Форум » Армейский юмор » Армейские байки (часть3 ) » Ответить
Армейские байки (часть3 )
Admin: Различные рассказы армейской службы,страшилки и байки.....
Владимир Мельников : Продолжение рассказа. Ребята остаются у места остановки машины, собираются в кучку для обсуждения регулирования 3 перекрёстков, делят, наверное, кому, какой занимать. Мы трогаемся и думаем только об одном, впереди ночь, с коном обломались, спать не где, матрацы покидали в кузова машин и где они родимые, поди разбери. Успокаивает другое, регулирование ещё в достаточно раннее время и есть надежда посмотреть на гражданских немок и немчиков, на машины и вообще на жизнь большого города, где только выкинут? Мои прописанные места, это выезд из дивизии, на трамвайке. После эстакады за вокзалом и пока на этом участке всё. В кузове становится немного свободне, можно не давиться кильками в бочке, садимся на минуту свободнее. Через край заднего борда, не прикрытого тентом, видны убегающие назад справа кусты Спортхалле, слева забор и рельсы прочернённые в глубоком снегу. Снег заносится сухой крупой и изморозью в кузов и охлаждает наши крепко утюхтеренные тела. Хочется от борта подальше свалить к кабине. Дудки, Вова, там в темноте сбились в стаю старослужащие, попрятавшиеся по законному праву от службы. Ну и хрен с ними, щас выпрыгну и пошли они все разом с из законами и правами, встретились бы они мне в Москве, прошёл бы мимо и руки не протянул бы. Трамвайку проскочили и снова, два человека на выход. Только прицелился куда падать из кузова, чтоб не угодить на скользкие рельсы, как за шкирку схваченный, лечу на скамейку назад, пара не понятно кого, то ли старики, то ли черпаки, вываливаются наружу и гоп-гоп валенищами к кабине. Визглявое приказание из кабины взводного и мумии качаясь с ноги на ногу, как медведи по глубокому снегу, отваливают от кузова и теряются за левым бортом. Всё пятерых потеряли, едем дальше. На трамвайке дело дрянь, ни трамваев, ни немок. После восьми вечера только пара полицейских с чёрными крашеными автоматами за спиной, да собака овчарка на поводке. Аллес махен, всем спать до трёх тридцати, потом к четырём на работу. Жадные немцы всё просчитали в своей голове, когда и как эффективнее экономить электроэнергию, каким образом разгрузить грузопотоки и перевозки пассажиров, когда секас, а когда шнапсис принимать. На улице метлой повымело народец, любоваться не чем, ползём ближе к кабине. Прикрыть бы тент, но кто же тебе позволит, греться, что ли сюда забрался, греются у печи или за столом с пузырьком, здесь люди на войну собрались, сиди и не дёргайся. Выходим на автомагистраль А-80 и двигаемся по ней к вокзалу, но не поворачиваем на Мерзебург и не проскакиваем прямо под эстакады по направлению на Лейпциг, а разгоняемся на ту эстакаду, что пересекает трамвайный круг у вокзала (у высоток) и уводит к Берлинскому мосту. На моё место после моста меня не ставят, оставляют Миколу Чистяка, мы же уходим ещё дальше. Там я ещё ни разу не стоял, куда едем. Город очень красивый, даже если смотреть на него из кузова машины через проём, автострады освещены хорошо и дороги чисты от снега, «Кулаки», памятник из мрамора, я никак до конца не могу понять и разглядеть. Что они хотели этим показать и мне не понятна, вся суть композиции, глупые и хитрые немцы, вроде за нас, за коммунизм, а до конца не разоблачаются, отделываются полумерами, полуборьбой, присвоили себе «кулаки», «они не пройдут», «но пассаран», « товарищ амиго, дружба, фройншафт!». То ли дело наши памятники, ясно и понятно, ни какого тебе авангардизма, а эти вроде, как боятся чего-то или через силу делают и памятники хитрые ставят. Машина гонит на всю катушку, от воя мостов и карданов, от гула протекторов и свистящего ветра за бортом не разобрать о чём стали говорить оставшиеся у кабины старослужащие, сейчас каждое слово дорого, сейчас всё надо слышать, чтобы выжить и не попасть впросак. Больше меня не бросят на перекрёстке, не дамся, хватит, зло за тот случай ещё бродит во мне. Машина тормозит у странного тёмного сооружения, вокруг темень и пустота, ни домов, ни пакгаузов, только во все стороны протянулись стальные рельсы и стоят узенькие вагоны и бочки. Виднеются, не то тепловозы, не то, даже и не верится глазам, самые, что ни на есть обыкновенные паровозы! Стоим и пока ни каких команд, затем хлопает дверца и командир взвода лично подходит к заднему борту, спрашивает, обращаясь сразу ко всем нам сидящим здесь «есть кто регулировал на 500 км метровом марше этот перекрёсток?», есть. Я и я! Кто, я? Головка от патефона?! Представляться надо! Один голос затыкается, второй «рядовой Христов!». Вылазь из кузова, остаёшься тут. Товарищ прапорщик, а прошлый раз нас двое было? Хватит одного, трамваев может уже не быть, один справишься. Христов сваливает, мы трогаемся. Резкий удар по тормозам и голос взводного из приоткрытой дверцы «Мельник?, будешь помогать ему!». В кузове ни движения! Я тоже молчу и не дёргаюсь, я не Мельник. Мельник дальше у кабины спрятался в куче народу и сохраняет тепло таким образом. Машина начинает трогаться, взводный хлопает дверцей, а мы все сидим и никто не вылезает! Едем потихоньку набирая обороты, выруливая с обочины к огромному железнодорожному мосту, никто не высаживается! Чувствую, как по спине ползут мурашки! Сейчас будет взрыв. Или взводный нас всех на фик выгонит из кузова и погонит перед машиной по трассе до самого Ораниенбаума или поубивает прямо здесь в кузове. и сквозь обороты двигателя начинаю отчётливо слушать змеиное шипение шшшшшшш это со стороны дедов в мой адрес, ты, что сука не понял, что это тебе приказали, ААААА!!!! Песец, рыба такая есть на свете, валенком в морду от кабины и меня ветром сдувает за борт. Петя Мельник, к кому обращались, остаётся в кузове, а я вместо Мельника вылетаю и растягиваюсь на четырёх точках. Хохот по поводу находчивого бойца и прикольное десантирование духа слышатся ещё долго в ночи, а взводный, так ничего и не заметивший, спокойно удаляется по маршруту расставлять регулей до самого полигона Ораниенбаум, туда мы выдвигаемся, то наш родной полигон и там место нашего сосредоточения. Я от обиды не знаю куда деваться, ушибленых колен не чувствую, душевная травма глубже. Товарищ на перекрёстке, слава Богу, не видел моего неудачного падения и обрадованный неожиданным появлением меня в его поле зрения орёт на всю ивановскую площадь и лезет с обнятиями. Поднимаюсь с четверенек, отряхиваюсь, подбираю валяющийся рядом на снегу автомат, обтираю и его по инерции, пробую руками колени, жить можно, валенки облегчили удар благодаря высоко скроенным голенищам. Автомат кидаем за спины и решаем, что и как тут надо регулировать. Перекрёсток простой, машин почти нет, трамвайка уходит на мост и на ней тоже глухняк. Тут и одному делать нечего, любят в армии страху нагонять и всё усложнять. Христов собирается показывать поворот на мост, мне выходит дело перекрывать трамвайку. Работы ноль, перекрикиваемся через площадь, намордники у обоих в противогазных сумках. Надевать и не думаем, расчесали и без них всю вспотевшую шею и лобешник. Из какой дряни их делают, неужто и правда из собачьей шерсти, фу, гадость, только, что эта шерсть была на жопе у собаки, а теперь у тебя на морде и губах, тьфу проклятая. Начинаем осматриваться и вслух обсуждать обстановку, всё наигранное, говорим лишь бы поддержать разговор, три месяца в роте, а что за люди вокруг, пока не сроднились и не скорешились по настоящему, нет времени, то на одни работы уведут, то на другие, только в строю, да в столовой всегда вместе, да и то, а если в наряды, то ты, то он, только и помнишь, что парень из Вологда и что передние фиксы, это память о драке перед армией за бабу, вот и всё. Знаешь ещё, что его передразнивают все в роте только лишь за то, что он говорит чудно и всё время «окает», да так окает, что все буквы «А, Б,В,Г,ДЕ,Ё,Ж…» у него в «О» превращаются, как только его люди вообще понимают? Я тоже с трудом разбираю, разговариваю, а сам скорее догадываюсь, чем точно знаю о чём речь. Но парень хороший, правда с самого карантина заневезло ему из-за того, что очень упрям и шкодлив не в меру, это он первый в карантине вынес в каманах чернягу со столовой и был уличён в этом. Это он перед строем ел целую буханку черняги на втором этаже перед кубриком номер 13, а мы стояли всё это время по стойке смирно и держали правую ногу вытянутой вперёд, носком на уровне колена и умирали от сильного напряжения. А он нагло отламывал огромные кусяры хлеба и швырял насильно в нашу сторону, чтобы ловили и тайно ели вместе с ним, когда сержант уходил в дальний край коридора. И мы ведь ловили куски, ели и сами сгорали от этого, нам приносили по целой буханке и мы, встав рядом с ним, давились, плакали, но впихивали в себя куски не промокшего от слюны хлеба, слюны просто уже не выделял столько организм, но мы глотали, икали до рвоты, но буханку впихивали в себя а потом мучились животами и проклинали чёртового нехватчика. Всё было, были и совместные наряды и по столовой и по роте и вот теперь совместное регулирование. Там, где ты вчера, кого-то ненавидел или надсмехался, сегодня приходится дружбу водить и оказывается парень-то не плохой, просто не из той формации, мозги правильно на жизнь смотрят и вовсе не идиот, каким себя, почему то выставляет. Конечно и я много раз включал дурку, но не я один видать такой, служить, знамо дело, попервах, кто же хочет? Оно легче, когда кто-то делает, а ты со стороны наблюдаешь, да оценку даёшь, правильно ли сделал, что не согласился, не труднее и не грязнее тебе работа достанется, ничего удивительного, человек сам не знает, как себя поведёт, сам много раз этому удивляется потом. Перекрёсток не то, чтобы тёмным оказался, но освещается только по обочинам, да на самом мосту, свет, скорее всего, исходит от снега, покрывшего всё вокруг себя. С одной стороны от нас город, с другой стороны пустота, вернее железнодорожная пусота, горы рельсов и не мае никого на путях. Дальше к вокзалу стоят составчики, присыпанные снежком и больше ни гу-гу. С моста нам навстречу ползёт вдруг строенный трамвай, ползёт не стоит, не то движется или то мостяра такой длинющий, но уж больно долго он на нас едет. Чешская Шкода, красная, как кумачовое знамя, сверкая ярко освещённым салоном не обращая на нас внимания, проходит своим маршрутом в сторону моста на быках, мы пока ей путь не преграждаем, это дело поручено регулю, стоящему по сторону моста, ему лучше нашего видно, когда из-за поворота покажется колонна, спешащая к мосту, вот тогда трамвайчикам и перекроют кислород. Ожидание колонн всегда дело волнительное и привыкнуть к этому не возможно. Бояться тут не чего, немцы нас всегда слушаются, останавливаются и стоят тихонько на любое количество времени. Мы, конечно, их уже порядком достали за время своей оккупации, но, что поделаешь, мы первые этого хотели, сами на нас дёрнулись, теперь даже не думайте и рыпаться, три с половиной десятка лет под нашим сапогом, это вам не лёгкая прогулка на восток, сидите в пластиковых кабриолетах и дышите через раз. Стоим, ждём высоко задранных огней, следующих с равными интервалами, ждём и не успеваем опять. Только ты на минуту отвернулся по своим неотложным, не отлитым, так сказать, делам, как вот они первые БРДМы из охраны опергруппы и вся колонна за ними на коротком поводке. Колонна не большая, до десяти машин, не более, но движется очень оперативно, слажено и забирает на поворот на полном газу, нам-то, в принципе и регулировать её нет необходимости, на мосту и около него на подъезде чисто, только снег белеет и мы чёрными пятнами с катафотами на груди в свете фар. Но дело, есть дело. Я на трамвайку встаю, Христов прямо перед мордой головной машины выскочить успевает, отдаёт честь, но опаздываем. Из кабины подполковника, начальника оперативного отдела вдогонку к нам с оборотом назад, показывается кулачище, но нам до этого…. Машины с хорошими движками, не попёрдывая и не стреляя холодными моторами, выносят легко своих седоков на мост, не чувствуя встречного уклона и скрываются за его горбом на той стороне. С перекрёстка соглашаемся не уходить, начопер мужик мягкий и вряд ли продаст нас, но может и нажаловаться, учения серьёзные и ответственность большая. Стоим, ждём настоящие колонны, эта не в счёт, эту регулировать не интересно, сама проедет от точки до точки и ничего с ней не случится и терять в ней не кого, машин в ней с гулькин нос. Напряжение растёт, работа началась, понимаем, что такие большие колонны техники регулировать до селе не доводилось, но в этом то и весь смак. Стоять на перекрёстке очень почётно и значимо, это начал и я понимать, понимать, гордиться и хозяйничать над всеми. Да, даже хозяйничать. А, что? Такое начальство едет порой, столько офицеров, столько машин и техники и все подчиняются тебе и управляются твоей волшебной палочкой, ну чем не кайф? И шик?! Дождались. Колонна ползёт со скоростью ровно в 30 км в час, интервалы ровные, первая машина комдива, за ней машина НАЧПО, за ней замкомдив, потом НШ, потом уазы служб, за ней уаз командира комендантской роты Лемешко, потом череда автобусов, салонов генеральских и остальная техника из нашего парка. Дрожь пробирает от вида надвигающейся знати, начальства один важнее другого, жезлы включаем и замираем по стойке смирно. Регулировать не чего и не кого, если и был трамвай, то остался на той стороне, тута метлой всех вымело. Мы в таких случаях говорили так, наступил для немцев «День Советской армии», сидите дома и не рыпайтесь, подавят вас или так прижмут на обочинах, что полопаются от наших объятий ваши пластиковые бока и дома ваши превратятся в руины. Жезлы висят вдоль туловища, по телу проходит лёгкий мандраж и застревает в кончике шеи у основания черепа, машинки, как игрушечные прыгают на трамвайных путях и строчкой направляются в гору. Главное позади, командир роты, вроде, замечаний не делает, но понимаем, что нервничает и чем-то смущён, доходит, мы нарушаем положенную форму одежды, намордники поскидывали и это его напрягает. Сказали надеть, значит так и должно оно быть. Либо идём и поём в строю все, либо идём строем и не поём, но петь и стоять через один без намордников не положено в армии и понимаем, что последствия не приминут нам сказаться за эту самодеятельность, ротный нас всех успел достаточно для себя запомнить. Наша колонна проходит и не успеваем натянуть намордники, как выныривает колонна такой длины, что становится страшно от обилия БТРов и БРДМов, зилов, газонов и ещё много чего. Первые машины следуют за современными УАЗами, за ними газики и сплошным потоком БТРы. На головной машине, не то знамя полка, не то огромный красный флаг, офицеры и прапорщики сидят сверху на башнях на подушках(так нам сказали бывалые старички), ноги свесив внутрь машин, воротники у всех подняты и застёгнуты на клапаны, шапки, правда, пока не с опущенными ушами, держатся молодцом, но понимаю, что им приходится сейчас так не сладко и ехать в таком положении до самого полигона, а то и то дальше, приятного мало. Сразу становится приятно от того, что сам недавно чуть не вляпался в подобное дело, не пожелав учиться и забрал документы из военного училища, вот было бы дело и я бы примерно так ездил свои 25 лет до пенсии, от этого становится менее обидно за свою не райскую службу в регулировщиках, да, что сравнивать, на меня сейчас поток ветра со снежным крошевом не летит и не продувает насквозь, я снимусь и в кузов крытой брезентом машины, а тут собачья служба вот в таком положении не одну зиму и ни одно лето. Честно, мне очень было их жалко и в чём та служба в армии заключалась, что за неё так цеплялись и лезли в военные училища, где был не шутошный конкурс, что за жизнь по коммуналкам и общагам, ни угла своего, ни работы бабам, тоска и солдаты, тупые и ленивые. Жалко, но в то же время присутствовало чувство неполноценности, что, вот, они могут и делают это дело, а ты думаешь только о том, как бы скорее свалить с перкрёстка, добраться до тепла, нарубаться и завалиться спать и чтоб тебя никто не беспокоил, а они делают настоящую суровую работу и как у них ни зубы не болят, не кашляют они, не ноют от холодрыги и сидят, послушно исполняя приказ и устав на ледяной броне и ещё умудряются управлять всем своим войском, собранным со всех республик Средней Азии и Кавказа. Как они их понимают и на каком языке изъясняются, как можно поставить человека в караул, когда он тебя не до конца понимет, кого останавливать, а в кого стрелять можно и когда. Мы придурялись изо всех сил, чтобы не работать в первые месяцы службы, а как в пехоте? Как в артполку, у танкистов? Рука устала держать высоко поднятый жезл, еле сил на это хватает. Одежда толстая, всё затекло в момент, впору опустить её и стать спиной к трамваям, которые могут показаться вместе с машинами, но сделать это боюсь, откуда они знают, что на грудь и спину регулировщика ехать не положено. Может даже, наоборот, у них свои правила, а я их не изучал. Стою, умираю, рука колотится, но опустить боюсь. Колонна пехоты прошла. За ней пошли пушкари, повалили УРАЛы катюши, потом ЗИЛ-131 с пушками на прицепе, причём каждая пушка имела странное колечко и цеплялась им за фаркоп, потом пошли сплошным потоком автомашины с живой силой, расчёты к пушкам и гаубицам. За пушкарями пошли потоком зенитчики на своих задрапированных «ОСАХ» в сопровождении головных БТРов, потянулись машины с живой силой, как и у пушкарей, за ними снова поползли машины и машинки из других подразделение. Прошли стройной колонной на новеньких ГАЗ-66 и БТРах связи батальон связи, потом помчались странные создания: спереди ЗИЛ-131, а на фаркопе у него лодка на колёсах с винтом сзади, носы лодок обрублены под прямым углом и для чего это сделано, стой и думай. За ними выползли странные существа, это были гробы до неба на просевших задними мостами со сдвоенными колёсами КРАЗы, еле пердевшие от страшно тяжёлой ноши, ползли медленно, загородив всё на свете, за ними шли гусеничные машины с каким-то металлоломом на горбу похожим на перевёрнутую ЖД ферму или кусок моста. Шли краны и бочки, гусеничные тягачи с пушками на прицепе, ГАЗ-66 с миномётами на прицепе и солдатами в кузовах, всё ползло и гудело на весь город. Удивляться и ещё раз удивляться, ползли старые дряхлые БТРы типа «крокодил» на двух и трёх осях, ползли старички мормоны и зилы, видавшие времена Никиты Хрущёва, ползли мини машинки из санбата и госпиталя на колёсах, лезли химики со странными бочечками и кунгами на колёсах ГАЗ-66, ядовитые и опасные для меня войска, опасные для моего молодого организма своей непонятностью назначения и лишностью в войсках. Ни какой войны химической нет и не предполагается и войска, по моему убеждению, эти халявные и странные. Я бы их распустил и не верил в химическую опасность, а их чёртовы АЗК и противогазы выдал бы им перед списанием на гражданку в качестве материальной компенсации заместо выходного пособия, как же они всем надоели своей надуманностью и заумностью. Ладно, медики, у них хоть спирту раздобыть можно или с сестричками переспать, ну эти же, просто дармоеды и растратчики матбогатств. Не смог я удержать всё это время поднятую вверх руку с жезлом, затекло во мне в плечах и отвалились сами руки, техника пёрла мимо и конца краю ей не предвиделось. Что-то кричали друг другу мы с Христовым воодушевлённые по первах, мурашки гоняли от копчика к головному мозгу и обратно, а потом настолько привыкли, а затем так устали, что по фиг было это регулирование, немцев никого, хрена лысого мы тут вообще делаем? Всё пересмотрели, ничем нас уже больше удивить нельзя, пошли опять БТРы и ЗИл-131 с живой силой, наверное, опять пехота пошла из какого-нибудь другого полка, сколько же этих гробов на колёсах, где же они столько набрали командиров? Машины несутся на большой скорости, догоняют ушедших вперёд, из глушаков у некоторых вываливаются прямо на снег искры и катятся по дороге сдуваемые ветром. Снегопад усилился и мы с Христовым совсем перестали быть заметными на перекрёстке, облепило снегом так, хоть веником обметай, а оно всё сильнее и сильнее расходится, кружит и метёт так, что мама не горюй. Сто раз пожалел я за это время, что добровольно расстался с намордником, вот бы, кстати, пришёлся, не так бы в душу дуло и снегом залепляло лицо. Как немец прилепился к моему заду, я заметить не успел, стоит, бедный, и стёкол от снега уже не видать, стоит и я спиной к нему стою. Он в трабанте, я снаружи. Что с одинокой машиной делать в таких случаях, пропустить под шумок или пускай помучается? Решил проблему свою Ганс сам, завёл моторчик, сдал чуток от моего зада назад, включил, гад, первую передачу и нырь в строй между машин, только и видели мы его с Христовым. Ну и чёрт с ним. Час стоим не меньше, машин не убавляется, нет этой реке края…. Стоять и смотреть на газующую братию, сметающую всё на своём пути уже надоело и захотелось поскорее отделаться. Машины ещё шли около получаса, потом стали появляться окна между колоннами, потом пошли одиночные машины и БТРы, потом отставшие понтоновозы, потом МТОшки потащили кого-то на прицепах, потом заправщики, потом немцы стали появляться, видно их, где то хорошо продержали. Мы ушли с перекрёстка и только при появлении отдельных машин, не стараясь для них выбегать снова на рабочее место, просто махали с обочины жезлами на мост, хотя другой дороги то и не было и кроме, как ползти туда, надо было крутым идиотом, чтобы повернуть назад в город к мосту на быках. Метель разыгралась не на шутку, снег сыпал беспрестанно, ветер дул порывами и мелкой снежной пудрой забивало дыхалку, снег залетал во все щели в автомобилях, забил собою радиаторы машин и люки БТРов и БРДМов, запорошил все дороги мешал движению. Его столько навалило, что машины шли по нему в колеях продавливая и образуя треки позади себя. Подмораживало. На дороге оставаться было больше не в моготу и машину свою мы с Христовым ждали и материли всех святых за то, что же они так долго нас не забирают?! Уже всё, что могло быть вытащено на тросах из боксов, проехало и пропердело в сторону Ораниенбаума, все, кто мог разглядеть нас на перекрёстке, указали нам наилучшие пожелания, проведя пальцами от уха и далее вверх по направлению к Богу.
