Форум » Армейский юмор » Армейские байки (часть3 ) » Ответить
Армейские байки (часть3 )
Admin: Различные рассказы армейской службы,страшилки и байки.....
Владимир: Так эти щитки у всех машин (танков) предусмотрены, только эффективность зависит от погодных условий
ВВГ: Наши танкисты говорили, что и их (щитки) были изъяты из танков, чтобы их не потеряли или не сломали, что то типа этого
sergei: ВВГ пишет: были изъяты из И это так!Все равно не боец отвечал,а вешали на командира.Хоть тысячу раз под роспись отдавай!!!!
ВВГ: sergei пишет: Все равно не боец отвечал,а вешали на командира.Хоть тысячу раз под роспись отдавай!!!! И правильно, потому что и боец и щиток это расходный материал, причём первый нужно ещё и кормить, что бы не орал, а второй протирать спиртом, что бы блестел как..., и при этом не перепутать как за чем ухаживать, да ещё следить за тем, что бы первый не спёр протирочный материал, и не употребил вместе с кормом для себя
sergei: ...а еще хлястики!!!!
ВВГ: Хлястики, это вешь более серьёзная, Это как переходящее Красное Знамя...
свн: Владимир Мельников пишет: признал кого-то, да? ...Володя!! Кто жестикулирует рукой -КВ! Но лично не знаком, а так сталкивался с ним при передаче танков в Союз!! Раза два у них в парке был еще лейтехой...-стоко времени прошло--жуть!!! ВВГ пишет: какой то щиток должен был быть ..на всех машинах есть щитки...и даже колпаки мех/водов....Но в данном случае- машины 65-67гр, и редко у кого они есть...ведь 15-17 лет прошло..
Victor: свн пишет: ...на фото танки и танкист с 68-го полка... По номеру видно, что это 68 полк, в конце 80-х годов номера на танках во всех полках сменились, у меня в 243 полку танки были в 1986 году -140, 141, 142 и т.д., а в конце 80-х годов - 340, 341, 342, 343 и т.д.
Victor: ВВГ пишет: Наши танкисты говорили, что и их (щитки) были изъяты из танков, чтобы их не потеряли или не сломали, что то типа этого У меня щитки были на всех машинах и на боевых (это само собой) и на учебно-боевых - там без щитка никуда, правда частенько ломали, приходилось выписывать новые, а без щитка вся рожа грязная!!!!
Владимир Мельников : Ребята, почему-то больше запомнились лица ребят без защитных щитков. Голова торчала наружу на четверть, было со стороны странно видеть, как танк пёр на скорости, а кто-то буд-то случайно выглядывал, вроде даже и не механик-водитель. Только на поворотах в городе его голова вроде делала, какое-то ныряющее движение, танк поворачивал, голова выныривала на большую высоту и снова ныряла пониже обреза брони. Летом и в тёплую зиму такие лица и были, закопчёные и измученные. Я всегда им завидовал, у них настоящая служба была, не то, что у меня. Но на первой дивизионке в зиму 1981 года было очень холодно, нас экипировали сразу в роте в валенки, намордники, разрешили пододеть ХЭБЭ под ПЭША, стали толстыми и неповоротливыми. Мотоциклы сразу отпали, грузились в зебры и поставили туда печки и угля ящик накидали. Сразу стало так тоскливо от предстоящего, куча дедов пыталась попрятаться в наряды, хрена с два. Оставили сержанта и дневального в роте и калеку ещё с гнилыми ногами грибком, сняли все наряды и всех долой на мороз вымораживать дурь. Ехали долго, часто стояли, много регулировали, возвращались назад и дорегулировали отставших и заблудших. Прибыли в места с канавами для отвода воды и деревьями, которые росли плотно вдоль дороги и все они были вербами и окрашены снизу известью или краской. Меня выбросили перекрывать путь нашим колоннам перед переездом однопуткой По этой однопутке швыдко курсировали двухэтажные электрички. Мне надо было следить и за электричками и за баранами, которым было плевать на всё, они пёрли и не думали о смерти. Снегу было по колено и местами выше. Переезд был не регулируемым и без шлагбаумовов. С какой стороны приблизится электричка невеличка, поди узнай. Крути головой, а оно мне надо? Спать охота, автомат обнял на груди, он мне гад всю спину проморозил, поставил кончиком