещё можно было сказать? Учения, как потом оказалось не совсем закончились, мы просто меняли дислокацию и перебирались на другой полигон. Но это уже не важно, я был спасён, ласково встречен и через минуту без намордника и по пояс раздетым по приказу зампотеха умывался прямо из его алюминиевого большого термоса и приводил себя в соответствующий вид. Щёткой прошёлся по грязнющим сапогам, как только мог выправил бушлат и штаны, намордник он отобрал и сказал, если я ещё раз тебя, где такого грязного и чумазого встречу, пристрелю холостыми патронами, ты меня Мельник знаешь, сигай мигом в кузов, пока я не совсем тебя прибил, а мне ещё тебя командиру роты живым надо показывать и здоровым, быстро по машинам! Родненький ты мой, я и не мыслил, что так скоро всё это для меня закончится, рассказать тебе про мысли мои, ты бы боевых патронов для меня не пожалел, чем узнал бы позавчера о моём побеге и приставили бы вы с Лемешко свои дулы пистолетов к своим бошкам! Тронулись с проклятого места и к себе. Ушки на шапке я всё же тихонько развязал и на подбородке снова подвязал, из кабины меня не видать, а мне так теплее и приятнее. День мы простояли лагерем на отшибе леса, ночью поспать даже удалось малость, а перед самым утром снова тревога и колонна движется по голым ночным дорогам в дивизию. Полтора часа и ЦКПП встречает нашу «зебру», регулировать мне не пришлось, так и оставался я в чужом грязнющем бушлате, так и прибыли в свой автопарк. Радости и счастью конца мытарствам нашим у меня не было сил описать, сейчас умываться, бриться и на завтрак, зарядку можно в парке проторчать, да и наверное не погонят сегодня, кому им самим охота бегать по дивизии с нами, всё, отмучился, теперь можно будет из себя тоже героя корчить и гордиться тяжёлой службой, теперь точно можно. Пока ещё темно и рассветёт через час и никак не меньше, наряд по парку злится и гоняет с места на место. Ясное дело, припёрлись под утро, все планы кердык! Машины ставят в боксы, часть стоит на заправке, все устали и не разговаривают. Вдруг прибегает командир роты и приказывает всем, кто находится в парке построится перед штабом дивизии и гонит всех, гонит наружу через КПП. Строимся недалеко от КПП, не успеваем добежать до самого штаба, на пол пути стоит УАЗик начальника штаба нашей дивизии, он куда-то очень торопится и торопит нас с построением, образуется толкучка, он начинает говорить слишком громко и всё время торопит Лемешко. Лемешко нервничает и понимает,что не справляется с нами, мы сонные и еле двигаем конечностями. Начальник штаба встаёт по стойке смирно, так и не дождавшись равнения в рядах, ротный строевым печатным шагом лупит подошвами по брусчатке и пробует начать докладывать ему, но он прерывает его и объявляет на весь строй «где тот боец, что был прикомандирован к штабу соседней армии, выйти из строя!» Никто ничего не понимает, до меня, что-то такое по касательной «ой» и не более того, я стою и молчу! Командир роты подбегает прямо ко мне, выхватывает из строя и пинает меня дальше от шеренги к начальнику штаба, я умираю в последний раз, всё, сливайте воду, освободите дивизионную гаупвахту на месяц, я меняю место своего жительства и прощаюсь с вами товарищи навеки. Начальник штаба снова прикладывает ладонь к виску, я принимаю стойку смирно, руки по швам, не знаю, говорить, что или молчать и дальше, я ничего не могу для себя придумать. Понимаю, что все взведены чем-то неожиданно случившимся, раз такие резкости и экстренное построение, возможно я натворил там такого, что меня порвать на куски сейчас будет малым для наказания и удовлетворения мести. Все замерли и ротный по стойке смирно. А начальник штаба дивизии прямо мне в лицо «за образцовое выполнение приказов командования, наградить, как фамилия, боец? Мельникова очередным отпуском на десять суток, не считая дороги!» Твою мать! Чтоб вы провалились все и разом, разве можно так шутить над больным человеком, психически укушенным куропатками и бдением на холоде и в голоде? Рука автоматически полезла в гору, в голове не мысли о радостном докладе и куче благодарностей, в голове только одно «писец!», мне конец и это совершенно очевидно. Рота сзади загудела таким гулом, что бушлат встал на моей спине колом, а шипение продолжается и я слышу только «уууу суууккааа!!!, дух!!!!!» «Служу Советскому Союзу!». Стать в строй! Какой строй? Куда встать? Люди, пожалейте духа и не отпускайте меня от себя, я хочу жить и нафига вы это сейчас сделали! Какой нафик отпуск? Меня же из-за него забьют насмерть, не делайте этого, отдайте его кому по старше, но только не мне и не сейчас, дайте через год, пол года, когда уйдут те, кто так его для себя и не дождался и я на полусогнутых поплёлся к себе в первую шеренгу. Половина строя с завистью, но с радость. За меня однопризывника порадовалась и для себя