Владимир Мельников : Продолжение рассказа. Три часа, не меньше, никак не меньше, а машины ещё нет. Роба кожаная задубела и гремела на морозе, в теле не осталось и капли тепла. Не ведая, что делаем, бросили к чёртовой матери перекрёсток и ударились в бега вдоль обочины, 50 метров в одну сторону, 50 метров в другую, буря не позволяет разлепить даже один смотрящий глаз на дорогу перед собой, снег сухими сугробами юлозит под огромными валенками и кроме, как потери сил не вызывает, но есть и плюсы. От сверх усилий в борьбе со стихией моментально становимся мокрыми от пота и быстро согреваемся. Машину, которая нас должна снимать успеваем заметить из дали, да и как не заметить, когда все глаза на дорогу проглядели, а вращающиеся мигалки на крыше кабины за сто вёрст в темноте видны. Радости нет предела, за нами приехали и мы свободны. Теперь бы поскорее забраться в кузов и ух! Ух, как мы там сейчас развернёмся. На учениях отношения складываются гораздо мягче, чем в обычной службе, отношения чаще принимают товарищеский характер, работа одинаково не сладкая и все понимают, что не за что человека тыркать и шпынять, отстоял человек положенное на перекрёстке, имеет полное право на отдых и покой, увага такому человеку обеспечена, минимум, как до приезда на полигон. Машина останавливается, а не катит, как в прежние времена, оно и понятно, в валенках не побегаешь за газоном, а уж тем более, что и в кузов без помощи один не заберёшься, только травмируешь себя, а учения только начались, даже самый глупый это сейчас понимает. Руки из кузова протягиваются и подхватывают нас под мышки и за ремень на брюках, переваливаемся дедами морозами и от нас тут же шарахаются в стороны. Э,э,э поосторожнее, откуда вы такие белые, там, что, снег идёт? ХА-ха-ха, шутят мужики, сами только, что от туда, юмор хороший, здоровый, значит место у кабины нам обеспечено. Не спрашивая разрешения пробираемся по качающемуся на скорости кузову машины, цепляемся изо всех сил за скамейки, но вползти вверх по металлическому и скользкому от снега кузову не можем, машина идёт в гору на мост и надо чуток подождать. Чуток наступает, мы несёмся с горки и кузов машины наклоняется вперёд и нам, наконец-то, удаётся прилепиться ко всем. Народу не много, в кузове полно снега, понимает от куда его здесь столько. Тент у заднего борта пристёгнут наверху на крыше и вся задняя часть кузова завалена сугробами по углам. Надо, что-то делать и бороться с холодом и снегом. Молча сидеть долго не можем, прорезается от смелости голос и я предлагаю опустить тент, пока не засыпало кузов вместе с нами. Все гулом загудели соглашаясь, но делать никто не собирается опасную работу, хотя каждый понимает, пока доедем, позамерзаем и позаболеем, как пить дать. Деваться не куда, пытаюсь добраться до заднего борта в одиночку, хренушки, машина несётся и очень часто обгоняет наши же перехваченные машины из колонны, её водит с одного края к другому, стоять, вообще не получается. Валенки проворачиваются на металлическом полу со снегом на 180 градусов и в момент можно вылететь за борт. Видя мою беспомощность, кто-то цепляется за мои бока руками и ищет брючной ремень, чтобы получше за него меня ухватить, получается. Каску приходится с шапкой скидывать и передавать сидящим и наблюдающим за нами со стороны. Руки без перчаток на ветру быстро перестают слушаться, голова высовывается из кузова и волосы моментально забиваются снежным крошевом. Я понимаю, что я полный идиот, но отступать поздно и руки крепко меня удерживают, надо расстёгивать ремешки крепления и скорее в тепло. Одному до конца не удаётся доделать всю работу, меня со злостью, кто-то из наблюдателей, отшвыривает назад в кузов, суёт мою ледяную шапку с каской, перчатки потеряны, найти их на полу в снегу не удаётся, и я расстаюсь с ними до приезда на полигон. Умник из старослужащих, моментально, на свежую голову дорасстёгивает пару ремешков и гордый от выполненной работы долго и громко себя нахваливает и повторяет каждому сидящему духу «учись, салага, старик салагу не обидит!» Тент опущен, в кузове наступает полный мрак и тишина, ветра нет, снег не залетает, собираемся в кучку к кабине, прижимаемся, как можно ближе друг к другу и проваливаемся каждый в свою массу! Всё, дело сделано, теперь до самого полигона в течение часа вряд ли кто потревожит. Регуля потихоньку будут набиваться в банку с селёдками и в банке будет становиться всё теплее и уютнее. Ночь в самом разгаре, метель разбушевалась не на шутку, каждый прибывающий не находит себе места от нервного шока, холодрыга такая, что ни намордники не полный кузов народу не спасают погибающих. Деды раскидывают и вышибают молодых с передних рядов и лезут по головам своих же товарищей ближе к кабине, будто там печка или обогреватели установлены. Лезут и велят нам ложиться на них сверху и греть изо всех сил, задним велят обхватывать их руками и тоже согревать, как можно. Понятно ещё раз за сегодня становится мне, почему так активно рвались все деды и кандидаты в деды в наряды. Никто не хотел умирать. На прошлом шмоне поотнимали свитера, шерстяные носки, спортивные костюмы и трико, отобрали бушлаты и шинели, приготовленные для этой цели, раздели, так сказать и разули людей догола. И вот теперь им приходится умирать из последних сил. Хреново им сейчас и мерзко за то, что столько копили, из отпусков специально для учений везли тёплые вещи, прятали и всё насмарку, всё отняли и порезали на глазах у них штык ножом, взятым у дневального с тумбочки. Старшина роты тогда бушевал и говорил им, что все ваши чирьи и грибок именно от грязного заношенного и никогда не стиранного домашнего белья. А раньше он нам другое говорил, что, мол, все болезни от сырого климата и плохой воды, которая протекает в свинцовых трубах, вот и верь теперь его словам. (На следующую зиму я тоже притараню из Москвы свитер с обрезанным горлом и укороченными до локтей рукавами, тёплые носки и спортивный шерстяной костюм, но он мне не понадобится, я уже буду ездить в тёплой кабине и пользоваться им буду очень редко) Регулей мы сняли практически всех, мест, в общем-то, больше в кузове не оставалось и по всему было видно, что с минуты на минуту мы должны прибыть на конечный пункт, указанный в кроках регулировщиков. Мысли наши у всех сейчас были заняты только одним, вот ехать бы так не останавливаясь, как можно дальше, ехать всю ночь, чтобы не тревожить своё угретое состояние, устаканившееся положение, зная и хорошо представляя, каково сейчас на морозе, по колено в снегу и метели ставить палатку и налаживать новый быт. Будь она проклята эта армия, сидел бы я сейчас дома и не видел бы злых рож и гнусностей не слышал бы, ходил бы с папочкой в институт, за бабами ухлёстывал, покупал бы им красные гвоздики у грузин на рынке, дарил бы им тюльпаны и ромашки, твою мать, куда меня и не только меня, занесло! И сдалась мне эта долбаная Германия и чего я тут вообще забыл, а по ходу дела, мы и правда приковыляли. Машина рыкнула и пошла ломать свой кузов, переваливая нас с одного борта на другой, швыряя на скамейках до потолка и разрываясь на пополам в ямах и канавах. Точно, приехали и едем по полигону, объезжая ряды заметённых снегом машин. Выглянуть, чтоб глянуть, наружу не получается, стенки бьют по морде и вверх, вбок, вниз, вбок, вбок, провалились, тормознули, рванули назад, аж до боли сжались в пружину на лавках…Что там происходит, он, что вслепую, что ли едут?! Куда их чёрт занёс, что, дорог для нас уже нет или мы заблудились? Машина рвёт кардан и глохнет в один момент, бах всех сидящих в кузове о борт, встали, заглохли, подавившись от натуги. Тишина. Стоим в какой-то канаве или окопе, машина на боку, в кабине матерятся и лезут наружу, мы молча притаились и пытаемся последние минуты выжать из сна и понежить себя уютом и теплом. Шевельнись и получаешь по горбу, не известно от кого, может даже от своего призыва или чуть постарше, тепло и только тепло, сохранять и бороться за живучесть, гасить любые потуги шевельнуться или выпростать затёкшие руки или ногу. Сидеть, лежать и не забывать бояться. Нас пока не собираются беспокоить, Гузенко уходит искать ротного, а Сергей Лавриненко или просто Лавруха, шкандыбает по сугробам держась руками за борт, чтобы не провалиться под машину в канаву, подходит и начинает говорить с нами прямо через тент. Выясняем у него, что все дороги запружены техникой, часть поломана и стоит мёртвым грузом. Ему пришлось послушать Сергея Гузенко, нашего взводного и ломиться напрямки по канавам и буграм, сейчас не знает сам, где наши и пошёл пешком искать их вперёд. Говорим ему спасибо, но ему до нас уже дела больше нет, так просто вылез, ноги размять, да на мосты посмотреть, крепко посадил машину или нет? Посадил крепко, без тягача не выбраться, нам от этого ещё гаже становится. Умник чёртов, зачем он этого пацанёнка в прапощицких погонах послушал, ведь второй год дослуживает, все полигоны объехал, а тут соплю послушался, вот теперь и сидим в яме. Деды матерятся, Серёга предлагает, пока нет взводного, попробовать качнуть машину. Его все дружно посылают к своему прапорщику и наступает тишина. Серёга забирается в кабину и пробует запустить мотор, пока тот не остыл. Машина, странное дело, и не собиралась ломаться, мотор вжикает с первого раза и хорошо себя ведёт на малых, затем средних и напоследок, на высоких оборотах, не рвёт жилы и не пердит и не постреливает, грамотно гудит и кажет свою мощь и здоровье. Сергей всё таки пробует уговорить нас вылезти и вытолкать машину из канавы, мы молчим, а потом огрызаясь говорим ему обидные слова, проси, мол своего прапорщика, он у тебя дюже вумный, як вутка, тильки шо плавать нэ вмийе! Га-га-га-га… шутка самим понравилась. Из кузова дураков нет вылезать. Минут через двадцать доносятся звуки приближающихся шагов и направляются сначала к кабине, а затем от Сергея к нам. А, ну быстро, я сказал, к машине! Будем машину толкать! Сначала половина вылезла и начала раскачивать машину, которая влетела так, что и качать-то не чего было, потом взводный стал рвать и метать, выгоняя из кузова всех и заставляя по настоящему приложиться, но не делать всем вид, что, типа, толкаем, но только мешаем машине этим. Взвод здоровенных мужиков облепил газон, Сергей с нашей помощью так начал газовать и рвать обеими мостами грунт из под себя с такой силой и настойчивостью, что машина из последних сил выбиваясь, всё таки сумела вырваться из плена и заглохнув напоследок встала на макушке канавы. Ура! Дело сделано, быстро на посадку. Сергей снова запускает мотор и довольный щерится из кабины в нашу сторону. Спокойный крупный парень из Украины служит больше года (91979-1981 осень) водилой на новеньком ГАЗ-66, отлично содержит машину, а красив собою, своими огромными голубыми глазами, как у девушки, что где же его крали и почему их нет сейчас рядом с ним, им было бы на что полюбоваться и кем возгордиться перед подружками, где ж ты коханочка его, спишь, скорее всего, сейчас в жарко натопленной кузбасским угольком татой хате, спишь и не маешь времени, когда вернётся к тебе вот этот простой и скромный парень, полный геройских поступков и не давно само лично споймавший супостата, иностранную миссию связи, эх Серёга, любят и сохнут по тебе девки, хороший ты хлопец, были бы в армии все такими, проблем бы меньше было. В машину посадку отменяет командир взвода, строит нас у машины и начинает читать приказ. Нам приказывается прямо сейчас, не приближаясь к месту расположения нашего лагеря, отправляться назад и искать на дорогах Германии и полигоне в целом, пропавший БТР со знаменем дивизии! Вот так, ни больше, не меньше. Твою мать, мы тут при чём? На фиг нам, какой-то там БТР, пусть даже со знаменем дивизии, прямо сейчас сдался! Мы каким боком к этому прилепились? Кто это придумал? Почему все уже в палатках дрыхнут, а мотоциклисты должны неизвестно, где и не известно куда пропавших уродов, которые промахнулись мимо полигона и их понесло блудить в ночи и теперь их кто-то должен искать и за ручку приводить домой! С этой несправедливостью и вопиющей глупостью нас загоняют обратно в кузов, командир взвода, психически укушенный тщеславием и гордостью от выпавшего на его долю поручения, готовый нас всех угробить и заморозить ради того, чтобы выслужиться и ради того, чтобы его кто-то там похвалил за это. Но, это же за нас счёт! А мы, каким боком тут оказались. В двухстах метрах разглядели большой, ярко освещённый лагерь с нашей ротой и штабными палатками, палатками водил, комендачей, писарей, КЭЧ, зенитчиков, но только не нашей, а нас туда и близко не хотят подпускать. Нас посылают туда, не знаю сам куда, ищите, так сказать, ветра в поле. А, что, тот БТР самый завалящий или там командир дундук из молодых или там рация не установлена или тут вообще всё наикось и сикось, как мог БТР со знаменем отбиться, если все ехали только по указанному регулями маршруту, у каждого свои кроки и колонна шла целиком без разрывов и БТР со знаменем шёл сразу за колонной штабных уазиков, начиная от самого комдива и заканчивая нашей МТОшкой. Удивительно и не понятно, все сидели жопами на крышах, все всё обозревали и ногами рулили по плечам водил, как такое могло произойти. Но делать солдату не чего, его пинками загнали в кузов остывшей «зебры», усадили на скамейки и погнали в ночь и холод всем скопом, всем взводом, битком набитым кузовом, для чего? А спросите, а, наверное, чтобы взводному не скушно одному было и меньше обидно, что мы в палатке бы остались, а он искать своё счастье уехал с Серёгой. А может он думал, что мы без него делать будем, а может думал нас в цепь поставить и пошукать по Германским полигонам трошки? Не знаю я, но сейчас думаю, что просто приказ дали, а он на взводе и искать поручили всему взводу от имени комендантской роты, вот и всё. Да ещё на тот случай, если вдруг они опять сядут, где снова вот как сейчас в канаву, чтоб было кому вытащить машину пердячим паром. Куда нас повезли того червоного прапора шукать, так из кузова с опущенным тентом видать не можно було, но шукалы усю ничь. Все злые и не довольные, заняли свои прежние места, нас опять положили сверху и снизу на умирающих от холода дедов. Мне досталось место у левого борта почти у кабины, сверху со средней седушки скамейки на меня навалился старичок боровичок и велел его покрепче обхватить руками и не вздумать ронять на пол, сверху на себя он положил ещё одного молодого в полусидячем положении и так начали делать все. Одни держали за туловище(я), другие с той дальней правой скамейки держали за валенки ноги на своих коленях и согревали их руками, машина не ехала, а носилась по буграм и рытвинам, рыскала из стороны в сторону, дёргала и рвала мосты и карданы. На таких горках и ухабах, колдобобинах и рытвыинах мы летали по всему кузову и не знали за, что можно руками и ногами уцепиться, будь она проклята эта жизнь, этот БТР со знаменем, все те идиоты, которые в нём потерялись, тот, кто нас потащил искать и тот, кто отдал этот приказ. Час или может больше мы кувыркались и трахались о скамейки жопами, летая от кабины к заднему борту. Не могли понять, как машина вообще может выдюживать с полной нагрузкой, по снегу по самую ступицу, в бездорожье и не заглохнуть, не сломаться, не оторвать от натуги свой кардан и спалить своё сцепление. Таких зверских испытаний ей вряд ли сами конструкторы не предписывали и не рекомендовали проводить, Боже, ну, будет ли этому когда конец?! Какой дурак сказал нашему взводному, что их видели сворачивающими за всеми вместе на полигон? Едут гады сейчас по гладкой дороге к какому-нибудь городку, притулятся у гаштедта и будут вымогать хозяина открыть свой дрыньк и начинать угощать за свой счёт бойцов невидимого фронта. Или колбасят на своих четырёх мостах, как в такси, по этим самым канавам и не чувствуют по чему их несёт не чистая, по бетонке или по старым окопам. Говорят, что на новых БТРах это практически не различимо и экипаж себя в них очень комфортно чувствует? Правда ли или брешут? Черти и есть черти, закрылись сейчас в бронике, облепили руками два двигателя и греются около них до утра, пережидая, когда утихнет буран, якобы сориентироваться и спокойненько вернуться обратно к своим. А вообще-то, ребята, это не шуточки, это ЧП дивизионного масштаба, за это, кое кого по головке вряд ли погладят! Нет мочи, хлопцы, больше держаться одной жопой за скамейку, а руками удерживать борова в своих объятиях, скорее бы остановка. Машина порыскала ещё немного по редколесью и начала странные манёвры выполнять. То, что они очень вредные и опасные, мы почувствовали всеми жопами одновременно. Машина стала задирать передок так высоко и брать такой крутизны подъём, что весь взвод бросил заниматься ерундой и уцепился во имя спасения дембеля своего за рейки кузова и скамейки. Машина еле, еле ползла и не могла выползти из какой-то гадости под названием овраг. Понимая, что взять по прямой этот склон не удаётся, водила применил другую тактику, он стал машину класть с борта на борт и пробовать выбраться из оврага змейкой. Не получилось. Машина заглохла и мы поняли, что нас сейчас начнут снова гнать наружу, чтобы её толкать и вытаскивать на руках из оврага. Так оно и получилось. Сергей Гузенко снова скомандовал всем нам покинуть машину и пробовать её выталкивать, куда и сами не понимая куда. Где мы и куда мы сами с ним заблукали, оставалось только догадываться. Мороз ещё больше вырос, а буран так разошёлся, что отойди от машины на четыре метра и ты покойник. Овраг или огромная балка, куда нас привёл Сусанин номер два была агроменная и не просматривались её размеры, склон был поросшим мелкими деревцами странно подозрительно культурного вида. Деревья росли до безобразия рядами и в строгом ранжире сбегали строчками сверху вниз. Что-то сильно напоминает мне это, но, что, пока не могу сообразить из-за сильного мороза и метели. Намордники понапялили ещё там, в Галле, сейчас они спасают от снега, но мешают говорить и думать. Голова под ним чешется и добраться под шапку с каской нет возможности, чешем прямо всё вместе с шапкой и каской. Сергей