ствола перед каской и спать. Стою и понимаю, что снится сон, дышу в себя под намордник вдоль груди, тепло, кимарю. Звон каски о свол, шок и головой во все стороны, часов нет, сколько стою, фиг его знает, когда снимут, забудь, не сказали. В противогазной сумке кусок чёрного мёрзлого хлеба и кусок жёлтого тонкого сала, одна соль сверху. Пробрался к нему, отмусолил, а хлеб зубы не берут. Лёд. Потом ничего салом обошёлся, потом пить умирал, как хотелось. Но самое интересное потом было. На реке лёд, а сделать ничего не могут. Танки переезд перешли и встали, сначала долго газовали, потом стали по одному глушить. А вот потом стали из танков бойцы вылезать и многие не могли разогнуться, так и приваливались к броне, потом подъехала будка с печкой внутри кузова и они туда по очереди стали забираться, наверное кому совсем хреново стало от холода. Я первое о чём подумал, так это о нашей зебре и печке, что туда закинули и сразу тоже захотелось бросить всё и так вот в свою зебру к печке. Помёрзли мы тогда, но больше всего огорчались деды и кандидаты, что переправа не получилась, они так нам хвастали, а оно вот так не сложилось.
Владимир Мельников : Наша комендантская рота, вернее, её часть на полигоне Либероза 1982 год февраль. Тепло, как в Ростове-на-дону зимой. Командир роты ставит задачу. Снимок делал замполит. Далее на фото наши зеброчки на Ютербокском полигоне лето 1982 год. Последнее фото в парке.
Владимир Мельников : Рассказ "Смотр колёсной техники". Смотр колёсной техники. Зима вступала в свои права, тепло давно покинуло землю. Розы спали до февраля под толстым слоем снега, сброшенного нами с тротуаров во время ежедневной уборки территории, им было сейчас лучше, чем нам. Один день учений, а сколько мороки. Ужас обуял нас, когда утром после развода мы прибыли в автопарк! Построение перед КПП парка, вводный инструктаж, пять минут на перекур и ….. шоб вононо сказылось, я таке тилькы на рысовых чеках у своём колгоспи бачив, не, ну самы побачтэ, ну дэ мы могли такой ось грязи побачиты тута, звиткиля мы йии прытахторылы, дэ воно тэ месиво, щёб так йим затарыця, аж ото пид самы ступыцы, дэ тий муляка, щёб тай на карданах привэзти його можно було? Родная незабываемая ротная речь. Точнее и красивее мысли не выразить по поводу увиденного нами и водилами и мопедами, увиденного и поразившего нас размером грязи, привезённой нами на своих машинах с учений. Боксы не были пригодны для размещения такого размера машин. Машины чистые, надраенные и выкрашенные в защитный цвет ацетоновой краски, пахнущие и грозные, во что они превратились и как уместились в ангарах, облепленные супесью и глиной от мостов до макушки кабины? Мотоциклы выглядели ещё жалче, на них лучше было вовсе не смотреть, а хватать в охапку и катить их с закрытыми глазами прямо на мойку и мыть их, мыть, не открывая глаз, чтобы не травмировать своё молодое и неокрепшее сердце таким безобразием. Руки от увиденного опустились даже у самых бывалых. Нет, они видели и похлеще, но рано утром, сразу после тёплой казармы, после тяжёлой ночи, после мытарств и только, что съеденного завтрака, нет, только не это, только не арбайтен. Требуем 10 дней санатория. Я вам устрою и санаторий и профилакторий, а ну, марш на мойку, даю вам на приведение боевой техники два часа и если я, не дай Бог, не увижу результата, я вас заставлю ходить гусиным шагом вокруг своих мотоциклов до самого ужина! Сказал командир взвода, как отрезал от пуповины, арбайтен и никаких гвоздей, сказал и шасть в курилку у КПП. Сам не курит, но в силу хохляцкого жадного характера, хоть на дурнычку понихает дымку, а что, и марки целы и удовольствие получено. Грех так о людях думать, да сам горазд до этого, не курю, но присутствовать приятно. Парк комендантской роты очень большого размера, места много, но спрятаться негде, всё пораскрывали настежь, все машины выкатили на серёдку, кругом один ветер хозяйничает, ни одного тёплого местечка. Наряду по парку тоже