прикид быстро сделала, что, если ему Вовке дали, о значит и нам вполне возможно дадут и можно надеяться на любой период получения, надо приложить все силы и старания, выпрыгнуть из себя, прогнуться, так чтобы мир ахнул и следом за Мельником, ох, вот это здорово, начальник штаба не уходит, может щас кому из нас ещё объявят, вон шушукаются с ротным, не расходиться, больше такого момента может и не быть, товарищ командир, гляньте какой я хороший, гляньте сколько я уже для отпуска сделал, ну посчитайте пожалуйста, ну пожалуйста, ну вот, вот же я во все глаза нас смотрю, ну пожалуйста!!!! Я вас умоляю, Боже, ну помоги, помоги, пожалуйста! Все бойцы замерли в ожидании счастья и награждений других, про меня начали забывать, только про себя, только про себя и только бы не соседа, обидно будет если вон его или его наградят тоже сейчас отпуском, я всё плохое про него помню и помню, как он вас товарищ командир «гнусом» называл и как он косил от службы, а вам очки втирает и шестерит при вас. Мимо! «Рота, вольно, рота по местам службы разойдись!» Мельник ко мне! Подбегаю к командиру роты, отдаю честь, он протягивает мне лапу и обжимает мою ручку таким захватом и толкает со всей силы второй лапой по плечу, держи пять, сааалллааагггааа!!! Спасибо и от меня лично и от командования роты, молодец боец, так держать, не опростоволосился и не посрамил нашей дивизии, а старичков не боись, они теперь тебя не посмеют тронуть, я с ними сам разберусь, живи! Пока живи, но службу не заваливай, мне доложили, там, про тебя, но это уже семечки, заслуженно получил отпуск, из самих рук начальника штаба. Напиши домой и покупай чемодан с получки! Строй рассыпался, но расходиться никто не собирался. Первыми после Лемешко ко мне привязались старички и взяли в кольцо: мы, чё-то не совсем поняли? Объясни-ка пожалуйста за какие, такие особые заслуги в роте стали духам отпуска давать, га? Тыджь под под лопатки, хренаксь шапку на с головы на глаза. Ну, давай, мы хотим послушать, у нас нет от тебя секретов. Ты понимаешь, что ты натворил, урод, в жопе ноги? А? Ты, чё, не знаешь, что ещё Куприн, Смирнов, Алабугин, Авраменко, Семенович и другие отпуск не получали? Ты, куда, сука пропал из роты, колись щас, а вечером мы ещё плотнее в кубрике поговорим с тобой, готовься! Что им можно было ответить? А, я, что, просил у кого тот самый отпуск, который меня поставил в роте на грань исчезновения? У меня от страха и растройства заболело в желудке, как при язве, что делать, ведь я и сам никогда в жизни и не гадал и не мечтал и сроду такого случая не слышал, чтобы взяли и духу дали отпуск, не по семейным обстоятельствам. Но! Но, как же я внутренне был рад и горд и возвышен за себя, эх, были бы люди не такие завистливые и за чужого не порадующие, даже свои однопризывники аж не знали, как на это реагировать. Каждый человек видел только в себе или в своём товарище достойного кандидата в отпускники, а я? Я такую получил торпеду под ватерлинию, что, если бы начальник штаба так быстро не сгинул от нашего строя, я наверное решился на отчаянный поступок, отказался бы от отпуска в пользу другого солдата и это говорю вполне осмысленно. Но это я прочувствовал только зажатый толпой агрессивно настроенных старичков и хотел угодить им, лишь бы они меня оставили в покое. Забегая вперёд скажу следующее, я ни капельки не сгущаю страсти здесь. Прикиньте, что в отпуск меня отправили только перед первым сентября на День танкиста! Вы представляете сколько меня мурыжили с этим подарком и сколько мне пришлось времени выслушивать подковырки и разговоры про то, как я всем насрал своим влезанием вне очереди в отпускную систему, по которой ездили все водилы, возившие своих шефов из штаба на УАЗиках, все особисты, повара, свинари и заправщики с мотористами и газосварщиками, все комендачи, кто колотил фанерные ящики для офицерских контейнеров для отправки их в Союз на другое место службы? Ездили все, кто поймал миссию связи, все, кому пришла на мамку похоронная телеграмма с красной полосой, все женатики у которых народилась юная Цаца от чужого мужика и тут нате вам здрасте, хрен с бугра, три дня проторчавший чёрт его вообще знает, где и чёрт знает зачем и никто, главное его подвига не видел и не может пощупать и подтвердить, что подвиг был и амбразура вдрызг осталась вкрови. Напинали и пожелали искать верёвку. На построении на завтрак все смотрят постоянно на меня и комментируют с улыбочками, другие показывают вверх большой палец и подбадривают типа «молоток» насыпал за воротник старикам горячих углей за шиворот, вооо, разворошил муравейник! А, что? А уже ничего не сделаешь. Как мне стало противно от самого себя стоять в строю и отбрыкиваться от всех и сразу, ну, что я виноват, что ли? А в сознании аж песни поют частички моего тела и не могу пока это понять и принять