Гузенко, понявший, что теперь его самого искать придётся кому-то и огребать люлей не планировалось изначально, а делать уже не чего, сливайте воду, товарищ молодой прапорщик, пока она не застыла или скорее заводите мотор и включайте прожекторы, будем себя искать и кричать «помогите люди добрые!». Запустили снова движок, колёса до половины в снежном покрывале, у нас снег доходит до края высоких валенок, спасибо папеньке, старшине роты за подарунки, выручили и говорить не чего. Мороз и снежная сыпь убивают в нас надежду на хороший конец, прапорщику мы своему не верим, завёз и сам не знает, что делать, растерялся и срывает на нас зло. Кричит и велит разбредаться и искать дорогу или типа того. От машины отходить боимся далеко, но всё равно он нас гонит прочь и мы разбредаемся огрызаясь и ворча. Я ссу больше всех. Кругом ни зги не видать, бельмом свет от фар и прожектора, ходим по кругу вокруг машины и никто нам не указ. Прапорщик надрывается в глотке, но результат отрицательный. Кругом метель, холодина жуткая, руки, ноги не чувствуются уже, но ни жилья, ни тропинок, ни чего! Прапорщик сдаётся и чтобы не растерять до конца свой авторитет приказывает брать из-под седушки у водилы топор и приступать рубить всё, попадёт под руку. Начинаем рубить, не выбирая, что рубим. Рубим, не то сливы, не то алычу, рубим похожие на садовые, деревья и тащим к машине. У машины скопилась выше кузова гора деревьев и её пытаются поджечь бензином, плеская из банки на пионерский костёр из веток. Бензин вспыхивает и с гулом отлетает, сдуваемый порывами ветра. Мелочь покрывается мизерными светлячками и остаётся дымить и тлеть, гасимая снегом. Снова и снова плещут в кусты бензином, результат тот же. Пробуем поступить по умному, сворачиваем портянку на ветку, окунаем в канистру с бензином, чиркаем зажигалкой и огромным факелом начинаем, подсовывая туда и сюда, разводить вселенский костёр. Пламя набрасывается на деревья и кустарник, начинается разгораться и трещать, стреляя водяными пузырями сырых деревьев. Огонь становится высотой до кузова и выше, мы разбегаемся от неимоверного жара в стороны от костра и протягиваем в его сторону руки с мокрыми рукавицами и рукавами курток. Спереди начинает на кожанках закипать гуталин, положенный нами в больших количествах при чистке комбезов, сзади от холода и мороза спина становится колом. Крутимся, как кабан на вертеле, но тепла получить не можем. Спереди горим, сзади околевыаем. Поворачиваемся, всё происходит наоборот. У некоторых начинают дымиться кожаный куртки, то ли пар выходит и снег тает, то ли пересохло и начинает подгорать тряпка. Воняет дымом и гуталином, у людей настроение поднялось, и жить, вроде, стало можно. Что делать нам дальше, не знает никто. Дрова, нарубленные всем скопом, быстро обгорают, сначала в тонких веточках, затем разваливаются в стороны ошмыганными искрящимися охвостьями, костёр резко сжимается до размеров шашлычного костерка и в который раз звучит команда Сергея Гузенко рубить дрова и тащить их сюда. Деды и кандидаты выслуживаются больше всех, нам по фигу, по-моему. От костра, понимаем, толку всё равно никакого, близко подойти не возможно, горит лицо и сохнет кожа до треска, спина один хрен лопается от мороза, только зло берёт, но в кузов Сергей не пускает. Понимает, что позасыпаем и поморозим себя, а ему за нас отвечать. Глупейшего положения в армии я не наблюдал и такого больше с нами не случалось. Взводный по юности возраста просто растерялся и гнал водилу в поисках знамени под смерть вместе с нами, он слишком проникся службой и долгом и винить молодость преступно, каждый из сидящих на себя тоже примерял, как минимум, отпуск за найденное знамя дивизии, а что тогда о Гузенко говорить. Конечно хотелось навести шорох и ему, да кто же знал, что Германия, хоть и маленькая, но заблудиться можно в пределах одного Советского полигона. Мороз взвёл наши нервы до предела, старослужащие взяли инициативу в свои руки и стали помогать взводному, стали отдавать за него команды, дело пошло на лад. Нас разделили на пары и велели перемещаться в буран только парами, поделили на команды и велели каждой из них нести топливо для себя. Деревца в округе сотни метров полетели в костёр в порядке живой очереди. Каждый подходил со своими ветками, сучьями, брёвнышками и кидал их в костёр, грелся свою норму времени, пока горели его ветки и снова отчаливал в поисках дров. До самого рассвета с середины ночи мы жгли огромный костёр и регулярно прогревали движок у машины. Под утро от костра и мытарств нас стало морить и клонить в сон и бойцы тайком стали пробираться в кузов «зебры», валиться на лавки на спину и дрыхнуть. Как можно себя так не любить, чтобы забить на всё и лечь спиной на ледяные скамейки? Ложились и засыпали мертвецки, всем стало на всё наплевать, сильнее пытки сном не испытывал ничего. Мы, молодняк и черпаки поддерживали изо всех сил догорающий костёр и понимали, что пора с этим кончать. Взводного уже никто не слушал, а что он нам мог такого сделать? Согреть? Чем? Накормить? Да у него самого в кармане мышь сидела на аркане. Вывезти отсюда? Знал бы, как, не завёз бы сюда! Тогда что? А ничего, Упал его авторитет до нуля и он это сам видел, но не сдавался в силу своего говнистого характера и делал столько вокруг себя шуму и суеты, что всем надоел и забился к водиле в тёплую кабину.
Владимир Мельников : Продолжение рассказа. Мы бросили тот поганый костёр и тоже полезли к остальным в кузов, но, все плацкартные и купейные места были заняты спящими, будить кого-то было боязно и мы возвертались не солоно хлебавши к костру. Стали травить себя байками про, вот сала бы сюда, мы бы его на палочку, а оно капало бы жиром, да прямо на подставленный чёрный хлеб. Заткнитесь! Уроды и без вас тошно. Это из кузова. Затыкиваемся и понимаем, что всё у дедов под контролем и духам воли они даже в трёпе не дадут. Рассвело маленько вокруг, да и от снега светло было немного, оглядываться стали и ни фига не видать ближайшего жилья, дорог или высоковольтных столбов, хоть в бинокль смотри, ни чего! Понял Гузенко, что нас давно тоже искать начали и решил взять инициативу в свои руки, гоношистый больно хлопчик попался нам во взводные. Такие и остаются на сверхсрочную и на прапорщиков, те, кто не наигрался в солдатскую войнушку и решил перед своими сослуживцами вдогонку выслужиться и показать свои геройские дешёвые способности. Сначала это, а в потом другое. Улетать на дембель, а кем быть на гражданке, ни профессии ни специальности, либо в ментовку, либо с вилами на коровник или на свиноферму, вот и оставались такие на прапорщиков или сверчков. Оставались и становились для себя и домашних видными и достигшими высот людьми. Большого ума командовать взводом солдат не требуется, знай, чем их гнобить и гасить их и рули себе потихоньку. Тебе кажется, будто это ты командуешь во взводе и дисциплина на тебе держится, а оно, как раз наоборот. Дисциплина держится на жестоких порядках, установившихся неуставных отношений между призывами и поддерживается и не без участия самих мелких прапорщиков. Известно ведь, не стоит прапорщик над нами день и ночь, в смысле, над каждым работающим, но вот вопрос, а почему тогда эта работа делается на отлично и хорошо? А от того, что дед сказал сделать и за себя и за тебя и ты как миленький вкалываешь и не смеешь настучать на него, кто ночью рулит в отсутствие командиров? Деды и кандидаты. Даже свои гнобили друг друга. Да, а почему нет? Почему, если дали норму времени на то-то и то-то, то я должен вкалывать, а ты спать? Иди и делай вместе со мной. Старослужащие припахали, а ты не сделал, получи сразу от всего их призыва, приказал старшина роты, замполит, ротный или взводный, а ты не сделал, получай сразу от обеих палат. Да и сама человеческая порядочность, наличие совести, уважения и ответственность тоже не отменялись и присутствовали при всех служивых. Одно в армии плохо, ты понимаешь, что тебе это точно не пригодится и тебе это совершенно не нужно! Ничего на гражданке мне не нужно было, ни стояние на тумбочке, ни рытьё окопов и стояние на морозе на перекрёстке, ни вот эти костры ночью в буран на чужом бугру, ни принятие пищи на снегу, ни палатки, ни собирание бычков и дурацкие политзанятия. Я сам свою жизнь устрою, как мне того захочется, а это всё идёт только через силу и приказ, поэтому и встречает яростное сопротивление. Все всё понимают и все грамотные. Но я против умирания без толку сейчас вот тут в чужом краю и не известно, за какие такие мои грехи. Все высказали своё отношение и к службе и к учениям и глупостей много увидели и непродуманность и головотяпство и всех собак на командиров глупых повесили. Костёр больше нет желания поддерживать, страшно даже подумать, что мы натворили. Деревца-то посажены и правда рядочками, а мы их сикирами на уровне колен положили на землю и спалили не за что. В сад колхозный нас нечистая занесла, не иначе, пора валить отсюда, пока хозяин или полицаи не припёрлись. Это, кажется и до взводного дошло. Быть хозяином Германии, но не до такой же степени. Машина и минуты больше не могла здесь оставаться и торчать бельмом на снегу. Сергей Гузенко, наш командир и начальник, велел нам немедленно гасить костёр и забираться в кузов. Костёр гасить, не распаливать в буран, ногами снегу накидали со всех сторон и прощальным белым столбом из пара и дыма долго провожал нас с того бугра. Машина снова пошла мытарить нас по канавам и буграм, валяя спящих со скамейки на пол. Учения начались для нашего взвода не очень ладно, как оно дальше пойдёт, посмотрим. Часа полтора нас ещё возили по не езженым дорогам, затем вывели на более-менее ровную лесную просеку и через некоторое время мы уже ехали по хорошей асфальтовой дороге к своему Ораниенбауму. Лагерь разбили на холмистой местности, кругом росли сосенки не очень старого возраста, таким соснам лет по пятнадцать от роду, под такими самые маслячьи места. Технику замело снегом, дорожек было протоптано не очень и мы попрыгав на землю, оказались в глухих местах, с ровным белым снегом и уходить дальше шага от машины ни кому не хотелось. На нас никто не обратил внимания, завтрак давно закончился, мы, очевидно, пролетели. Сергей Гузенко приказав нам срочно искать машину с палатками и матрацами, велел ставить палатку и указал рукою в направлении высоченного холма, ставить будете там. Сказал и удалился докладывать о ночных приключениях и невыполнении задания. Идти по глубокому снегу, какому дураку охота, кроме, как посылать духов и черпаков. Но такова наша доля, собрались и взяли направление на ЗИлы-131 с прицепами, что стояли под маскировочными сетями в сторонке. Солдаты нашей роты, выспавшиеся и позавтракавшие горяченьким, большинство в маскировочных пятнистых халатах, (откуда понабрали только?) стояли группками и обсуждали свои примитивные солдатские проблемы. Курили и фотографировались. Нам сразу стало за себя обидно и завидно за них. Поздоровались, спросили за знамя???? Они и не в курсе, не в курсе, что мы только, что приехали??? Сильно удивились и пожелали вешаться на ближайшей берёзе. Шутку юмора приняли, закурили Донских вместе с ними, поплевали палками табака из сигарет, поскулили по цивильным сигаретам, спросили за завтрак. Пролетели, почти час назад кончился. Ясно, на кухне ловить не чего, будем ждать обеда. Где все палатки? В твоей, да, машине? Угу! Давай откидывай тент, доставать их будем, с печкой, кольями, трубой и углём. Мужики, спрашиваем у них, как тут ночью-то? На чём в палатках спали? На щитах и матрацах! Ни фига себе! Радости нет предела, компенсация за прошлую ночь, ура, живём. Палатка из кузова полетела в снег и я с хлопцами поволокли её в сторону бугра, куда нам указали ставить. Сзади волокли печку, тащили щиты, колья и трубу с углём. Как ставить палатку, опята не занимать, солдат с первого раза понимает свою задачу, для этого его учителям лишь требовалось показать один разок и навалять хороших пилюлей по местам, которые попались под руку тогда. Снега оказалось непомерно много, и раскидать его ногами нечего было, и думать, не накидаешься. Ставить решили прямо в снег. Поставили, пошли за лопатами к нашим взводным водилам. Лопаты притащили, снег из-под брезентового полога полетел наружу. Часть снега оставили для того, чтобы придавить им края палатки, чтобы ветер их не поднимал. Поставили печку, распалили. Холодно и не уютно, на улице даже, пожалуй, теплее. Закинули на пол щиты из досок, на них разложили радами матрацы и нас выгнали из палаток на построение. Метель прекратилась, и выглянуло яркое солнце. Глаза от недосыпа и от яркого белого солнца резало песком, и они слезились от этого, мешая видеть перед собой и мешая нам смотреть против него на стоящего перед строем командира взвода. Командир взвода сообщил нам, что он узнал от командира роты, что БТР со знаменем прямо перед самым нашим прибытием, вернулся в целости и сохранности, что они тоже всю ночь пробовали найти дорогу и не могли это сделать в буран, но сейчас уже всё позади и нам от командования он передаёт благодарность! Ясно, наврал про свои подвиги, а про то, спалили пол колхозного сада, скорее всего до дембеля будет помалкивать. Ну и хорошо, что всё и все нашлись. А, как на счёт хавчика? Старшина роты сказал, что-нибудь сейчас сообразит, а пока приказано поставить людей в караул возле техники и палаток и велено выставить пикеты подальше от лагеря?! Чего он сказал? Какие ещё пикеты? Первый раз слышу про это и вот так оно всегда и бывает, только подумаешь о плохом, тут же оно обязательно материализуются твои самые худшие мысли. Идти в караул и быть дневальными по палатке мне не досталось, назвали фамилию и фамилию Вовы Тюрина и вот тот самый пикет упал прямо в наши руки. Что досталось остальным делать, нас уже не волновало, надо было выгребать из этой ямы, и мы кинулись к старшине Александру Алабугину, солдату, который ходил у старшины роты в помошниках и служил в нашем взводе больше года. Алабугин перепоручил это дело Вите Стоге, ефрейтору, человеку особо приближённому к Гузенко и удалился. Витя велел топать за маскировочными халатами туда, где мы брали палатку с матрацами, облачаться в них прямо поверх регулировочных комбезов и быстро возвращаться к палатке. Комбезы нашлись, попробовали натянуть, нормально, даже прикольно и понтово немного, почухали в них мимо всех к палатке. Витя, не говоря долгих слов, кивнул головой в сторону выхода из лагеря и велел не отставать от него. Потопали след в след, так он нас науськивал и внушал нам загадочным голосом, что пикет, это, мужики, очень секретное место, где вы должны лежать на земле не шевелясь и не дыша и во все глаза высматривать врага! Ясно? Ясно, но пока не дошли и не попробовали, пока не ясно и холодно. Куда ты нас потащил опять в сторону, обратную от палатки и чего ты нас агитируешь пикетами и разведкой, когда спать охота и нет мочи ногами перебирать по глубокому снегу, а тебя так ничего и не берёт, прямо не убиваемый солдатик и лопочешь и лопочешь, хоть бы дал трохи языку отдохнуть. Завёл, хоть мы тебя и уважаем больше всех и выделяем из твоего призыва за гуманность, сам-то дорогу обратно надыбаешь или только и сможешь по следам вернуться? Притащил в самую глухомань под сосны, ни звуков лагеря ни слыхать, ни людей не видать, разведчик хренов. Выбрал ямку в снегу под разлапистой густой сосенкой с низко опущенными до земли ветками и велел ложиться на снег и лежать, ждать два часа, когда нас сменят! Витя ушёл, а мы вдвоём остались. Вова достал пачку сигарет, бензиновую дешёвую и вонючую зажигалку. Он нашёл себе занятие, а, что делать мне, стою и думаю….. Вова про дом, маму, бабу, ребят стал рассказывать, я думаю о том, куда бы мне притулиться, чтобы хоть часок поспать. Кругом бело и тишина среди сосенок. Что мы тут забыли и на фига мне всё это нужно было? Вова курит, гонит сон сигареткой, я думаю. Не говоря Вове не слова, лезу под сосну и ногами начинаю выгребать из под неё снег наружу, Вова перехватывает мою мысль и кидается к соснам ломать нижние лапы. Моё дело, выкопать поглубже яму, Вова уже натаскал копну сосновых веток, их оказалось вруг больше, чем требовалось для вырытой мною ямы в снегу. Начинаем расширять яму в снежном сугробе и закидывать её дно лапником, получается неплохо. Если человек способен ещё думать и заставлять что-нибудь делать, то до того времени он не пропадёт и сможет выжить в полевых условиях. Выживаем и мы. Яма готова, валимся на подстилку и не сговариваясь визжим от восторга и находчивости. Что нам приказали делать, мы и не собираемся, понимаем, что это игра и пока нас не контролируют, считаем себя не забитыми духами, а вполне приличными людьми, оговариваем порядки в роте и прижимаясь бочком друг к другу, бормоча и не понимая, что мелем, каждый проваливается в свой сон. Всё, мы в пикете, нас ни один враг в ямке под сосной в жизнь не сыщет, да и какие тут могут быть враги? Учения ведь, всё понарошку. Спим. Что снится, не понимаем, холодно или нет, тоже не ощущаем, комбез с ватными штанами, маскхалат, намордник, трёхпалые рукавицы, да разве тут почувствуешь мороз? Ямка, что доктор прописал, веток столько, что аж с головой накрылись, два часа, как минимум нас искать не будут, ну, как тут не расслабиться? Кто нас отыскал первым, свои или враги, но шарахнуло по ушам, телу и мозгам так мощно, потом ещё, потом снова и снова, горы снега свалились сверху на наше логово, а нас подбросило и вымело из берлоги наружу, сердце колотило и не находило покоя, сосны при каждом БАХ-БАХ-БАХ роняли за раз весь ночной запас снега. Что-то стреляло так страшно и громко, так нервно и пакостно, что мы кинулись смотреть, где, это и что это?? Выскочили на половину горы, внизу была разбита стоянка нашего лагеря, а где-то за лесом, совсем рядом, воздух разрывали такими резкими и гулкими выстрелами, что полы палаток рвало с кольев от ударной волны и маскировочные сети ходили ходуном. Сон, как ветром сдуло, боевых стрельб нам ещё ни разу не доводилось слышать, что стреляло и почему так резко и такими страшными бахами, что человеческое сердце от страха лопалось на половинки. Инфразвук