не есть мёд, в другое бы время можно бы и на КПП отсидеться под музычку, но не сегодня. Сегодня музычку запрятали под топчан. Сегодня Алдан будет сидеть в заперти. Старый приёмник и батарея из сухих аккумуляторов в бумажной обёртке не одному поколению водил согревала душу свои музыкальным голосом, сегодня она запрятана и о неё полный молчок. Слушать музыку запрещалось во все времена, приёмник подвергался конфискации и приводился в полное уничтожение путём удара о землю. Зампотех, командир транспортного взвода, командир мотоциклетного взвода и начальник АХЧ товарищ прапорщик Захарченко и сверхсрочник товарищ старший сержант, обсуждали вчерашнюю мутатень с выездом за город и последствия этого события сквозь призму нынешнего утра. К ним присоединился ещё они прапорщик, начальник автобуса для перевозки господ из числа женского персонала, а не далее, чем минуту назад прибились к дымному ковчегу адъютант комдива, водила комдивовской волги, старшина из сверхсрочников, товарищ Саркисян. Компания пухла дымным облаком на наших глазах, шапки полезли у товарищей командиров на макушку на подобие солдатско-дедовских, взмахи руками во все стороны и вращение рук словно пропеллеров, возросло, гогот и складывание некоторых, особо не терпимых к выражени эмоциями, пополам усилился, стремление к работе у нас заметно упало. Желание прислушаться к разговорам старших было непереносимо и каждый стремился, если, что и не дослышать, так домыслить самостоятельно, домыслить и переврать до обратного от сказанного другими. Утром так часто у нас бывало, собирались у ворот КПП офицеры, обсуждали свои дела, говорили про домашних, про службу, часто касались бабсой тематики, но завершали всё разговорами про охоту и рыбалку. Сегодня в разговорах очень часто слетало с уст словосочетание «охотничий домик», видно в ближайшие выходные кто-то из наших собирался отдохнуть на природе и чем-то таким заняться, что это было связано с охотничьим домиком. А может это мне привиделось, что все разговоры сегодня крутятся именно вокруг домика, которого мы не разу в нлаза не видели, однако уже свыклись с его существованием и оно нас это выражение крепко успело зацепить и распалить. Очередь на мойку была огромной, пробиться до источника воды было делом гиблым и совершенно не реальным. Мотоциклы свои мы решили сначала очистить от грязи, а уже после этого попробовать отмыть. Лить воду на замёрзшую в спицах грязь и сено было небезопасно, слой льда от такой процедуры мог только увеличиться. Вставать на четвереньки было в лом, но что делать, когда тебя обстоятельства ставят в такое положение. Положение для снятия оковалков грязи, облепившей колёса, заняли кто во что горазд, один завалился животом прямо на люльку и полез щепкой под крыло, другой перекинулся через бензобак и завис вниз головой, освобождая от ледяного плена пламенный мотор, третий сел на корточки и тыкал палкой копалкой про меж спиц, пропиливал впадинки на протекторах шин, короче, работа закипела, работать было всем в лом, но на миру и смерть красна. Видимость работы создавали все, отдавались работе с полной душой избранные, испорченные судьбой, приласканные начальством. Была и третья категория, категория, дождавшихся отпуска, но по какой-то причине застрявшего в роте и категория приравненных к ним. Эта категория (почти уехавших и почти получивших отпуск ) и делала основную работу во все времена. Делала своё дело и сейчас, лезла из кожи вон, носясь на виду у кучку командиров, то взад, то вперёд. Нам до них дела никакого не было, грязь не собиралась за здорово живёшь отваливаться, переползала с спицы на спицу, волочилась за палками, скребками и щепками. Руки ныли от холода, вода добралась аж до локтей. Работы в это утро навалилось столько, сколько не бывало ранее. Оно и понятно, снега и мороза такого пока не было, а оно на холоде и малая незадача кажется сверхпроблеммой. Работали не мы одни в автопарке, гудели ледорубы-топоры вне сетчатого