на веру, какой же я, оказывается счастливый и удачливый, теперь мой подвиг никому никогда точнее и не бывает, не переплюнуть и не перебить, но обида за те три дня умирания пока не отошла и не заменилась на счастье после победы, холод и голод так просто мною не прощаются и не могут быть списаны и обменяны на обещание отпуска, отпуск пока прозвучал на словах, а от холода и злости я наверное никогда не отойду и отпуском не перечеркну, в отпуск могут и не отпустить, а горя я уже хлебнул, а, что будет сегодня ночью, а завтра, а после? Это когда я избавлюсь от стариков и кандидатов, да не ранее осени следующего года и это до той поры всё это терпеть и главное они опять правы! Засветился звездой и не могу справиться с ношей, скорее бы ночь, отмудохают сегодня, а завтра уже не так пинать и смеяться будут, надо готовиться к вечеру. Завтрак. В столовой наряд и повара сбегаются на меня посмотреть и обалдевают от наглости и не знают, как выкроить время, чтобы приложить пару горячих фофманов в лобешник за такое скотство по отношению к ним, очередь-то их объявления отпуска по их скромным меркам подходить стала, а тут взведённые общим настроем наряд рвёт и мечет. Хана тебе Вова, мать его Бог любил и на какого фига ты и во сне и наяву об этом думал и мысли свои материлизовал? Кусок в горло не лезет, на меня все смотрят и не могут с собой опять справиться. Дело дошло до замполита и ротного, пришлось им вмешаться и перед строем на разводе объявить ещё раз (подтвердить приказ об отпуске) про награду, заслуженно полученную мной, как благодарность от командования соседней армии (дивизии, принимавшей участие с той стороны в учениях против нашей дивизии, нашей первой танковой армии) за проявленный героизм и мужество (это командир роты специально потравил душу старикам) на прошедших учениях! Строй молча проглотил зачитывание приказа из уст Лемешко и люди малость притихли. Развод, работы по уборке заносов снега на дорожках, самые трудные и гиблые углы приданы мне в наказание и это ещё не вечер, работаю лопатой и соплю молча. Другой доли для себя и не прошу, понимаю, что не справедливо получил отпуск, но я ведь для этого ничего злого не предпринимал и думал об обратном и знали бы товарищи о чём! Искали бы вы меня сутки, другие по полигону с автоматами, рассыпанные цепью и вот тогда бы и исполнили вволюшку свою волю на мне всем гуртом и разлада в системе отпускной никто не совершал бы вам. Обед, наряд по роте больше не пристаёт. Ужин, даже не смотрят в мою сторону. Отбой и сон. Не пристают. Не понимаю почему, жду, когда придут забирать ночью в каптёрку лупить за дело. Тишина. Подъём и всё по плану обычной солдатской службы, не понимаю, что происходит? Ответ находится через несколько дней. Оказывается командиру роты кто-то стукнул, что мне подписан ночью приговор и меня будут лупить и возможно даже ногами, командир роты собрал в канцелярии всех сержантов и пригрозил, зачвив им языком Владимира Ильича Ленина «Йа, пгиггасив вас к себе, узнав, что вгы тоже пгигожили свойю ггуку к бегзобгазийам с объвглением могодому богйцу отпуска, так йа пгиняв сгедуйющее гггешение, павтайяяю йего ггадин тойко газ: йгесли хоть гадин вагасок гупадёт с гагавы байца, никто в течение полугода не пайгедет в готпуск и вгы тоже в том числе! Вгапгосы у каго йемеются, па гэтаму поваду?» Вопросов ни у кого не возникло, ко мне никто больше из роты не докопался, а наоборот, а дело повернулось самими дедами и кандидатами на сто восемьдесят градусов. Каждый стал обхаживать и просить отвезти в Москву его дембельский альбом и отправить его оттуда по почте или передать его родным, проживающим в Москве. Просили привезти обратно сигареты Явы явской, конфет и семечек, самогона и колбасы, предлагали свой дембельский чемодан для поездки, это, чтобы я мог на него не тратиться и купить тоже в дорогу гостинцев. (Забегая вперёд, так и вышло, всё дали, дали денег в долг, привёз полный чемодан говна и отправил полный чемодан альбомов и спас их от растерзания на пересылках и у нас в роте любимцем всех дембелей и стариков Серёжей Гузенко, нашим командиром взода и лучшим внештатным сыщиком и «смершевцем» ГСВГ). Скажу в завершение, кто получал объявление отпуска, тот знает состояние того человека и ту жизнь, которая началась у него до отправки и после. Если раньше я не вылезал из норок и нарядов за провинности, то теперь мне приходилось ходить ниже травы, тише воды, выполнять любое приказание начальства, даже тогда, когда все на дорожке по расчистке снега свалили и попрятались, моя лопата не остывала и оставлась красной от такой напруги, а у меня не было возможности бросить и забить, как все, бросить и спрятаться. Ох и опасная это штука отпуск!
sergei: Началось!!!Прощай работа.Хорошо,что на выходные!!!Спасибо Володя.счас посибаритствую!!!
полная версия страницы