от выстрелов давил на весь организм и не позволял спокойно чувствовать себя. Спуститься с горы к палатке и узнать,что стреляет, побоялиь, всё же пикет и так покидали всё и тут околачиваемся. Заинтригованные, но не получившие ответов, пошли назад в гору. Стрелять не прекращало очень долго и сколько мы с Вовкой лежали, столько и вздрагивали от сильной силы ударов, стреляли так близко, что по ощущениям тела, это было будто прямо рядом с нами, а если говорить об ощущениях, которые мы испытывали, находясь в лежачем положении, то это был вовсе не кайф! Мы лежали и пробовали снова задремать, но думали и ждали только этого-БАХ! БАХ! БАХ! Земля детонировала вместе с нами, ну, лупят, ну лупят, из чего, интересно? Два часа в засаде пролетели, более-менее быстро, потом стрельбы закончились и мы задремали. Растолкал нас боец Колька Чистяк, его послали к нам с банкой горохового концентрата и почти пустой банкой из-под армейской тушёнки, он ещё принёс пол буханки черняжки и несколько кусочков сахару, которые вытащил из кармана и которые так потом долго хрустели от песка, попавшего однажды в тот карман. Колюн пришёл сказать, что деды просили передать, что сейчас их очередь менять, но они дрыхнут в палатке, типа перед караулом на пост, но вставать не собираются, они сказали, заладил долдон, сказать, чтобы вы за них тоже побыли тут и вот вам ещё передали из палатки поесть. Кто передал, почему мы должны тут оставаться, а они отсыпаются в палатке и им взводный не указ? Я не могу знать, они сказали….. , твою мать, заладил, они сказали, они сказали! Скажи лучше, из чего это там так стреляют, может знаете там в палатке? Говорят, что стрелять почали танки на полигоне, это далеко отсюдова, это не тут вовсе. НИ фига себе, думаю, а кажется будто, что танки стоят прямо за соседней сосной! НЕ, то далеко отсюда. Радости ты нам Коля не принёс, но за объедки с барского стола спасибо, конечно, Вова, с чего начнём пир доедать? Гороховый концентрат догадались погреть на печке, через дырки пар ещё продолжал выходить, тушёнка каменная, да её и греть не надо, столько желе и сала белого оставили, будем делать гросбутерброды из него. Жира из банки наклали поверх чёрных кусков хлеба и усевшись по- татарски начали пиршествовать. Разговор сразу приобрёл желанный добрососедский характер, что ни соврёшь товарищу, всё прокатывает и одобряется, верится и глотается вместе с куском хлеба, помазанного жиром. Запах, блин, просто давишься слюною, воздух морозный и свежий, скулы ломятся от давно не принимавшейся пищи, трескаем так, что аж за ушами хряскает. Нарубались хлебом, разбавили гороховым десертом и на боковую. Враг забыл про наше существование и мы тоже его не ждали, нам сейчас не до врагов было, мы покидали по кусочку рафинада и принялись на сытый желудок травить байки. Сколько нам тут ещё кантоваться, потеряли счёт времени, к холоду привыкли, да и выбора нам не оставили, положили и лежите, начальство думает, что всюду у него зер гут и порядок, а ты и лежи и думай, поймают тут и попробуй отбрешись, почему вторую смену тута валяешься, да ещё плохо дежуришь! До обеда никто так и не появился, перед обедом нас сменили и кончились наши сурковые времена. Обед отвалили, как положено, горячий суп из рожков, гречка с мясом и компот с хлебом, да, дали по солёному огурцу и луковичке в придачу. Обедать разрешили в палатке, тут мы с Вовой и узнали пренеприятную для себя новость. Кроме наряда, пикета и караула, всем разрешили три часа побыть(поспать) в палатке, эта новость нас так обидела и допекла, что у меня чуть котелок от злости не выпал, мы, значит, там под чёртовой сосною соснули службы, а тут люди, разморенные жаром, на свеженьких матрацах с одеялами, раздетые до ПШ, каждый на своём матраце сверху топили массу и только и делали, что нас дурней обсуждали и хихикали, как же сегодня некоторым не повезло! Смотреть в глаза всем было противно, но в армии кому, что выпадет, то и хлебай. Гордые, что полдня пробыли в пикете и осмелевшие, что нам теперь всё разрешается, сразу после обеда в наглую остались в палатке. Кое-кто попробовал нас выставить из неё, но те же деды, что нас оставили за них дежурить, попросили сержантов, вежливо так, чтобы нас назначили по очереди у печки дневалить, те согласились через силу и мы перекочевали к выходу из палатки и примостились рядом с нею. Ещё полдня прошли. Взвод, что-то там делал снаружи, мы изнемогали от безделья в палатке, деды спали на матрацах, в палатку время от времени забегали кандидаты, типа погреться и выгнать нас тоже на мороз, но, дудки, им дали по рогам и мы продолжали поддерживать огонь в печке. Кандидаты грозили расчитаться с нами после ухода весенников на дембель, но мы этого уже не боялись, мы знали, придут новые духи и про нас частично забудут.Время незаметно прошло и вот вам ужин и отбой. Все свободные заняли свои матрацы, которые мы ещё в обед сюда притащили, наши матрацы в говно были перемяты и изгвазданы, всеми без разбору валявшимися на них за день, но, где, чей и почему, в армии не принято думать, упал, если нашлось свободное место, вот оно и твоё, лежи и делай вид, что всем доволен и спишь и тебе дела до чужих разговоров нету. Весь вечер только и говорили о танкистах и сегодняшних стрельбах. Стреляли, говорят водилы, настоящими, не болванками, выстрелы были слышны по всей округе, но было это километрах в трёх-пяти от нас, никто близко не разрешит палатки поставить. Но и здорово, ребята у танкистов сейчас! Вот это настоящая служба, а что у нас тут за служба, о чём на гражданке расскажешь? Да, ладно, брось, у нас круче служба, кто, ну, сам подумай, кто регулировщиком служил? То-то, единицы! А в комендачах много народу служило, а? Опять же единицы, при штабе самой дивизии, ты всё своими глазами видел, всю армию и всю службу знаешь, вон, кого охраняем! И мы с Вовой тут же переглядываемся и хихикаем. Э, я не понял, вам там смешно? Молчим. Смешно, спрашиваю, это Куприн Толян из кандидатов, но борзый, что тебе дембель? Надо отвечать, все слышали, что это я смеялся. Смешно, говорю. Пауза. Щас начнут фофманы хреначит. Тишина. Если, кому смешно, то сейчас я сделаю тому так, что всем станет весело! Понял, повтори! Понял, больше не буду. Суки, готовятся занять места дедов. Остается половина срока до апреля, но и у нас оно прибавляется к черпакам, тоже, что-то, да значит, если на то пошло. Засыпаем и наконец-то по человечески спим, спим, спим просыпаемся, ходим поссать, снова спим и нет конца той ночи, вот, что значит не на лапнике из ёлок на снегу спать, а в собственной койке, пусть и на холодной земле, но под тобою щит из досок и ещё матрац! Роба висит на вешалках, которые мы таскаем с собою, они сделаны из проволоки тройки, вернее, из сварочной проволоки электрода, который принимает форму и помещается в валенке очень легко и всегда готов служить солдату.Печка мощная, мороз держит, окошки слюдяные, свет поступает через них, ещё темно за бортом. Автоматы стоят в козлах, сами поставили стволом к стволу, вот вам и пирамида, валенки тоже у печки сушатся, велели за ночь дневальным их менять по кругу и просушить к утру все до одного. Взводный сам сказал дневальному, приду, сушишь дедов, прибью! Сушить все подряд, до утра, чтоб все были идеальными. Спать дневальному нельзя, работы полон рот. Коля Чистяк или Цыбуля, как его окрестили после фильма про тайную прогулку сержанта Цыбули в тыл врага, пошёл при мне на пописать, возвращается, портянок, которыми были обмотаны валенки, нету, спрашиваю его про них, ему по фигу, он, по-моему, даже не понял, что поссать ходил и типа того, не проснулся или не хотел просыпаться, и повалился прямо в валенках на матрац. Бах и храп? Вот это человек! Что значит для солдата в армии сон. Провалился и я. От жара и духоты, от спёрднутого и влажного воздуха всех разморило и понесло скидывать с себя нательные рубахи, спят голые по пояс, в палатке не жар, а огонь, кто же так раскочегарил или это на улице отпустил мороз? Просыпаться и разобраться всем лень и пусть сгорю, но не отворю! Дневалит мой призыв Христов, парень хитрый до невозможности, парень который по прибытии в карантин повёл себя сразу дедом, дедом вёл и сейчас и вести так будет до самого дембеля, не убиваемый и не задрачиваемый ни кем, все очки, все норки, все наряды и неимоверные припахивания, а ему по хрену мороз, убейте его, но он стоит на своём, хулиган из хулиганов, передние зубы стальные фиксы, выбиты в многочисленных драках на гражданке и если бы в армию брали зеков, зек законченный и фиксатый по натуре. ГОРИМ!!! Кто крикнул и поднял тревогу? Толян Куприн, парень из Казахстана, горим, все на выход! По мне и товарищам, которые сейчас лежали возле меня у противоположного от входа конца палатки, стали скакать злые демоны, все почему-то ломонулись босиком именно в нашу сторону, в сторону стоящего оружия, но хватать его не собирались, а выпрыгивали босиком прямо в снег под кем-то задранный край палатки, специально придавленый снегом, у меня были секунды сремени на сборы и телепортацию через дыру в стене, успеваю заметить, что гора валенков осталась у самого выхода из палатки, что буржуйка белая вместе с трубой и сыплет искорками от неимоверного накала, что металлическая железка жестянка, что надета на трубу тоже красная! Во, раскочегарил барбос, а может и не он даже, мало ли кто там менялся за ночь, но все стали валить всё на него и оно так и оказалось. На всё про всё у нас были секунды, куда сигаем, и как оно босиком будет нам на морозе в снегу, пока не думалось. Первое и последнее, пожар и надо прыгать наружу, пока живой.
Владимир Мельников : Продолжение рассказа. На дворе мороз и темень, палатка горит и вправду, горит почему-то с макушки, горит большим пламенем, скажем так, факелом в небо и начало этот факел берёт прямо от красной трубы. Секунды на снегу босыми ногами и не чувствуем уже их, сейчас все станем Маресьевыми, ноги точно отрежут по самые яица. Руки, ноги, зубы, всё тело и нутро дрожат и не можем сообразить и понять от чего, понятно, от страха и холода, но страх и паника вещи разные. Понимаю задним умом, каково значение паники в армии и на войне, ясно же было, огня в палатке нет, вот они валенки, вот оружие, почему стадное чувство по крику одного идиота выперло босыми на снег и мороз, почему завалили пирамиду с оружием, где противогазы, подсумки, почему куртки и вещи все оставили и никто не прикаснулся из всего взвода к чему-нибудь и не начал бороться за живучесть, хотя бы чего? Паника страшное дело, а отсутствие учений на случай пожара или ночного нападения не проводились и проводиться никогда впредь не будут до дембеля. Родное авось и я тоже хорош, всем крикнули выскакивать и нам велели, выскочили, герои, типа быстро покинули палатку, молодцы. А во что одеваться и обуваться и чем воевать? А тот, кто командовал, дурак от рождения, а в армию по ошибке взяли. Смотрю на оружие и одежду, на валенки, вижу их стоящими и невредимыми, но ни один человек из взвода не дёргается в сторону палатки, стоим и греем ноги о снег! Секунды стоим, но они кажутся вечностью. Караульный возле палатки заметил, как загорелась палатка и подхватив с той стороны край палатки, чтобы не терять времени, взял и крикнул нам снаружи про пожар, вот и ответ, почему все идиоты и я ломонулись в этот проём, все подумали одно и тоже, если от туда кричат пожар, то там нет пожара, там наше спасение и русский человек не боится снега и мороза, он просто берёт и смигает в дырку в сугробы и другим велит делать, как я. Толпа собралась у палатки, а она разгорается сильней и только один самый отчаянный, тот, который орал про пожар и первый сиганул наружу, Толя Куприн, крикнул Вите Стоге, Пете Мельнику и Юре Андрюшихину, чтобы те крепко уцепились за растяжки и подсадили его на крышу палатки! Представляете цирк, человек босиком, ноги в снегу, сам, как есть Чапай, белый и без головного убора, со всей силы разгоняется, подпрыгивает, подтягивается на колу угловой подпорке, подтягивает к пузу ноги и на карачках по косому скату, который качается во все стороны и готов обвалиться вниз, карабкается, хватаясь за краешек брезента, что образовался по диагонали от верхнего кола до углового, карабкается, съезжает вниз и вновь рвётся к пламени, бушующему на макушке. Горит карман, в котором лежит красная от жара металлическая пластина, надетая на трубу и предназначенная для того, чтобы от трубы не мог загореться брезент палатки. Горит клапан, которым прикрывают ту самую дырку для трубы, когда не пользуются печкой. Клапан не был пристёгнут, его, видно, задуло ветром на трубу, он начал тлеть, потом вспыхнул и караульный это дело в ночи приметил и рванул к нам и первое, что пришло ему на ум, рвать край палатки с ближнего к нему края. Толян, не понятно за, что уцепившийся на верху (скорее всего за главный кол в макушке палатки, не за трубу же) рвал голыми руками горящий край клапана, орал от боли, но не сдавался. Ему, наверное, в тот момент больнее и обиднее всего было то, что он с таким трудом взобрался на виду у всех, что только он это один сообразил, что надо делать, сообразил, сидит, рвёт и кричит от боли, попробуй отступи и палатка сгорит и всё, что там осталось тоже, босиком много не навоюешь. Напало на парня простое человеческое упрямство, и отступать теперь было себе дороже и позорнее. Куски горящего клапана полетели вниз, на макушке огонь был оторван и оставалось только погасить сам карман и края начавшей гореть палатки вокруг железки. Мы тоже не стояли и не ковыряли в носу пальцами, по команде Вити Стоги мы бросились кидать на палатку и Толяна, пласты смёрзшегося снега и закидали его вместе с горящим клапаном. Про то, что стоим в снегу никто и не подумал мыслить и ныть, пламя сбили и ломонулись назад под полог палатки. Толяна, съехавшего на жопе по брезенту вниз, схватили и начали тискать и сдавливать все в своих объятиях, пожали руки и мы ему, он сейчас был для всех героем и спасителем наших жизней и имущества с оружием, все смотрели на него и уже завидовали тому, что отпуск, сто процентов, тому обеспечен и даже сомнений никаких быть по этому поводу не может. На всё про всё ушло несколько минут, но какое впечатление это оказало на нас и окружающих! Все свободные от сна рванули в нашу сторону нам на выручку, через несколько минут у палатки появились и ротный и замполит и наш командир взвода. Пока их ещё не было, все накинулись на свои комбезы и валенки, каждый понимал, что спать больше сегодня не дадут и надо заметать следы по бырому. Синюшные ноги, сведённые в ревматических судорогах, растирали своими портянками до состояния клешней варёных раков, так нам было велено старичками. Автоматы похватали и положили, каждый возле себя, комбезы натягивали, кто сидя на матрацах, кто прыгая на одной ножке у выхода из палатки. Командир взвода влетел в палатку следом за Лемешко, нашим ротным и Кузьмичём, нашим замполитом, все, кто, как кукожился в попытках одеться, так и зависли наполовину облачённые в форму. Что здесь произошло? Доложите по полной форме! Товарищ старший лейтенант, палатка нечаянно загорелась, но мы её успели погасить, Куприн Анатолий отличился при этом и если бы не он, то, наверное, она бы сгорела. А, где были вы в это время, товарищ старшина? Спал, как все. А дневальный тоже спал, КАК ВСЕ?! Заминка с ответом (спал сволочь, но как об этом сказать?) Никак нет, я лично проверял, клапан ветром задуло, он и загорелся. А какая должна быть температура на выходе из трубы и почему раньше такого не было? Раньше клапан был пристёгнут, товарищ старший лейтенант. Правильно! Раньше и бабка была девкой, а когда дед её трахнул, она стала мамкой того дурня, шо печку раскалил до красна, мне караульный уже доложил об этом! Всем приказываю через три минуты построиться у палатки, а вы товарищ старшина, отправитесь со мной писать подробный рапорт по поводу случившегося! Всем строиться! Время темень на дворе, все ещё не поднимались в положенные 6 часов, наш взвод стоит по полной форме одетый, в намордниках, валенках и с жезлами, на головах белые каски с красной полосой и звездой. Всё начальство перед строем читает нам всем мораль и кроет нас всех до одного одними и теми же матюками. Идиоты, придурки и как вас только в армию забрали, и кто вас таких сделал? А старшина роты ещё яснее ясного изъяснился заявив нам: ото лучше я сам бы вас усих зробыв, ото тоди, бачешь, може ж з вас трохы люды и получилысь бы в мэнэ! О! вот так и не рангом ниже. Лучше бы он сам для себя, как Урфин Джус, или Папа Карла, сделал солдатиков и играл с ними в войнушку, а мы ему, видите ли, не подходим, мы, типа, пальцем деланы! Всё, сон долой, утро ещё одного дня испорчено и точняк, дивизионка пошла не так, как мы трепали в кубриках о ней. Час, не меньше, нам читали морали по очереди, потом притащили устав и заставили вслух повторять прочитанное для всех. Потом велели раздеваться, так, как наступило время подъёма и начинать жить дальше по распорядку дня, делать зарядку, стоя в снегу и вращая тело по и против часовой стрелки, наклоняться и разгибаться, приседать (и падать при этом на жопу в снег и хохотать от дурацких упражнений), затем умываться, бриться, чистить форму и валенки. Затем приборка помещения и территории вокруг палатки, а затем повели строем в сторону походной кухни на колёсах вездехода. Завтрак, не отходя далеко от кухни (до палатки было около сотни метров), мытьё котелков сначала снегом, а после снега тёплой водой. Утренний осмотр и развод на работы. Какие работы? Обыкновенные, у нашего Гузенко до сих пор леса в Германии стоят не до конца прибранные, вы думаете, откуда у немцев ни одной хворостинки, ни одного сучка не валяется по лесам под деревьями? Так то наших рук работа, то его глупая башка придумала убирать все места стоянок, как будто в заповеднике, не оставлять после себя ни мусоринки, вот чудак и любитель дармовщины. Другие командиры взводов заводили подчинённых в палатки, заставляли приводить себя в порядок, подшиваться, штопать порванное, отдыхать, читать им лекции и рассказывать про свою службу, про армию и вообще про жизнь на свете, у нас же