парковского забора, это мотоциклисты регулировщики занимались уборкой территории, снежные искры сыпались во все стороны света, засыпая в первую очередь сапоги самих тружеников, превращая их ледяные вазы. Работа у них была почище нашей, дорога жизни не давалась никому легко. Толстый слой снега, затоптанный пешеходами, превратился сначала в не менее толстый слой наста, а в последнюю оттепель вся эта дрянь околела и стала настолько стеклянной, что лопатами уже не соскребалась, мокрилась, сочилась но не поддавалась. Части лопатам сделали обрезание, лопаты превратили в нечто рубящее, но результат оказался отрицательным. Лопаты при ударе о лёд, в силу своего малого веса, пружинило и отбрасывало при ударе о лёд на приличную высоту. Лёд рубиться отказывался, он всего лишь сёкся на мелкие полоски. Требовалось, что-то иное и достаточно утяжелённое. Скрещивание лома с топором позволило избавиться от недостатков прежнего вооружения мотоциклетного взвода, лёд пошёл косяком в дальнее плавание. Обочины были завалены льдинами и снежными брикетами, булыжная мостовая приняла удары ледорубов и отдала свой лёд нам. Отметины, оставленные нами в 1981 году должны сегодняшним немцам подтвердить наше прежнее существование в старинном городке Галле. Кроме работ на внешнем периметре и помоечных работ, видимость работ наблюдалась повсюду. В тридцати метрах от мойки, рядом со спортгородком, заправщик Ерашов орал до неба матеря и костеря раздолбаев перепутавших всё на свете. Гонениям поддались не только молодые духи водилы, орал заправщик и на старичков, пломбы на обеих бензобаках оказались сорванными то ли прямо сегодня, перед рулёжкой к бензоколонке, то ли ещё до тревоги, то ли чёрт их знает когда. Баки были во многих машинах заправлены по-разному и это при одинаковых условиях автопробега Галле-Запасной командный пункт-Галле. Куда делись излишки бензина и как они могли испариться (и такая версия предлагалась быть защитанной и оправдательной раздолбаями водителями), где их затерялись следы, когда все машины сразу по прибытии загнали в боксы и заправили на оба бака под завязку? Как и кому удалось вычислить недостачу или недолив, пока оставалось неясным, однако проверка показала исчезновение части топлива, а устав требовал, не взирая на незаконченное следствие, долива бензина и приведения боевой техники до состояния самостоятельного движения в случае очередной неожиданной тревоги. Мат не стихал до самого обеда, морды участников исчезновения бензина краснели не то от ора на их хозяев, не то от стыда и душевных терзаний. Следствие не имело шансов на доведение дела до вынесения приговора, бензин ещё с вечера покинул самовольно территорию части. Искать его надо было не здесь, а в частном гараже одного товарища геноссе, который ежедневно занимался грабежом казённого имущества, прикрываясь благим делом типа вывоза мусора со свалки. Бензин, масло, соляра текли рекой в том направлении. Большегрузный «Баркас» увозил в закрома частного бизнеса не только вшивое топливо. Канистры, радиаторы, аккумуляторы, электролит и кислота, стеклотара и автомобильные запчасти, ремни, прокладки, солидол, тавот, веретёнка….чёрный металл и даже туалетная бумага и фанера, всё имело хороший спрос и высоко оплачивалось старьёвщиком. Ор заправщика был расчитан на легковерных, часть выручки оседала в его чемоданах, одном дембельском и одном чемодане отпускника. Бензин превратился за сегодняшнюю ночь в несколько блоков жвачки, пару джинсов и один спортивный шерстяной костюм. На сдачу всю ночь трескали в каптёрке у водил колу и разговлялись синтетическим мёдом, заедая последний пряниками с подозрительным слоем глазури. Те, кто не трескал ничего, стойко переносил побои и в удивление своём в сотый раз теребил висюльку фанерку с непонятным оттиском на наружнем слое пластилина. Что ставилось да хотя бы тем же самым заправщиком вчера в потёмках и то ли красуется на дощечке сегодня ни бельмеса не ясно и подозрительно до