на подшиву и чистку сапог отводилось времени, как на дивизионной гаупвахте заключённым под стражу, секунды, от силы пять минут. Вот послал, так послал нам Бог командира, где же такие родятся самоеды? Жизнь в засыпанном снегом лагере протекала, как и на прошлых КШУшных учениях, проснулись по расписанию в 6 утра, оседлали своих коней и на рекогносцировку, приехали с разведки, сразу за завтрак, покушали и в штабную палатку с сумками и портфелями на совещание и военные игры на картах и в песочнице. Разница состояла лишь в том, что машин около штаба стало в этот раз в десять раз больше и территория для их размещения была выделена приличная. Прибывали командиры полков и подразделений участвовавших в учениях, часть воинских подразделений не входила в состав нашей дивизии, но придавалась из состава армии для организации переправ через Эльбу и другие водные преграды. Газиков и уазиков скопилось, как лошадей на ярмарке в Сорочинцах. Все прибывающие водилы первым делом начинали показывать окружающим себя и свою машину, у каждого на груди был прицеплен целый иконостас не заработанных, а выданных из сейфа командира роты или батареи, комплект солдатских значков с гвардией в придачу. Водилы, пока не знакомые друг с другом делали вид, что ухаживают за машиной, а пообвыкнув начинали встречать своих старых знакомых, лезть к ним с объятиями в слишком показушном виде, представляли тем своих новых друзей, знакомились с остальными и дело налаживалось, разговор переходил в нужное русло. От долгих сидений прогревали по нескольку раз машины, пробовали сбиваться в кучки по чужим машинам, находили, что поесть и чем угостить товарищей, говорили о командирах, службе в полку, о письмах с гражданки, о новинках вооружения, передавали по цепочке армейские слухи и сплетни про жён командиров, про поездки к немцам с жёнами за покупками, про детей, про привычки и заскоки своих шефов. Радовались, когда было, что про своего начальника рассказать, радовались или наоборот сожалели, что не там служить подфартило, трепались, а сами поссыкивали и поглядывали в сторону выхода из штабных палаток, чтоб не спалил их командир в толпе набившихся и загадивших командирский кабриолет служивых, хоть таких же, как и он сам водил. Солдат, есть солдат и место его на своём посту, вот будет свободное на то время, вот тогда и собирайтесь не по делу! Совещание заканчивалось для отдельных офицеров, машины резко отваливали и исчезали за белым от снега бугром. Скоро закончится основное и тогда мы все снимемся и двинемся маршем туда, откуда только, что вернулись старшие офицеры, проводившие разведку на местности. Сбор по лагерю произошёл не позднее 9 часов утра, звуки запускаемых моторов огласили лес, сети маскировочные упали с кольев, электрик Бодров поскакал по сугробам и бездорожью сматывать свои закидушки-шланги с электрическим током. Регулировщиков первыми выпихивали из лагеря и нам до конца пока ни разу не удавалось увидеть, как всё здесь завершается, в смысле, как быстро штаб сворачивается и как это происходит, лично нам на свёртывание одной палатки хватало десяти минут и на месте не оставалось ровным счётом ничего, ни щитов, ни матрацев, ни кольев с печкой и трубой. «Зебра», вращая свои мигалки на кабине, придавала нам ускорения и нервозности, всё казалось, что не успеваем и нас уже ждут на перекрёстках, и это действительно было так. Одновременно с нами ломали свой быт и комендачи, они на подобие муравьёв тащили из штабных палаток всё, что попадало под руку, они торопились больше нашего, их ждала опергруппа штаба и времени на разборку двух большущих штабных палаток отводилось мизерно, оба ЗИЛ-131 с прицепами подогнали вплотную к месту погрузки и работа закипела ещё активнее. БРДМы охраны, не оглядываясь ни на кого уже начали выдвижение из лагеря и встали далеко от нас и образовали собой начало первой колонны. За ними в хвост пристроились связисты на своём ГАЗ-66, затем их обогнал УАЗ-469 начальника оперативного отдела и встал в основание колонны, мы закончили погрузку своего имущества и стали грузиться в кузов и готовиться к отъезду на регулирование. Несколько минут прошли в ожидании командира роты, который весь распаренный и мокрый, с потными, сбившимися волосами на лбу, носился по лагерю и старался своим крутым нравом ускорить сбор и выезд из лагеря. До нас его вынесла нелёгкая вместе с особистом, два офицера зачитали нам приказ на переправу через Эльбу и просили быть предельно внимательными на переправе, особист слушал и пока не распространялся о цели своего визита. Переправа через Эльбу зимой по льду? Разве возможно подобное? Особист так нам ничего и не сказал, добрый он слишком, какой0то и не тянет на свою должность, старлей с усами Тараса Бульбы, не более того. Наверное так положено ему обходить владения и присматриваться ко всем здесь находящимся, смотреть на внешний вид и настроение бойцов и командиров, слушать разговоры в которые говорят солдаты, писать служебные записки и составлять рапорты вышестоящему начальству о состоянии дел в курируемых ими подразделениях. Снова посыпал мелкий снежок, а мороз и не собирался ослабевать, подмораживало и в кузове не больно приятно было себя чувствовать после палатки. Скамейки ледяные, в спину из-под тента дует и нет от этого спасения, подпихивай руки под борт, не подпихивай, рукавицами спину всю не перекроешь. Хватает рук только почки защитить, так и поступаю, руки обе за спину назад и держу их там дря сугрева спины, а тронемся, надо будет держаться за, что-то, да ещё и деда удерживать на себе, ведь опять завалятся на нас и хана, ни ногой пошевелить, ни руки переложить, затекут, сиди и не кукуй. НЕ ной, а то получишь на орехи, терпим до поры до времени, а что делать? Такие в нашем взводе порядки, ждём и не надеемся, что сами до этого доживём, так духами и останемся навсегда. Обидно. Машина начала движение, интерес к службе возрос, сейчас едем регулировать колонны в сторону Эльбы. Старики говорят, что все переправы проходят в районе города Магдебурга и Магдебургского полигона, самого большого полигона в Германии. Там своя третья ударная армия стоит, вот туда и держим сейчас путь. Тент с зади снова приторочен и никто не предлагает его опускать. Ныть запретили, умирать у заднего борта не отменили, сидят там Тюрин с Христовым, наш призыв, духи, а им всё нипочём! Не убиваемы об асфальт и не умираемы от любой холодрыги, откуда столько здоровья, сидят все облепленные наметаемым снаружи снегом, ресницы в инее, намордник аж искрится от снега, а они гогочут, эскимосы, как есть эскимосы, неужели есть люди, так спокойно относящиеся к морозу и ледяному ветру? Оказывается, есть, вот вам пример, и никто их туда не сажал, они сами эти места для себя определили. Ну, оно понятно почему. С осени эти места считались козырными и тут садились самые сексуально озабоченные и шумливые, любители понтов и дешёвой популярности. Сейчас они попрятались у кабины, где не дует и где целая когорта духов облепила их и согревает изо всех сил. Эльбу мы видели и не однажды, проезжали специально по тому самому мосту, где наши повстречали американцев в 1945 году, проезжали через старинные ворота и видели памятник, поставленный в честь нашей встречи. Не впечатлил, устарел морально и слеплен на скорую руку, как все послевоенные монументы, сейчас делают из гранита и мрамора, сейчас опять Эльба. Тогда по ней плыли вывороченные деревья и перекаты волн на огромной её скорости течения были впечатляющи, а что теперь? Замерзает ли она когда или всё такая же шалопутная и неугомонная. Едем на большой скорости, км 70, не меньше, иногда прибавляем, пока всё спокойно. На редких остановках выбрасываем регулировщиков, но пока не видно, что нас убавилось хоть на сколько-то. По пути своего следования встречаем много автоколонн с колёсной и гусеничной техникой, такое ощущение, что двинулись все войска, находящиеся в Германии. Чьи они? Не можем сказать, как не пытаясь рассмотреть номера машин. Многие номера замазаны солидолом и на них налеплены тряпки или обёрточная бумага. На бортах БТРов тоже номера закрыты чем то и номеров не видать. На стёклах машин налеплены картинки с квадратами, треугольниками и кругами, это опознавательные знаки частей. Их нам надо помнить хорошенько и отправлять только в определённом направлении, это я помню и пробую сейчас примерить это дело на себя. Дорога пошла в низину и стали часто попадаться водоотводные канавы и канавки, они разрезали луга и были практически пусты от воды, но достаточно глубокие, насыпи, по которым мы передвигались, были очень узкими, обсажены толстыми вербами и тоже высокими. Толстые стволы деревьев образовывали сплошной коридор, а сами стволы были окрашены в белый цвет по типу дорожных столбиков. Эта дорога нас вывела на просторный луг бесконечного размера и мы свернули с брусчатки на простую накатанную на траве снежную дорожку и поехали по лугу до насыпи, пересекающей весь луг. Насыпь была железнодорожной и по ней ходили двухэтажные электрички. Подъехав к насыпи, мы выбросили одного регулировщика и переехали её на ту сторону и встали. С насыпи была видна пойма большой реки, но она находилась от нас в нескольких километрах и до неё тоже лежало голое и заснеженное пространство. Голое, голое, только у насыпи кустарничек и больше ни лесов, ни посадок. Что мы тут позабыли и кого ждём? Спрашивать не полагалось, мы просто сидели в кузове, мёрзли, терпели холод, а метель всё расходилась, всё сыпала снегом и в кузове его столько под валенками скопилось, что бери лопату и кидай его обратно. Регулировщик на той стороне помаялся немного, да и пошкандыбал к машине, прилепился со стороны командира взвода к дверце и стал о чём-то того упрашивать. На железке было пусто, на лугу никого, чего мы выперлись сюда и кого ждём, да взводный либо опять заблудился, либо мы так быстро ехали, что все прибудут не ранее чем через пару часиков к переезду. Регуль, видно, надоел своим нытьём Гузенко и тот разрешил ему забраться к нам в кузов. Только он сюда залез, как начал настрополять всех против взводного, мы молчок. Полчаса посидели, околели, аж думать больно, но действий никаких предпринять не можем без команды, вспоминать стали ту ночь, когда палили пионерский костёр из садовых деревьев и кустарников, сто раз взводного вспомнили и простили. Какой бы дурак разрешил такое, а он сам спровоцировал нас и взялся заводилой быть и предводителем воровской шайки. Интересно, а немцы уже узнали про нас или они нас бояться, как огня и не сунутся никуда, посадят новый садик, что им стоит это сделать по новой? Интерес у сидящих в кузове появился, когда все услышали шум идущего поезда, это та самая электричка, что мы видели ранее, прошла в обратном направлении. Вагоны двухэтажные, но состав совсем смешной, четыре вагончика, в вагонах, по-моему, никого. Гузенко приказал завести мотор и одному человеку остаться у переезда. Тот, кто уже был высажен сидел тихо и не шевелился, все стали ждать кто первым решится покинуть машину и встать в самом скушном месте и этим человеком оказался я. Нет, мне было достаточно тепло под навалившимся дедом, моё место было почти у кабины, сидеть бы придавленным, да сидеть, но! Я захотел срать. Просто срать и больше сдерживать себя не мог, да грубо звучит, но что делать? В городе это сделать куда сложнее. Мою инициативу зарубили на корню, врезали локтями в обратку, я не сдавался, процесс, так сказать, был запущен. Стоит человеку только подумать об этом, а оно, ети его через коромысло, уже полезло. Получая пинки в спину я стал пробираться по спящим к выходу. Тысячи матюков не остановили меня, ноги за борт, автомат вперёд на снег и я почти на жопу приземлился снаружи. Адью, товарищи, мне сейчас не до вас, успеть бы раскопать лунку подальше от переезда. Машина покатила с горки от переезда по направлению к далёкой переправе, а я не чувствуя по собой ног понёсся к еле торчащим из снега лознякам. Я летел быстрее пули из ружья, все прохожие глядели на меня. Вот так, примерно и у меня было. Снегу вдоль насыпи по обрез валенок, что там под снегом, не знаю, ноги проваливаются, но моя цель кусты, туда, скорее, мочи больше нет терпеть. Из-за горизонта опять, кажется, едет електричка, разъездились, понимаешь, не дадут простому солдату просраться на воле. Выбираю место покустистее, ногами разгребаю место для отложения личинки, электричка видна хорошо. Да пошли вы все в ней сидящие, не до вас. Пробую разоблачиться, дело не простое. Курка кожаная с подкладкой застёгнуты на потайные пуговицы, руки не гнуться от холода, движемся ниже. Ещё одна проблема, все штаны на кузиках, кальсонов пара, вниз ничего не опускается, сука, мешают высокие, выше колен валенки, щас обосрусь стоя, электричка почти рядом. Хоть бы присесть, но присяду и уже не встану, процесс пошёл неуправляемый, электричка рядом со мной, я отворачиваюсь стою голой жопой к окнам, но продолжаю скидывать штанов дюжину и всё безрезультатно.
Владимир Мельников : Продолжение рассказа. Отчаиваюсь и от бессильной злобы на валенки, дрыгаю по очереди ногами в попытках скинуть их поскорее, чтоб сделать своё неотложное дело. Получается освободиться о валенок, остаюсь на снегу в одних портянках, сажусь и ооооо----кайф, кайф ооооо,,… блаженство и сразу вспоминаю анекдот про Петьку и Чапаева, когда Чапай спрашивал за кайф, а Петька, сам понимая это по своему, говорил, что он, мол, знает, что такое кайф и может Чапаю его получить. Так вот, заставил он Чапая купить целый ящик пива, пить его и терпеть, не отливать, пить и терпеть. Чапай пил, пил, терпел, терпел, но больше нет ему терпеть мочи, а Петька всё приказывает, пей, пей, пей ещё и тут Чапай не смог больше терпеть, скинут портки, да как жахнут струёй пенной в зенит, как проняло его, он как закричит: Кайф, кайф, настоящий, невиданный кайф словил я! Вот так и я. Электричку проводил своим выставленным задом, снегом вытерся, отодвинулся, натянул портки, завалился на спину и тал лёжа на спине в снегу вытряхивать из портянок снег, наворачивать их по-новой и натаскивать на ноги огромные валенки. За то время, пока я делал очень важное для себя время, подтянулись колонны с понтонами и полезли через переезд без меня. Мне до переезда надо было ещё топать и топать. Что регулировать, ясно и без наставлений, переезд не оборудован ничем, кроме трижды нарисованных по очереди красных полосок на знаках, ни шлагбаума, ни световой, ни звуковой сигнализации, просто дорога поперёк рельсов и всё. Моя задача заключалась не в перекрытии поездам пути, а совсем наоборот, перекрытии кислорода всем, кто вздумает сунуться на переезд перед приближающимся поездом. Очень хорошо, что я решил самую главную для любого регулировщика проблему и могу крутить головой на 360 градусов в поисках приближающегося поезда. Откуда он в этот раз покажется, не известно, из-за шума ревущих чумовозов услышать шум приближающейся электрички, нечего было и думать, просто стой на переезде и наблюдай за дорогой в оба конца. В одну стророну я могу обернуться за спину и разглядеть аж до горизонта, а вперёд смотреть сквозь строй проползающих мимо тебя машин более проблематично. Интересно ведь мне в упор рассмотреть ту технику, с помощью которой мы сейчас будем переправляться на тот берег, что они на себе такое тащат железное с барашками в виде металлолома. Что это за конструкции и как они их до воды через топкий и песчаный берег доставляют? Как в воде с этим обращаются, кто и где их этому учил? Пока зрелище не из приятных, старые и помятые не то КРАЗы, не то ЯРАЗЫ, Ярославльского завода, древние и еле передвигающиеся по снегу. Двигатели должно быть когда-то представляли из-себя мощнейшее из мощнейших, а сейчас дымящие и только знай, что захлёбывающиеся в рёве, но не кажущие изменения в возможностях показать силу, только рёв и дребезжание железа, как ползли черепахами, так и ползут того, гляди развалятся на ходу. Господи, как же они чадят и сколько они интересно жрут топлива? Это же почти танк на колёсах, а убитый солдатами всех призывов до смертного состояния, бедные машины, как вам сейчас приходится тяжело. Наблюдая за тяжеловозами понтоновозами, мне показалось, что они прямо срут топливом из выхлопных труб, из этих труб постоянно, что-то текло и прыгало внутри бульками, что это, вода из глушака или соляра? Вот гробы, так гробы. Следом за ними ползли мостоукладчики на базе старых танков, топливовозы, БТРы, ЗИЛ-131 с катерами на фаркопах, тягачи кузовные, просто колонны техники, состоящие из кузовных машин с имуществом и личным составом, бочкарей и кранов на базе кразов и уралов, для чего и куда всё это ползёт, что там впереди творится и как бы на всё это самому посмотреть. Показалась сзади опять двухэтажная электричка, понял, что настала моя очередь командовать, выскакиваю перед чумовозом цистерной и встаю замертво с поднятым жезлом. В кабине прапорщик наверное по началу подумал, что это очередной камикадзе-смертник, который обалдел от службы и мороза и бросился под колёса его авто. Поезда ещё ему из кабины и не видать, прапорщик обалдело вертит в разные стороны головой, не соглашается с тем положением, что всем, значит можно проезжать было, а ему нет и вот это «недоразумение в чёрной робе с катафотами на груди» смеет ЕМУ? ЕМУ, преграждать путь и не пускать его, позориться перед, рядом сидящим с ним водилой, ах ты гад, открывается дверца, прапорщик выскакивает на подножку и начинает материть меня под свист прибывающей электрички. Сволочь, я тебе сейчас устрою, уйди, дай проехать, у меня важный груз, уйди по хорошему, уйди и машет руками, как пропеллерами. Я стою, электричка теперь видна и ему и она уже так близко, что, по моему, пора ему угомониться и заткнуться, сесть в кабину и подождать всего минуту и я снова отойду на обочину. Бочкарь на первой машине заглох, прапорщик соскочил с подножки и с водилой кинулись под капот, потом в кабину, снова под капот. Глухо. Аккумулятор только клацает бендиксом, а сжатого воздуху не взяли с собой, амбец полный и торчать вам пока не дёрнут вас через переезд. Движение застопорилось и скорее всего в этом моя вина тоже имеется. Ищу пути для бегства, прапор злой и кулаки, что мои два вместе сложенные, вмажет по роже и прав будет. Их там ждут, а они ЧП тут устроили. Колонна тяжёлой техники разорвалась на переезде, первая её часть скрылась из виду, а сзади всё поджимали и поджимали прибывающие машины. Делать было нечего и прапорщик помчался вдоль колонны, стал приставать к старшим машин и просить, чтобы его кто-нибудь дёрнул и они смогли завестись и убраться от переезда. Желающих помочь не оказалось, никто не решался на проведение опасных манёвров, кому охота сползти на обочину и там самому застрять в глубоком снегу и не промёзшей до конца земле, тем более на таком сыром лугу. Прапорщик пробежал колонну до самого конца и только там нашёл себе попутчиков. Разваливая на чёрные со снегом вперемешку пласты, двигался по обочине к переезду большой четырёхосный ПБ-60, он не ехал, а юлозил из стороны в сторону, разваливая месиво вывернутыми в одну сторону передними мостами, его носило по снегу, он выравнивался и снова сползал с более-менее наезженной дороги. Глубоченные канавы из воды, грязи и гор снега оставались за ним, броневик полз, дымил из своих труб с двух сторон голубым дымом, но не сдавался. Прапорщик сидел на верху, уцепившись за скобу руками и показывал, куда надо ехать, машина чадила, но шла плавно и ровно. Ровно, в смысле, не прыгала, как сумасшедшая по кочкам, она плавно копировала ямы и переваливалась через них задирая задние или передние мосты. Вот это вещь, вот на такой бы на рыбалку по болотам, где хочешь проедет и не сядет на брюхо. А ещё я слышал, что каждое колесо имеет свой привод и подкачку, что до 13 отверстий из-под пуль может поддерживать компрессор и машина имеет два движка сразу. Двигатели все форсированные и мощные, правда, хлопот с ними, но это у каждой техники грехи имеются, это не показатель. Машина хорошая, правда, холодная, как наша «зебра». БТР приблизился к переезду, обошёл топливовоз, встал за переездом и стал работать на холостых оборотах. Прапорщик сиганул с него, погрозил для наведения на меня страха своим кулачищем и полез с водилой за кабину за тросами. Одной парой тросов не обошлось, накинули пару на крюки и стали стаскивать машину с переезда вниз. Завели её только, когда она сама пошла под уклон, смердячим дымом вдарили из глушителей, чуть не вмазались на коротком поводке в бронемашину, тормознули разом и стали убирать тросы и прощаться с выручившими их бойцами. БТР описал круг и вернулся к переезду, встал задом к подъезжающим машинам и остался в таком положении с тросами на снегу до вечера. БТР, оказывается, полагался для всех таких случаев и на каждом опасном участке нас всегда будут поджидать бойцы на таких вот машинах, готовые выдернуть любую машину, будь то переправа или перекрёсток или переезд. За чужими проблемами пролетело быстро время, в желудке стало бурчать и просить поесть хоть чего не то. Перед выездом из лагеря старшина роты каждому регулировщику выдал по шматку сала в вощёной бумаге, крупно посыпанного солью и примерно по пол буханки чёрного хлеба и ещё дал по несколько кусочков рафинаду, это, наверное, у самого себя украл. Сало и хлеб все запихнули в противогазные сумки, и я не знал, когда его можно будет начинать есть. Сказали, это НЗ, неприкосновенный запас, есть только в самых экстренных случаях. А когда конкретно можно рубать сало? Сколько времени? Да, чёрт его знает, но жрать при наличии сала и хлеба охота и нет мочи это скрывать от организма. Плюнуть я решил на приказы и последствия, больше сопротивляться самому себе не мог, полез в сумку и стал воровать сам у себя хлеб. Полезу, тайно корку отломлю, зажму в ладони, водилы и старшие отвернуться от меня, а я раз, одной рукой намордник вниз с носа тяну, а другой, как слон, кидь туда корку хлеба и стою, пускаю слюни и мороженый в снежную искорку хлеб. Размачиваю, как сибирские калачи и тащусь от удовольствия. Радуюсь тому, что моя служба самая лёгкая, стой и указывай куда ехать, а вот им каково, думаю, день и ночь, тяжело гружёные махины гонять, чуть заснул или засмотрелся по сторонам и в канаве кверху понтоном. А топливовозам? Миг и ты на небе, хорошо, если соляра, ну, а если бензин? А когда сало можно есть? Колёсная техника прошла, за ней поползли танки. Они пришли другой дорогой сюда, но переезда не смогли миновать, пришли не все своим ходом, часть машин на перекрещенных тросах, часть с работающими двигателями, но тоже на тросах, почему, не знаю. Машины были наверное пятидесятых годов, Т-55 и поновее, но до того допотопные с раздолбаные, что и воевать на таких скорее всего нельзя, наверное это из учебного центра или с полигона, на них наверное обучают водить и преодолевать преграды, стреляют тоже из них, а новые скорее всего не показывают, это секрет, понятное дело. Эти добивают, обучая только недавно прибывшее пополнение, этих и не жалко, если утонут на переправе, где же они их откопали? С танкистами двигались летучки и в их будках имелись встроенные буржуйки, они дымили брикетом и там был, наверное, сейчас Ташкент. Танки шли с откинутыми обеими люками, в правом люке торчало по одному танкисту на башне, механики-водители выныривали из-под башни с правой стороны танка, если смотреть на него спереди.Там был такой сдвижной лючок, отъезжавший в сторону и оттуда то показывалась голова в шлеме, то проваливалась вниз и так происходило с ней постоянно. Танки плыли в мареве из сизого дыма и столба копоти, который каждый танк выпускал сразу с двух сторон от своей машины, они гремели траками и лязгали железом, земля содрогалась и вибрировала при приближении машин к переезду, воздух превратился в гул и смрад, стоять вблизи машин было просто невозможно, танки всё время поправляли своё положение на дороге, газовали на подъёме и почти замолкали взобравшись на рельсы, качались, как на качелях, снова прибавляли газу, окутывали облаком смрада и пара и меня и себя и сваливались вниз с насыпи и там начинали притормаживать и вставать в ожидании прибытия остальных. Колонна из танков и летучек переправилась через переезд, слава Богу электричек пока больше не прибывало, наверное время было обеденное и хитрые немцы экономили на перевозках и электричестве, возить было не кого, чего гонять порожняком составы. У меня появилась возможность вплотную заняться поправкой своего здоровья, танки прошли, техники больше не прибывало, пора распечатывать НЗ. На улице стояла холодрыга ой-ёй-ёй, в поле, на макушке переезда и того хуже. Ветер на морозе много чего значит, как бы люди не одевались, не напяливали на себя горы тряпья, всё равно наступает пора, когда из-за отсутствия движения, вот, как у меня сейчас, стоя часами на одном месте, тут вот на пупке с рельсами, тело затекает от давящей на него массы навешанных причиндалов и стянутых тело ремней, от тупого стояния в валенках на одном месте. Это вам не сапоги, в которых можно устроить забег на местности, в этих чунях посрать нормально человеку нельзя, не то, что резвиться и скачки устраивать. Да, не замёрзли пока ноги, но сколько можно человеку находиться безвылазно на улице с морозом в 8-10 градусов? Нет, не меньше, а если и меньше, то ветер прибавляет к градусам свои минусы, да если учесть проклятую немецкую влажность, сколько можно стоять и за сало не приниматься? Полез сам у себя сало воровать, руками лезу, а мозгами себя костерю, не смей трогать, старшина проверит, люлей отвесит! Руками сало достал и от соли штык-ножом очищаю, а вентиляция сознания продолжается, не смей, получишь от дедов за сало, что сожрал раньше времени. Сало и слова доброго не стоит, сало с живота с сиськами на коже, не сало, горе. Такое и в рот противно брать, его бы на гражданке обошёл бы на рынке и купил бы с четыре пальцев толщины, хлебом кормленого и молоком поеного, тьфу, а не сало. А соли-то, соли навалили, от души, куда бы её деть? Сало ни ножом ни зубами не режется и не жуётся, резина и есть резина, но голод не тётка, начинаю рвать, оттягивая в сторону обеими руками и пробовать глотать не жевавши. Аж слёзы от горя появились, во, жизнь и еды полно, а съесть не даётся окоянное. Танкистам ещё хуже, чем мне, смотрю, стали они из машин своих вылезать и кучками собираться на улице, закурили, прячутся от ветра за танки, курят, трясутся от холода. Шлемофоны не застёгивают, но вижу, мёрзнут в лёгких комбезах парни, что толку от тех поднятых воротников, продуло их насрозь через открытые люки, обогрева нет в них никакого, только в теории обогреваются, что там вообще можно нагреть? На башне всё нараспашку, у механика поддувало, размером с человека, это же какую тепловую пушку туда надо поставить, чтоб людям было в танке терпимо. Ерунда всё это, вон, как их за руки тащили наружу и приставляли полуоколевших и недвижимых к броне, это сколько же они бедняжки вымахали в подвешенном положении головой наружу, глотая дым и копоть в перемешку с грязью от впереди идущих машин? Это, где же их сгрузили с платформ или они прибыли вместе с нами по дорогам своим ходом? Танкистов стали определять по будкам с печками, наверное, в первую очередь пустили греться механиков, остальные более-менее кучкуются у своих машин. Когда же они дальше поедут и почему так надолго застряли тут. Время пошло на вечер, стало смеркаться, пошли круги перед глазами, это бываает тогда, когда человек долго вглядывающийся в одну сторону резко оборачивается и начинает видеть, не то, что есть перед ним на самом деле, а сначала круги и только потом различать в наступающих сумерках те реалии, которые скрывались за тёмными кругами. Про меня хоть и не забыли, но забирать отсюда явно не торопились, меня намертво присобачили без цепей к этому продуваемому и гиблому месту, хотя чего винить кого-то, сам напросился, да и на учениях ты Вовка, а они, оказывается, вот такие вот разные бывают. Молодец, что догадался подзаправиться и справить вовремя свою нужду, скоро станет ещё темнее и тогда можно будет не стесняясь делать всё, что тебе пожелается. Танкисты получили приказ на выдвижение и удалились от переезда, от них я унал, что переправу сегодня навести не получилось из-за льда, который покрыл реку и прилегающие её берега, понтоны не смогли сбросить, чего-то у перевправщиков не достаёт и всё отложили на завтрашний день, а ночью они будут пробовать ломать лёд и готовить места для сброса понтонов и наведения наплавного моста через Эльбу. Вот так вот, а я весь день только и мечтал о том, как мы проедем по переправе и сам первый раз в жизни смогу побывать на понтонном мосту и смогу похвастать в письме своим студентам в письме, родителям и чувихе. Стемнело до такого состояния, что валенок на ногах не видать, автомат, сука, мне за день так оттянул плечи и настолько насточертел, что я хотел его либо выбросить подальше, либо ещё какую кару придумать для него пострашнее и бросить ведь не бросишь, вспоминается сразу украденный на днях на глазах штык-нож у меня в наряде по роте, и кто их только придумал такими тяжёлыми и железными. Переправа не заладилась и на следующий день, то ли средств им не хватало, то ли лёд толстый был в намеченном месте для её наведения, то ли и не планировалось её вообще наводить, не могу ответить. Меня с этого перекрёстка сняли ближе к отбою, запихали в кузов, ни слова не сказали ни плохого, ни хорошего, все спали мервецким сном, всем всё было пох, люди были умучены голодом и холодом, сало распотрошили конечно все, но толку от этого было не много. На морозе надо горячим спасаться, пусть это обычный кипяток и кусок рафинаду, но это и есть настоящее топливо, от сала я, аж до утра все совал в рот снег и не мог утолить жажду. Какая же его зараза так просолила и зачем я его всё сожрал сразу, это не сало, это бомба, губы мои от соли и от ветра потрескались и облупились, жажда мучила, и не было ей утоления снегом. Рафинад я успел сожрать перед салом, от хлеба чёрного пошла изжога и стояла под кадыком неотступно. При каждом позыве она огнём разливалась и спускалась вниз к желудку, там давилась вместе со мною и я ждал новых приливов. Из чего в армии пекут чёрный хлеб и почему от него такая обильная изжога. По прибытии на гражданку я на чёрный хлеб долго смотрел, как на диверсию против народа, есть стал недавно и то только под селёдку или когда пьяный. До места, где разбили лагерь комендачи, добирались долго, кругом были заторы из техники и пока всё это объехали, да пока простояли в ожидании очереди на проезд на полигон, время подошло к отбою. Выгружались сонные и озабоченные только одним, скорее ставить палатку и пока сон не разогнали, валиться спать и греться, греться, греться. Палатку далеко от машины, в которой она перевозилась, тащить не стали, весь лагерь уже давно отдыхал, мерно гудел на окраине лагеря дизель, дающий электроэнергию, на деревьях в нескольких местах были привешены лампочки и слепили яркими точками, язык не ворочался и мы передвигались, как сонамбулы по снегу, загребали его своими клешнями, спотыкались о корни и падали на колени. Деды ругали нас за то, чтобы мы не порвали регулировочную форму, а работать в этой форме, я вам доложу, оооо и ещё несколько матерных слов в придачу. Попробуй поставить палатку, укутанный в кокон, перетянутый сто раз ремнями и ремешочками. Поставили палатку с горем пополам, закинули на пол щиты, на них матрацы, поставили печку и стали палить тряпки смоченные в соляре, закладывать в топку брикеты бурого угля и спать на ходу, протягивая руки в сторону огня и качаясь от усталости и пофигизма. Откуда-то притащились дежурные по кухне, притаранили нам в палатку два огромных солдатских термоса с ужином. В одном чай, ещё тёплый, но уже мыльного вкуса и гречка с тушёнкой. Поставили и к нам присоседились, мы им вопросы кидать: где мы и что вообще происходит тута? Всё очень плохо, мы тоже без обеда, только распалили кухни, всем велели двигаться к переправе. Старшина роты велел гасить форсунки и обещать, что на том берегу успеем, хоть с задержкой, но сготовить обед, говорил, что хлопцев обеспечил НЗ на такой случай, не маленькие, догадаются и слопают то, что положено в противогазные сумки. Снялись с насиженного места и стали строиться в колонну и начали выдвижение в сторону переправы, но, но простояли без движения на дорогах и вернулись сюда обратно, сказали, завтра по-новой будем переправляться. Блин, опять целый день умирать на морозе, где-нибудь на ветрогоне, хоть бы, что пододеть надыбать, да, где? Деды и кандидаты есть не стали, их и из пушки уже не разбудить, как попадали, кто где, так в намордниках и валяются, а в палатке воздух уже посуше и потеплее стал, поскидывали намордники и почувствовали, что живём, под ногами на снегу бачки с ужином, котелки в вещевых мешках, да где те мешки, так, руками поедим. Есть руками приходилось на пересыльном пункте в Калинине в кадрированной дивизии, тогда нас впервые посадили по 10 человек за деревянные столы и такие же длинные лавки, такие на похороны или свадьбы ставят, вот и мы, на свои похороны уселись кушать. Стоит на столе бачок и чайник без ручки и пара обитых эмалированных кружек и больше ничего, мы смотрим длуг на друга и удивляемся, а наряд по столовой говорит нам, все так едят, вас тут перебывало на пересылке, что клопов в халупе, лопайте, если голодные, а нет, так пи…дуйте отсюда. Вывалили мы содержимое из бака на стол, а в том содержимом видно пшено не провеянное, гороховые половинки и всё это склеено клейстером картофельным. Чай с жирными густыми блёстками, будто машинное масло до этого там находилось и сахар размокший на жирной алюминиевой гнутой мисочке, слёзы потекли от грусти и безысходности, отломили каждый по куску комбинированной каши, попробовали, зёрнами не обрушенного пшена поплавали и не знаем, как остальные, но я прямо сбежать надумал из этой проклятой армии. Чай и пробовать не стали, отравиться резону было мало, пошли побираться по своим друганам, у гоко-то ещё консервы сохранились домашние. Съели руками и не чухнулись, да и много-то съешь той сухой гречки, да ещё сидя на корточках в полусонном состоянии? Ели, скорее по инерции, раз принесли, надо есть, когда ещё дадут? Подцепляли гречневую кашу кусками черняги и объедали с краёв вместе с намокшим хлебом, давились, запивали чаем, спасибо фляжки остались при нас на поясе. Чая с собой налили про запас, чай, не вода, его за еду принять завтра можно будет и кусок запить на морозе, сладенькое всё же. (Великое спасибо старшине роты, хоть вспомнили про нас регулей). Старики, завидев бы, как мы ели, поубивали бы нас на том самом месте, они такого себе, наверное, не позволяли никогда, хотя, как знать, что там в их службе было, может и такого не было, может ещё хуже всё было. Печку раскочегарили до красноты, поделились, кому дневалить и пристроились, кому куда выпало, рядом со старичками на матрацы, не раздеваясь и не разуваясь. Ночь проспали без тревог и приключений, утром поднять было людей проблематично, всё тело затекло, ноги в валенках не отдохнули за ночь, все чувствовали себя так, будто снопы молотили на них. Командир взвода, как всегда, бесился и орал, что сгноит на самых плохих перекрёстках, что специально снимать нас не будет подольше с перекрёстков, но на его ор и причитания никто не обращал внимания, на мороз идти дураков не было в 6 утра, гад и есть гад. Никто для него зарядку не отменял и уборку территории тоже. Водные процедуры, умываться, бриться и остальная каторга, это в такой мороз-то? Чтоб ты заблудился, где в лесу и все 5 дней дивизионки с дедом Морозом и Снегуркой общался, а нас бы оставил на недельку в покое, может, пожили, как люди и откуда, скажите, пожалуйста, такие неугомонные служаки берутся? Все взводы над нами потешаются и подъёживают, кого не встретишь, один вопрос, ну, как ваш взводный е..ёт вас? Е..ёт, да пошёл он…! Деды стали шутить с горя и говорить про меж себя: напишу маме письмо после учений и попрошу её щеночка купить маленького, чтоб, попрошу назвать его «Прапорщиком», а приду на дембель, щеночек подрастёт и превратится в большого и злого кобеля, меня не признавшего, а я тогда того «Прапорщика» возьму и повешу на дереве, чтоб поставть в этом деле жирную скулящую точку.
Владимир Мельников : Продолжение рассказа. Зачем же собаку вешать? Собаке, собачья смерть. Ну, а собаку-то зачем всё же вешать, мать ведь её твоя кормила, поила? А, отстаньте! Темень и холод, до завтрака час и чего ради нас из палатки выгнали, не везёт и всё тут. Завтрак, сборы, палатку в кузов и всё. Опять поле, тягачи и танки, БМП, БТРы и всё, как вчера. Всем надо в первую очередь, машинами заставили все полевые дороги, машины в несколько рядов на лугу, все жду, когда же сапёры наведут переправу? Никогда. Её так и не навели, а может то была просто игра, может зимой их условно наводят. (И следующей зимой 1982 года так же будет, только летние дивизионки откроют путь на тот берег Эльбы, но об этом позже). Колонны проторчали зря, солдаты успели пообедать в таком положении, а под вечер нас развернули и направили маршем на Либерозу. К ужину добрались до полигона, сплошь состоящего из песка и гуляющего позёмкой ветра. Регулирование выморозило нас до самых кишок, питание сплошь сухим пайком, мороз и мелькающие мимо тебя чумовозы, бесконечные колонны бронеавтомобилей старой конструкции и крокодилов, новая техника, старые БМП и танки, колонны, колонны, колонны. Палатки ставили на голом песке, здесь снег сдуло и он собрался у редких деревьев, потеплело или тут близко Польша и влияние Балтики ощутимее? Ужин, настоящий горячий ужин с хлебом, а не мороженными искрящимися кирпичами, горячий чай, горячий, даже не верится, что мы это сейчас едим и запиваем. Все чёрные от копоти, почернели намордники, грязная в пыли и саже форма, валенки облеплены комьями песка, песок в хлебе тоже чувствуется, потрескивает. (Летом жрать не возможно будет сообще, ни первое, ни второе ни хлеб, один песок и пыль, ездить в кузовах будем только надев на морду противогазы, чтоб не задохнуться от пыли) Стали говорить, будто здесь при немцах концлагерь был и рядо есть ещё место, типа Миллероза, и там то же самое. Поползли слухи, что комдив очень злой и не довольный тем, как проходят учения такого масштаба. Стали умники говорить, что из Либерозы всегда направляемся в Гарц, что марш будет на целый день и сейчас все должны выспаться, как можно лучше. Мне это не улыбалось, опять целый день на холоде, стоя и наблюдая, как нормальные люди едут в кабинах, в кузовах, да, там тоже не май месяц, но там хоть сидеть можно и ветра нет, а тут? Ночью снились колонны, идушие на меня, я пробующий их отрегулировать, машины и танки не слушающиеся меня, какие-то немцы с автоматами, наш взводный перешедший на их сторону и ставший власовцем, я спасающийся от него и его немцев…. Чёрти, что, наверное сказались эти дни вселенского переселения, я никак не ожидал, что в одной дивизии может быть столько танков, БМП, БТРов, тягачей, катюш, пушек, понтоновозов, миномётчиков и просто зилов и уралов с солдатами в кузовах. А сколько, интересно, в Группе войск? При передвижении только нашей части, мне казалось, что только одни мы и воюем, что мы заполнили техникой все дороги Германии, а как же остальные дивизии, а чем они сейчас занимаются, или они тоже в то же время про меж наших колонн ходят? Уж больно много всего, колонны идут в течение дня и пройти не успевают. Утро сырое и промозглое, сырость забралась под одежду и колотит по утру, зуб на зуб не попадая, скорее бы горячего дали. До рассвета ещё далеко, но уже и без него можно кое, что разглядеть. Машины выстроились в многочисленные параллельные колонны в одном направлении мордами, что это значит? Значит много их и по другому даже на таком огроменном полигоне не поставить, все должны быть под рукой, всё должно быть на виду. Мне сразу вспомнился смотр колёсной техники недавно, тогда машины выстраивались таким же макаром и сейчас это повторяется один в один. Завтрак проходит чуток раньше обычного, чувствуется, какая-то спешка и нервозность, всем командирам передалось плохое настроение командира дивизии, люди боятся оплошаться и ведут себя на опережение, стараются всё успеть и ко всему быть готовыми. Вот и завтрак подогнали в половине седьмого, сейчас, что-то будет, в армии ничего просто так не делается. Появляется начальник штаба с командиром роты, замполитом и всеми взводными, обходят нашу колонну, разговаривают со старшими машин и водителями, принимающими пищу. Подходят к нам, мы отставляем котелки и приветствуем своего непосредственного начальника. Нам желают приятного аппетита, спрашивают, что рубаем, показываем, спрашивают, получаем ли мы дополнительный паёк, как положено регулировщикам, киваем и говорим про сало. Сало? О, сало вещь хорошая, а по много дают? Хватает, ещё остаётся. А вот это не порядок, всё, что выдано, положено съедать, служба трудная у вас, но почётная и ответственная. Начинают мозг выносить и попрощавшись, отчаливают от нас и направляются к другим взводам. Там всё повторяется один в один, ясно, начальника штаба пропесочили за промахи, так он решил общением с низами себе душу отогреть и отвести инфаркт миокарда на более поздние сроки, правильно делает, всё проходит, пройдёт и это. Кто первый проронил слово «сбор», так и не поняли, только задёргались все в разные стороны, кто доедать решился в темпе, кто скорее по карманам хлеб совать, кто котелок снегом теронул и в вещь-мешок пырнул. Помчались к палатке одни, другие с вещь-мешками в сторону машины, откуда их доставали. Понеслась Маша по кочкам, сегодня середина учений, ещё мучиться три дня. Учения обострили отношения между людьми, грязь в палатках, далеко до кухни, палатки ставить и разбирать никто не хочет, за едой идти тоже из-под палки, умываться, бриться, лишь бы сделать вид, чтоб отстали, подшива чёрная, как ночь, ею все тебе тычут в морду, а когда подшиваться и мыться, когда чистить зубы, когда нормально посрать не где, обоссали у немцкв все углы и столбы на перекрёстках, срамота, да и только. Вот теперь ещё раз ясно и понятно, от чего старички тогда в шлангит ударились всем призывом, вот она, правда, жизни. А кого это к нам ещё пригнали около взвода? Зенитчики, никак? А вас, каким ветром к нам прибило? Далеко видно закинут нас сегодня, раз целый взвод припахали на регулирование. Как интересно ставить то их будут, когда у них ни жезлов, ни робы чёрной с катафотами, да и вообще, на фига они нам? Зенитчиков расставили сразу на первых дорогах и перекрёстках по полигону и в ближайших дорфах, где собственно, регулировать было не чего, а требовалось просто задать направление головным машинам, чтоб те не пошли блудить по Германии. Нас повезли полно Ценным составом и стали расставлять по городкам и городам, по настоящим перекрёсткам и штрассам с интенсивным движением. Сколько этих городков, похожих один на другой, сколько интересного и необычного в чужой жизни, но, выставили, забрали, снова выставили и снова в кузов и обгонять рассредоточенные по рокадным дорогам колонны. Оставили меня в диком месте, в обычной деревушке, указывать выезд на главную дорогу и при необходимости её же и перекрывать с другого конца. Деревня в два ряда домов, старая низенькая кирпичная кирха в одну маковку и никого на улицах. ТО ли на работе люди, то ли нет тут никого, поумирали от страха все, стою и жду машины. Никакой радости или достопримечательности, просто деревня и дорога проходящая через неё насквозь. Колонны с тяжёлой техникой через меня не пошли, прошла однажды, какая-то часть и в течении пары следующих часов больше ни кого. Стало ко мне закрадываться в душу чувство брошености опять, вот, чувствую, что опять глухняк получается, хотя гоню мысли от себя, ведь шли же машины, и я их направил куда надо и наши туда уехали, а больше нет никого и всё. Стою и ищу, где бы пописать, но так, чтобы успеть обратно на перекрёсток вернуться. Только придумал куда забуриться, как вылетает на огромной скорости будка на колёсах, вся в солярошном чёрном дыму и проскочив мимо меня в правильном направлении, бьёт по тормозам, открывается дверь со стороны старшего машины и прапорщик Василий Захарченко сипло кричит, стоя на подножке в мою сторону: эй, давай быстро в будку полезай, ваши велели мне вас собрать по дороге! Быстро в будку, пошёл, пошёл вперёд, это водителю походной солдатской кухни на колёсах. Во, собаки, точно, не зря мучил себя догадками, прошли колонны основной дорогой, это аппендикс, какой-то получился или резервный путь, выставили, так, на всякий пожарный, вот и прошли несколько коротких колон мимо меня всего, понятно стало почему в такую дыру поставили. Видно много было путей, по которым можно было выехать из Либерозы, а чтобы все машины пошли в нужном направлении. Германия полна дорог и дорожек и каждая из них ведёт на полигон, их столько в ГДР, что диву даёшься, где самим немцам жить? Учения, это и радость и горе для простого солдата, но и на них можно поискать позитивчик, вот, например города и деревни, как у них всё классно получается, ни одного деревянного дома, кругом кирпич. Говорят, что уехать из деревни невозможно, за дом приходится выплачивать кредит в течение 25 лет, есть и большие кредиты, это же несколько поколениям хомут на шею и главным в семье считается старший сын, так это или не правда, говорят, а раз говорят, то значит слышали от кого-то, а тот сам с кем-то говорил, значит надо верить хотя бы этой информации, появится новая, сравним со старой. Едем в сплошь состоящей из нержавейки машины. Всё внутри походной кухни на базе ЗИЛ-131 нержавеющее, скользкое и блестящее, стоять в валенках на прорезиненной подошве большая проблемма, сесть не где, только на столах можно примоститься, но кто же тебя такого чумазого туда пустит, сами на ногах вокруг котлов прыгают. Машина изнутри представляла из себя следующее: впереди поперёк будки перед кабиной размещалась варочная панель со встроенными в нержавейку двумя котлами с водяными рубашками и форсунками, встроенными в них снаружи. Форсунки работали на солярке и грели воду, которая омывала сам котёл и получалось так, что готовили на пару и пригорать ничего не могло по определению конструкторов. Форсунки в данный момент гудели наподобие реактивного двигателя МИГ-21, повар готовил воду для обеда, фиолетовое пламя било во что-то, а ударившись о встречную преграду, со злости обхватывало в клещи то, что мешало вырваться наружу и гоготало от радости и счастья. Горячий воздух с чёрным дымом вырывался через пламегаситель, накинутый на стальную трубу, и освободившись от обузы тесноты, радостно размахивал чёрным флагом и рассеивался на просторах ГДР. Левая половина кунга на колёсах была отведена под разделочные столы с ящиками, набитыми посудой и всякими поварскими причиндалами. Правую половину занимали шкафы из нержавейки с хранившимися в них крупами, солью, приправами и ещё чем-то, не всё удалось рассмотреть, видел только то, что открывалось или выдвигалось. А вообще мне было здесь тесновато, повар, помошник дневальный и я. Три человека для тесного кунга многовато, согласитесь, я вообще удивляюсь, зачем они меня подобрали, проехали мимо бы и сказали, а мы никого не встретили, может я бы к немцам сгонял погреться, я серьёзно говорю, мысли у меня такие уже были и не один раз. А, что мне, умирать брошенным, я что, собака, которую выкинули на мороз, пусть себе снежную нору роет и пропитание добывает, а хозяин будет самогонку хлестать, да холодцом закусывать? У меня уже и план созрел и сценарий в голове лежал, ещё час не покажутся на глаза и при первой возможности пойду в ворота стучаться, попрошу позвонить в Хайдэ, нас так учили, да, серьёзно, говорили, если потеряемся, останавливать немцев и просить сообщить в Хайдэ, они, мол, знают про нас. Наивный был и доверчивый, я и правда думал, что стоит мне попросить немцев и они тут же выполнят свой гражданский долг, ведь должны понимать они, как важна моя персона для дивизионки и что значит потеря бойца для армии? Интересно сейчас, а вышло бы чего путного или вызвали бы полицейских и грабёж приписали мне, а? На морозе и с голодухи чего только не придумаешь, и чего только не выкинешь, не ожидая от себя самого. Присмотрелся я в той деревушке к одному домику, выглядывали глаза из окон в мою сторону, занавесочек-то они часто не вешают на свои окна, я всё-всё разглядеть успел, может пожрать обломилось бы малую толику, а, ладно, человеку всегда всего мало, еду внутри тёплой походной кухни, разделся до пояса, дышу свободно, стянул проклятый намордник с каской, освободился от ненавистного автомата с противогазом, жую кусок хлеба и закусываю аж целой луковицей, которыми меня угостили добрые люди, понимающие нашу службу, жую, макая густо в соль луковицей, трескаю до ломоты за ушами, рубаю так, что сам перестал слышать гул форсунок и пытаюсь справиться со слезами, которые прошибает ядрёная Чипполина, а повар с помошником ржут и не могут успокоиться, гляда на то, как я справляюсь с гостинцем. Извени, брат, больше пока у самих ничего нет, комбижир белый, зелень, макароны, рис, гречка, лавровый лист, соль, да хлеб. Белый посчитан, только чёрного не жалко. А мне, что белый, что чёрный, лук, это здорово, жаль сегодня без сала выбросили на регулирование, я бы дал ему жару, ну, да и так не плохо. Едем и по окнам приседая, поглядываем, кто лучшее увидит снаружи, на ту сторону и кидаемся, прилипаем к мутным, запотевшим от пара окнам, оооо, уууу, ни ху….себе! Живут гады! Да у нас на Полтавщине краще! Где, брат, наша с тобою Полтавщина и Гомельщина с Борисполем и Жмеринкою? Скоро горы, начинаем очковать по этому поводу. В горах я бывал до армии, знаю, какие в Сочах и Пицунде перевали и горные серпантинные дороги, а на этих колымагах не проверенных и с водилами первого года службы, разве не страшно по горам-то ездить? Едем и пугаем страшилками про пропасти и лавины. Здесь снегу в горах ещё больше, должно быть, что там у немцев понаделано, не опасно ли нам туда соваться, столько тяжёлой и не габаритной техники. Не ужели потащат и туда понтоновозы и катера на буксирах или они уже отвалили от дивизии и остались у Эльбы продолжать свою игру в дивизионку, а танки? Не ужели и они пой дут по горным дорогам, зачем из Либерозы их гонять на другой конец света, нет, наверное мы туда только штабом поедем, остальные останутся лагерями на Магдебургском или других полигонах. Едем, в окна зуркаем и сплетни наводим, врём, кто, что вспомнит, лишь бы разговор поддержать, проверить всё равно некого посылать. Врём про богатсво в доме, про блядей и чувих, про свои геройские подвиги на гражданке, врём, а не врать нельзя, скушно правду слушать, переживать нужно, сочувствие выказывать товарищу, а у тебя самого проблем выше гландов, взять хотя бы институт, например. Сейчас у моих студаков сессия, что это такое? Я только из писем могу узнать, как оно учиться и первые четыре экзамена сдавать, а перед зтим 14 зачётов, один сложнее и ненавистнее другого, а злые преподы чего стоят? Тоска, отстану я и не смогу потом учиться, не будет мотивации, армия-то позади будет, чего бояться и чем меня потом можно будет родителям запугать, а? То-то. Но, говори, не говори, а не догоню я уже своих, придётся с салагами учиться, хреново, но одно успокаивает, я буду их гнобить и презирать, за то, что эти маменькины сынки попрятались от армии (про себя молчу, как сам прятался, я же уже честно служу, куда деваться, я отмылся, я как все!), я им устрою, дай срок дослужить, а там мы свою политику построим на курсе! Много переговорить успели, а вот и первые проблемы, на дорогу выпускают с предварительной проверкой состояния тормозов и рулевого. Отогнали на обочину наши же регуля поднятым вверх жезлом, а там все собрались, ВАИшники, зампотех с командиром взвода мазыты, ротный и ещё какой-то прапор с чёрными погонами, высаживают водилу из кабины, запускают сами движок, секунду ждут и пробуют тпронуться, рулём крутят от горизонта до горизонта и на месте, до пробного трогания и во время движения. Что за строгости? Проверяют и нашу кофеварку, отпускают и мы пристраиваемся за всеми в ожидающую всех остальных, колонну. Повар принимается засыпать промытую крупу в котёл, разделывается с капустой квашеной, разрешает дожрать остатки её нам с помошником и зырится в окна. В дверь снаружи стучат, это пришкандыбал наш старшина роты, спрошает про готовность обеда, остаётся довольным ходом процесса, но вылупливается на меня и пробует выгнать меня из будки, я понимаю, что мне тут вовсе не положено находиться в регулировочной одежде и готов десантироваться на улицу. Старшина выгоняет, а куда меня девать, сам не знает, потом разрешает находиться, но с одним условием, чистить горы картошки для офицерской кухни, которая находится чуть-чуть впереди нас. Бегу за оклунком картошки к полуприцепу и возвращаюсь назад. Повар уссывается проходимцем папой, старшиной роты, прикалываясь по поводу того, что тот своего никогда не упустит, всех припашет и всех озадачит. Ржёт и помошник, говорит с приколом, дай ему волю, он каждому регулю на перекрёстке по баку с картошкой поставить готов и как миленькие в свободное от регулирование время, будете хреначить ножичком картоху. Го-го-го-го-аааа!Вот заразы, юмористы, хреновы, влип я. Лук с капустой и хлебом, даром, что ли хавал? Опять заразы прикалываются, а, как в армии без приколов и подъёжек? Кажется, тронулись, пошли хорошим накатом, куда он так разогнал машину, под уклон ведь идём и очень даже под хороший уклон. Машина набрала хорошую скорость, впереди тоже идут больше тридцатника, сокращаем разрыв между машинами, я с ножиком наперевес, с картофелиной в руках, помошник тоже за нож взялся мне помогать, а как иначе, повар палкой полез деревянной помешивать в котле, всё зашибись! Одно плохо, напарили, вся одежда стала влажной и душно от сырого водянистого воздуха, который в холодном помещении ещё и мурашки от холода по коже распространяет. Летим! Страшный удар по кузову оглоблей из стали, что это? Не переносимый для слуха человека скрежет коробящегося металла и дерева над самой головой, крыша кунга рвётся в самом передке в районе дымоотводной трубы, она раздирается легко и быстро, дыра образуется с размер люка у танка, дымина из обеих форсунок перенаправляется прямо в салон и мгновенно заполняет удушливым огненным составом всё пространство, машина продолжает двигаться, будто ничего не произошло, мы в панике, не знаем, что должны делать и единственное, что успеваем, это откидываем защёлку и отталкиваем надаж дверь кунга. Дверь летит в обратном направлении, мы её хватаем с дневальным, повар пробует загасить форсунки. В машине всё же видно тоже, что-то почувствовали, а может быть, и оглянулись через заднее стекло, но ведь не так просто на горной дороге выбрать место для остановки и приткнуться на обочине. Сзади такие же духи-убийцы подпирают, раззявив рот, и строя из себя крутых парней и кто даст гарантию, что эти бравые неумейки не смахнут себя вместе с тобой в пропасть и не лучше ли поостеречься? Правильное решение, машина стала принимать по касательной правее, правее и остановилась, пропукая, летящие следом машины и не собирающиеся останавливаться. Нечистая всех гнала вперёд, каждый хотел попробовать себя в трудных условиях, каждый хотел приключений и экстрима. Прапорщик Василий Захарченко, старший машины, начальник АХЧ роты, толстый, как боров, кило под 150 весом, еле перебирая конечностями летел и пыхтел, как последний боец. Лицо его было белым, белым, он открывал рот, как домашняя рыбка и красиво его закрывал, пух-пух-пух, ртом выпускал воздух. Точно, ПУХ или Винни. Что же такое могло произойти, что нас так покалечило без причины? В кунге оставаться минуты больше было нельзя, чёрный ядовитый дым заполнил пространство и лез наружу и через дыру в небо и через открытую дверь. Мы пулей оказались рядом с будкой и кинулись осматривать пробоину, ё-моё! Отэ-то дырища! Двое пролезут и не застрянут, крутим головой в поисках врага испортившего нашу жизнь и находим в сотне метров от нас. Это странное и виденное впервые мною сооружение-ворота, смастыренные из стального балочного профиля и установленные прямо от одного края дороги и до другого, подрезали нас по высоте и мы, задев балкой трубу, торчащую довольно высоко с пламегасителем, вскрыли сами себе крышу, наподобие консервного ножа. Кто их тут, эти ворота поставил и с какой целью, но думать об этом надо было прапорщику раньше, а что до духа водителя, так с того, как с козла молока, какого-либо толку. Дурак, он и есть дурак, научился заводить, трогаться, тормозить и глушить и считает, что уже шофёр! Маленький, не выше метр пятьдесят пять, нос кнопочкой, стоит и только слышно: не видел я её, товарищ прапорщик, не видел! Идиот, как такое сооружение нельзя было не заметить, а если ты на права сдавал, так должен был и про ограничение габаритов по ширине и по высоте выучить! Скотина, это нея, это прапорщик стал ругать горе шофера, ты, не шофер, ты водитель кобылы и что теперь прикажешь нам делать? Котлы целы? Это к повару. Целы, я форсунки загасил на всякий пожарный. Молодец, хвалю. Давайте лезьте хлопцы на крышу, будем думать, что теперь с трубой и вообще делать. Ёкарный бабай, на морозе лезть на чёртову верхотуру. Попёрлись в чём выскочили на будку. Забрались и ужаснулись, здесь в полевых условиях ни хрена не зробишь, тут кувалдой рихтовать треба, ломок или монтировочка хорошая нужны, ээээ, натворили делов. Повар не при делах, он кашу с борщём полез доваривать, а нам пришлось брать в руки кувалду, ахать ею по трубе, сбивать пламегаситель, он теперь, как корове седло годился, монтировкой выгибать скукоженное железо, выбивать поломанные доски и более-менее законопачивать дыру. Многого на холодрыге не успели толком починить, главное, как просил Захарченко, это дать возможность на ходу повару готовить обед и чтобы дым поменьше попадал в будку. Да, куда там! Всё, что вылетало, возвращалось вовнутрь кухни на колёсах. Ох и удружил ты нам водитель кобылы и на фига я в эту будку полез. Тронулись потихоньку, прапорщик просил потерпеть, сказал нам, что за ним дело не станет и не обманул, выделил банку свиной тушёнки на троих и просил помалкивать, не распространяться до прибытия в роту особо. Банка тушёнки, это же столько мяса! Ноги скользят по мокрому полу, залезли жопами прямо на столы, плевать, сколько можно стоя от борта, до борта летать, дави её штык-ножом, намазывай жир с лаврушкой на чернягу. Не было счастья, да несчастье помогло. В будку весь встречный поток ветра влетает и гуляет по кунгу, нет от него спасу, как не кутайся в робу. Давимся на холоде холодцом с жиром из банки, пропихнуть не можем от жадности куски в глотку, веселимся от безысходности положения и поддерживаем друг друга разговорами, а иначе хоть плачь. Форсунки гудят, варят первое и второе, повар кидается к котлам, голова его в шапке, окутывается морозным ветром и скрывается в пару открытых крышек котлов, отпрыгивает он к нам, все глаза в слезах и красные уже, как у рака, хреново парню служба даётся, варить тоже, оказывается, не сгущёнку из банки трескать, тоже служба. С пяти утра, а бывает и раньше и до самого отбоя со своими котлами и поварёшками, ни пожрать, ни посрать, ни отдохнуть, только и гоняют все кому не лень, то один начальник припрётся, то другой, один умнее другого.
Владимир Мельников : Окончание рассказа. Горы Гарц. http://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/8/86/Harz_map.png Фото того заправщика и сам его водила Ерашов слева стоит на первом фото, на втором он сидит, а я пульцем указую. Обед практически был готов, можно было бы и стоянку устраивать и покормить горяченьким своих бойцов, но, служба, есть служба, ломимся вперёд и всё про Эйзенах разговоры наводим. Дорога стала настоящей горной и по сторонам смотрели с замиранием сердца. Водитель удачно копировал все повороты и пока вписывались всюду и дистанцию тоже соблюдали, но вдруг всё изменилось, пошли только почти на одних притормаживаниях и скрипе тормозных колодок, местами юзало и кидало на обочину. Колонна стала допускать разрывы и по-моему, это делалось намеренно, спускаться, целуя впереди идущий кузов, резону было мало, надо было и от задних держаться подальше, какие у них там тормоза, кто их регулировал. В одной из самых низких точек образовался странный затор из ПБ-60 и БРДМов, наших ротных машин и ещё чего-то, стали притормаживать, а потом вовсе встали. Выпрыгнули из кабин водилы и старшие и побежали вперёд, мы тоже не усидели и побросав картошку чистить, попёрлись вперёд, смотреть, что там случилось, раз все бегут туда. А случилось то, что случается всюду, произошла авария и погибли четыре солдата из пехоты. Оказывавется, один из БРДМов, водитель которого не справился с управлением, полетел на всю катушку с горы и протаранил впереди идущий ПБ-60, обе машины загорелись и говорят, будто в них, что-то взорвалось и четыре трупа увезли уже. Зрелище страшное и виденное нами впервые, вот она правда жизни, одно дело, когда тебе зачитывают на вечерней поверке приказ по Группе войск и перечислением погибших, повесившихся, сбежавших, отравившихся спиртом техническим или прибитым немцами, это далёкое и неправдоподобное, а чтобы из твоей дивизии, на обычных учениях гибли пацаны из-за простого духа, да и сам он наверняка накрылся в этом гробу на колёсах, как их все называли, вот обидно и даже не верится и тут же вспоминаем про свою трубу и кашеварку. Нас никто не хочет слушать, авария без трупов, это вовсе не интересно, это своим в роте расскажете. В машину возвращаться никто не собирается, все поразинули рты, поразвесили уши, привирают, кто на что способен, количество сгоревших увеличивается и мы разбредаемся в отсутствие новых приключений. Техника обгоревшая, но не до такой степени, чтоб наводить ужас, горело, скорее всего внутри, потом сбили огонь, а люди вероятно нахлебались дыма и просто угорели или получили сильные ожоги,это произошло, видимо, когда мы отстали и рихтовали свой кузов и выправляли трубу от печки. Машины стали объезжать место аварии пробираясь опасливо мимо них по самому обрезу дорожного полотна, ползли пять км в час. Так всем стоять до вечера и до полигона в жизнь не добраться. Очередь настала для нашего ротного УРАЛа бензовоза. Машина тихонько начала сворачивать в объезд побитой техники и всё вроде шло хорошо, но, но шофёру показалось, что не сможет он левым бортом разъехаться и вероятнее всего, зацепит торчащий жопой к проезжающим БРДм. Старший машины, наш зампотех Твердунов Юрий Алесандрович, выскочил из кабины и пошёл осматривать габариты для рулёжки, водитель же Ерашов, продолжал махать в кабине руками, работая над огромной баранкой, и виляя передними колёсами стал включать заднюю скорость, чтобы чуток побольше образовался запас для манёвра. Твердунов втал перед машиной и подняв перед собой обе руки перед грудью, начал зазывать взмахами машину к себе, двигайся, мол, всё отлично, проходишь и не беспокойся, давай, давай, давай, ещё, хорошо, хорошо… Водила бензовоза, не переставая махать до бесконечности то в одну, то в другую сторону руками, лежащими на баранке, решил прапорщика не слушать, а сдать чуток назад, а не двигаться, как ему помогали руками, вперёд. Ему, наверное, из высокой кабины лучше было видно и он всё же хорошо чувствовал её габариты, он стал сдавать медленно, почти не заметно для окружающих, назад и когда сам зампотех понял, что водила прав и правильно рулит, сошёл с проезжей части и направился к машине, чтобы забраться в кабину и продолжить движение. Машинв замерла на минуту, зампотех взобрался уже на подножку, отвлёк своим вниманием шофёра и тут УРАЛ, удерживаемый на тормозах и готовый трогаться, неожиданно дёрнулся назад, наверное водила резко отпустил сцепление и бросил педаль тормоза, топливовоз соскочил задними мостами с твёрдого покрытия, резко задрал морду, оторвав передок от асфальта и пополз в пропасть. В кабине началась паника, водила, по ходу дела, уже держал машину на скорости, и что было мочи вдарил по газам. Машина, странно сползая боком вниз в пропасть, продолжала бешено молотить всеми тремя мостами и сопротивляться своей, сто процентной гибели. Щебёнка летела назад, как от жерновов мельницы, мосты выли сильнее движка, зарывая огромные колёса в грунт, но удержать полную топлива цистерну уже не были в состоянии. Оставалось одно, не сдаваться и продолжать удерживать, сколько можно в таком состоянии машину, а помощи ждать было не от кого, все метались перед кабиной и кричали, бросайте её нах… прыгайте, прыгайте, да, что же вы не слышите, что ли?! Машина медленно сползала со склона и приближалась к росшим по обочинам пропасти соснам, передком бампера, правой его стороной УРАЛ цепанул сосну и она застряла между ним и радиатором, машина на время замедлила своё сползание, но продолжала молотить вовсю ивановскую мостами, дымина от сгорающей резины валила из-под протекторов, из под капотав тоже чадило, как из худого глушитела. Машина умирала, но не сдавалась, держалась из последнего. Нашу толпу зевак стали разгонять появившиеся мужики в танковых комбезах и мы приняли левее и освободили подошедшему задним ходом ПБ-60, стали помогать растаскивать толстенные тросы и накидывать на крюки. Зампотех так кабины и не покинул, только смотрел под низ подножки назад под мосты, перевешиваясь через открытую дверь, уцепившись одной рукою за скобу на торпеде. Из-за дыма топливовоза почти не стало видно, но тросы успели накинуть на крюки бампера и БТР стал пробовать потихоньку их натягивать. Получилось. Машину рвануло за тросами, но застрявшая сосна ещё дальше пролезла и стала только непреодоливым препятствием, но не спасителем, как минуту назад. БТР рвал из под себя снег, бушевал всеми колёсами и разворачивался не по своей воле в одну линию с тросами и УРАЛом. Манёвра ему не доставало, на асфальте сплошной лёд после пробуксовки и ослабить тросы нельзя ни в коем случае, машина не известно, как там себя поведёт и легко утащит за многими тоннами УРАЛА плюс топлива в цистерне в пропасть и их, как на аркане. Народу собралось вокруг столько, что если всем взяться за колёса и бочку топливовоза, то можно было бы на руках его вынести и поставить на ровную дорожку, сколько народу, столько и советчиков. Прибыло начальство ротное и штабных офицеров понабилось, а сделать ничего большего не в состоянии. Приказывают подгонять ещё один ПБ-60 и брать УРАЛ на вторую пару тросов, но уже встать так, чтобы бронемашины могли тащить в разные стороны горы эту погибающую бочку. Не было возможности встать цугом, поворот и зауженная часть дороги, плюс побитая техника. Накинули тросы и стал второй БТР расходиться в сторону горы, откуда мы все приехали, а первый ждал наготове и утягивал Ерашова в направлении движения колонны. Получалось, как в басне, только в роли телеги сыступал топливовоз, в роли лебедя и щуки БТРы, рвавшие машину из пропасти наверх, но расходящиеся в разных направлениях. Тщетно и бесполезная затея, машина и де дёрнулась дальше, чем стояла до этого. БТР энергично принялись работать всеми мостами и реветь моторами, закутывая окружающих зевак таким же густым дымом, что и УРАЛ себя в пропасти. Бесполезно, вкрячилась сосна за бамперище и только хвоя, да шишки с неё с корою летят. Трещит ствол, но, дудки! Хрена вы меня возьмёте, я тут столько бурь и лавин перевидал, а то, какие-то колымаги вздумали меня на раз сделать! Не взять на таком подъёме полную топлива машину, нет возможности её спасти, придётся бросать, жаль, хорошая была машина, но, приходится и не такое переживать. На то они и учения, жаль машины, кто виноват, оно, конечно разберёмся по прибытию на место, потом в дивизии добавим, кого надо снимем и кому надо, выговор по партийной линии влепим, сливайте топливо из цистерны! Это начальник штаба приказал и злой и расстроенный удалился к своей машине. Как сливать топливо? Да его же там несколько тонн? Как можно такое добро под откос своими руками, а немцы, а эти, что скажут? Спасибо, пожалуй, не услышиь, Эх, машины жалко и как это так повернулось, вывернули, и было разъехались ребята, эх, ну как же так, ох, какое горе. Командир роты старший лейтенант Лемешко, матюкаясь и сожалея, что всё случилось именно в той роте, где он был командиром, раздевшись до кителя, бросился вниз по склону к машине сливать топливо. Жалко было, но машина была дороже. Пробовали некоторые умники топливо спасти, по канистрам разлить или типа того, но при такой ёмкости и стоящих, врастяжку на дороге БТРах, разве возможно? А если машина оторвётся с крюков или лопнут тросы, а сосна? А если та рухнет или вывернется с корнем? Полетит всё вниз и любители топлива тоже. Сказали слить и освободить дрогу, значит, приказ надо выполнять, какой бы он крутой не был. Пробрался ротный к панели управления заправкой, дотянулся до вентилей и пошло пеной красноватого цвета, беззвучно и совершенно безобидно сливаться топливо в пропасть. Постояли минут тридцать или меньше БТРы и по команде снизу опять попробовали выдернуть УРАЛ из пропасти. Сосна качалась и не отпускала. Тогда придумали ослабить трос первого БТРа, что тащил на выход из ущелья и выбирать потихоньку трос в обратную сторону. Ослабили, машина не отпускала бампером сосну, стали БТРами рвать бампер, не обращая на то что происходит вообще и что может произойти далее, рвали, съезжаясь назад за тросами, выворачивали обеими мостами в зацеп и крутились по кругу на месте, пробуя взять силой сцепления поставленных боком передних мостов. За баранку УРАЛа пересел сам зампотех, солдата вытащили силой. Одно дело командир погибнет, другое дело салага пацан, хоть и прослуживший больше чем полгода. Пацан и есть пацан, от горшка два вершка, ростом мне до груди. Но, молодец, не растерялся, не зассал, сам бы теперь до конца справился, с двух БТРов не слетишь, топлива тоже нет, жить можно, покрепче бы ногами БТРам уцепиться, да где? Места нету и горы не дают манёвра. Сел зампотех и стал в сторону от сосны колёса передние гнуть, выгнул почти под 70 градусов и отмашку рукой из кабины врезал. Стали БТРы не тащить теперь машину, а валить на бок, тросы натягиваться пошли струнами, а мы вдруг стали на бампер обращать снимание, а он, гнётся, гнётся и как хлопнет, сосна назад пошла со всего маху и давай мотать кроной и стволом, а бампер отогнулся под 90 градусов, как пластиковый, машина почти лега набок, пошла команда первому БТРу двигать потихоньку а второму сдавать назад. УРАЛ, работая своми мостами, дёрнулся, как сом из воды, стал выкапываться из ям, образованных при буксования, поднялся в оттопырке на дыбы и медленно поплыл в гору за первым БТРом в направлении движения колонн на полигон. Второй БТР продолжал сдавать назад и упёрся в обочину, готовый подхватить, если, что случится с тросами первого. Тогда первому БТРу приказали остановиться (УРАЛ вылез передним мостом на асфальт и они стали мешать друг другу). Обойти БТР, стоящий поперёк дороги, чтобы прицепиться цугом, нечего было и думать и первый буксировщик, не ослабляя натяжения тросов, потихоньку стал давать газку и поволок, поволок, поволок за собой, странно погнутый передок УРАЛа и выволок-таки того из провальной ямы. Машины были забрызганы грязью и еле дышали и нервно подрагивая боками своих тел, дело было сделано, человек вышел победителем из сложившейся критической ситуации. Топливовоз разодрало поперёк рамы, кабина одним краем задиралась выше другого, бампер почти оторвало, а правый край его топорщился страшным крюком и уродовал ранее красивую машину. С БТРов скидывали тросы и колонна приготовилась к выдвижению через горы на полигон. Были ли ещё пути туда, откуда мне знать, я туда, как и многие, направлялись первый раз в жизни. У солдата не спрашивают, кинули в кузов и повезли, нравится, не нравится…. Учения продолжались. Обед наш накрылся, вся еда превратилась в месиво. Жалко было труда, хотя, что только солдаты не пробовали, чем их только не пытались кормить, съедим и это, это я да ещё пара человек знает про обед, а остальные лапу сосут в кузовах, на перекрёстках и в кабинах. Сам весь вчерашний день без горячего обходился, сегодня, хоть вот оно, под боком, протяни руку и поешь! Пока все зевали, позамерзали и не заметили сами, как, оно, когда плохо кому, то не до себя, то, что рук, ног не ощущаем, это только попав в кунг поняли. В кунге (поварской) было не теплее, чем на улице, но затишье от ветра, плюс запахи варева из котла! Повар не стал тянуть кота за яица, не говоря ни слова, полез в шкаф, загремел посудой, достал миски и молча стал накладывать второе в них, накладывал на троих, краешками губ улыбался и : война войною, хто первое попробовать хочет? А сам ложкой рисовую кашу без ничего уплетать. Все, но сначала самое вкусное, тоже ложки похватали и кашу рубать. Никому не говорите, ясно? Конечно, яснее ясного, давай, что ты там только, что предлагал. Попробовали первого, хлеба не могли наесться, борщ горяченный, от кислой капусты и томатной пасты набубуханой в миски, скулы сводит, Дырка нам всё покоя не давала, стали думать после хавчика, чем бы её законопатить? Придумали, запихнули мою куртку в мешок из-под картошки и сунули на ветродуй, чёрт с нею, лишь бы тут усидеть. В машине стало более-менее терпимо, потом надышали и от котла тепло шло, пока варево остывало и нам тепло отдавало. Ехали и думали, хана теперь Ерашову за УРАЛ, хана зампотеху и ротному, взводному мазуты тоже наваляют, жалко всё это видеть, а самое страшное, а вдруг и правда в БТРе и БРДМе солдаты погибли, вот родителям горе и как оно так случается, интересно. Вроде ехали куда-то, и бац, бац, столько происшествий за три дня учений. А если в масштабе всей ГСВГ посчитать, это сколько человек погибает и сколько техники без войны гробится. Не зря нас гоняли целыми сутками, а мы прятались по норам от начальства, хернёй всякой занималиь в каптёрках и кубриках. В лагерь, который разбили уже не нашими силами, мы прибыли ближе к темноте, Штабные палатки освещались, наши мотоциклисты отдыхали частью, другую часть ещё не сняли и первые ждали вторых. После прибытия на место, мне этот край совсем не понравился, снег и мороз такой силы, что провались они к едрёной фене, эти самые Гарцы и что здесь в них находится. Знаю только одно, что тут, где-то есть подземные заводы и город Нордхаузен, где делали ракеты Фау, по кинороману про полковника Млынского запомнил, что потом Американцы стёрли с лица земли этот город и всё. Бескрайняя темень и снег, одно спасение палатка, натоплена так изнутри, что баню дома так не топил, прочувсвовались к дубаку мужики, накочегарили от души видать, ну и правильно. Эх, знали бы, что мы видели сегодня, от зависти лопнули бы, хотя чему радоваться? Но, что случилось, то не по моей же просьбе, то без моего участие, я просто был свидетелем и простым наблюдателем, окромя машины нашей, но про это молчок, говорить пока не велели. Обедать по второму разу мне совесть не позволила, я и так боялся, что, не дай Бог прознают, что я лучше всех сегодня добирался, хана, выставят снова на ночь у палатке и заставят духов отгонять от будущих дембелей. Их много здесь, сам слышал. На верхотуре проторчали ночь, затем до обеда, а сразу после обеда стали собираться в Галле. Горы проскочили в «зебре» быстро и без шума. Что там ещё приключилось и с кем, про то не помню. В Галле добрались удивительно быстро, успели до отбоя машины заправить, сами с походного стола поесть и вот она наша любимая казарма, встречай своих замороженных и простуженных. Эх, какая всё-таки сила валенки на морозе, ребята и как они нам на дивизионке сгодились и как жаль, что всё тёплое бельё, в виде трико и свитеров с носками конфисковали перед учениями. Знали гады, что делают, всё пособрали, а как бы оно нам пригодилось. После учений пошли чирьями покрываться все, как один, откуда они только лезли, почти каждый насчитал их на себе не по одному, но меня пока Бог миловал. Первые появятся только в мае месяце, да размером с кулак, откуда эта зараза там бралась у солдат, но одному радуюсь, от грибка не страдал и домой не привёз, грибок пострашнее фурункулов будет. Неделю приводили себя и машины в порядок, бампер бензовозу заменили на новый, старый пробовали греть и рихтовать, прилаживали, прилаживали, да и выкинули под забор на заднем дворе. Кабину поправили, вроде и не заметно стало, что её изуродовали когда-то, но грамотный механик сразу отмечал её ненормальное расположение, но, что ей, замуж выходить, ей это не требуется, хотя к сиське её столько машин присасывалось и кормилось бензинов, хорошая была кормилица, слава Богу, что жизнь её не укоротили, дали пожить немножко и другим бойцам на ней поганять по дорогам Германии, чухая всегда только предпоследней в колонне.Что было нашим командирам? Да, кто же расскажет, но, как служили, так и продолжали служить и вроде вели себя так, как будто это для нас событие, а для них это норма на каждый день.
nikolai: В батальоне были только ГАЗ-66 у минометчиков. Если выезжали всем батальоном, то ехали на автороте
ВВГ: nikolai пишет: В батальоне были только ГАЗ-66 у минометчиков. Автомобили были ещё в хоззводах, ПАКИ на ЗиЛ 131 ЗиЛы -157 Топливозаправщики БТР ещё что то
nikolai: А что у нас в полку еще были 157-е? При мне в 74 и 75 на территории нашего и 68-го формировались батальоны для отправки на целину. Толи с дивизии, толи с армии собирали ГАЗ-51 и ЗИЛ-157. У нас в полку оба года собирали 157-е. Вот я и подумал, что и наши 157-е отправили
sergei: nikolai пишет: А что у нас в полку еще были 157-е? 157-е мормоны были в 243 даже до конца 80-х... Володя снова рассказы выставил...Когда читать...или так-"когда работать?"
ВВГ: nikolai пишет: собирали ГАЗ-51 Газ-51 уже точно небыло хотя и их в 1976 ещё выпускали
nikolai: При мне еще гаубицы таскали 131-ми до лета 1975г. Тащил я как-то по молодости лет бачок картошки, были в наряде по кухне, .. Выхожу из-за боксов автороты, а навстречу дежурный по части. Я рванул обратно, ,бачок засунул под ЗИЛка и в свою родную картофелечистку рванул. Сижу я картоху чищу, а тут вваливается тот от кого я убегал с бочком картошки. Молчали мы,как партизаны. Но старлей пощупал у каждого пульс и вычислил меня. А потом обьяснил, что не надо было бегать-все прошли через это т.е. были салобонами
свн: В отставку КОНКРЕТНО отправили "Мармоны-трумэны-крокодилы",т б ЗиЛ-157 в 1986 году , причем разбраковкой дб заниматься рембат..., но там ребята вечно занятые---они стрелки перевели на ремроты....В течении года все 157 (кроме спецмашин) были порезаны-движки, мосты, КП-сданы в рембат....
sergei: свн пишет: Мармоны-трумэны-крокодилы",т б ЗиЛ-157 в 1986 году Помоему у нас в батальоне один до 88 года стоял.а потом я в штаб ушел и уже не знаю,но спорить не буду-это машина хозвзвода.В памяти уже не осталось...
свн: Я и написал..-кроме спец машин.., к коим относились ПАКи, всевозможные летучки, эвако и тягачи...
ВВГ: nikolai пишет: При мне еще гаубицы таскали 131-ми до лета 1975г. Когда я пришёл в полк уже была батарея из Самоходок - "Гвоздика" 122 мм (прицепные пушки были в 68), которую при мне же развернули в дивизион... свн пишет: Я и написал..-кроме спец машин.., к коим относились ПАКи У нас в полку все ПАК - 125 и ПАК - 200 были на базе ЗиЛ -131, И даже ЗиЛ 157 (варемка как то так на слух звали) из нашей роты ушла на целину и Была заменена на МТО АТ на базе ЗиЛ 131. Но 157 в полку еще оставались, был даже 1 БТР на базе 157
свн: А у меня был ПАРМ-1М (рем мастерская автомобильная) -состояла из 3-х машин :-2-а ЗиЛ-157 (1982 года рождения-эфиопский вариант с ГУ руля и эл.системой зажигания).., делали арабам.., но те отказались....отправили в войска!!!
ВВГ: свн пишет: А у меня был ПАРМ Да помню в ремроте были такие машины (наши боксы 3 взвода были рядом с боксами ремроты) В 157 в кунге была буржуйка и тепло и картошку жарить можно, а в нашей МТО печка была на солярке менее практичная в этом плане
Валерий: ВВГ пишет: батарея из Самоходок - "Гвоздика" 122 мм (прицепные пушки были в 68),Да,со временем всё менялось....У нас уже были *Гвоздики* 2С1,КШМ и Поники,и в каждой бат..была прицепная пушка.
полная версия страницы