крайности. На мойке вода лилась рекой в норку бесчётно, на заправке бензил утекал чужую норку, страна денег на армию не считала, отдавала ей не последний рубль, бойцы же, приученные считать по-немецки, освоили счёт на ять, пополняя свои бездонные чемоданы и лужёные желудки крохами с барского стола. Стол был такого большого размера, что полумиллионной группировке наших войск в Германии тех крох хватало за глаза. Гудели на мойке ульи, гудели на заправке, гудели на яме мотористы, копаясь в дерьме по самые уши, гудел сварочный пост карбидной сваркой. Каждому нашлось занятие, никто не мог сачковать публично. Варили фаркоп у мармона, помогали советами от четырёх до пяти человек, покатили баллон на замену проколотого в прошлую ночь, примазалось с советами шестеро, по одному человеку на шпильку, покатили УАЗ на яму, чуть полвзвода не подавили, ровно столько человек бросив свою основную работу, кинулись помогать давать советы, как лучше вытащить движок стальной трубой. В итоге бурной непроизводительной деятельности старослужащих и приравненных к ним кандидатов, на каждого духа пришлось по три мотоцикла, которых не только надо было очистить от грязи, но ещё и помыть, потом просушить, а если надо, то и пройтись из пульверизатора по крыльям или запаске. Не подумайте плохого о бойцах комендантской роты, работа не встала, а труд не стал менее продуктивным. Запуганные до смерти духи и приравненные к ним черпаки, попрекая друг друга слабостью характера и пересмешничая, выкручиваль из создавшегося положения, не теряя чувства юмора и желания перевести случившееся в разряд милой шутки. По другому в армии и не могло быть, никому не хотелось признавать себя побеждённым и задроченным кем-то, всё списывалось на молодой возрастной послужной список и слово «положено» по уставу. Положено только не по воинскому уставу, но уставу, сложившихся отношений в армии. Отношение к черпакам старослужащих списывало наезды на нас и давало твёрдую уверенность на изменение отношений к нам по прибытии молодого пополнения весной. Будучи духами по положению вещей, но не по силе духа, мы напитывались местью к своим сменщикам и не дай Бог быть услышанным нынешними дедами, готовили духам такие муки и наказания, что зная о задуманных нами зверствах, те пропустили бы не менее трёх призывов, а нас отдали в руки Нюрнбергского трибунала или создали бы новый, наподобие тройки ВЧК. Что произошло с курильщиками из числа строгих командиров и куда все подевались, стало известно только после обеда. Как он приспичил, никто и не заметил. Давило, давило на нервы голодом, а прокричали построение на обед, аж огорчились. Дело своё наладили до такого каления, что потеряли ощущение холода и голода. Вот, что значить озадачить проблеммой и загрузить мозги под завязку, оно при таком положении и думать о жратве и доме, аж самому противно. Работа дураков любит, а в армии особенно. Не закрывая рта мололи чепуху по поводу послеобедешного доделывания дел, надобнности в напоминании кому, чем заниматься не было, срать мы хотели на отлынивания дедков и их прислужников, без них и их подзатыльников дело скорее двигается. Нехай себе думают, что мы испугались и покорились, не будет их присутствия, оно для нашей же безопасности и здоровья полезнее. Работу мы доделаем, а что до части доклада, не стеклянные, не сломаемся при сдаче техники в руки их хозяевам, пусть подавятся неудачники. Впервые почувствовали себя нужными и мало мальски уважаемыми людьми, могли не выделяясь голосами даже вести тихие разговоры в строю перед ротой, во время построения на обед. Без разговоров нельзя, сразу организм напоминает о холоде, об отсутствие бушлатов, о надуманных великолепных качествах формы ПШ, по сохранению ею тепла. Её качества были надуманны, руки прижимались, как у птиц ближе к телу, бока закрывали локтями и пытались удержать искорки тепла. Построение длилось долго и очень долго, степень долготы определялась количесвом градусов ниже нуля на ротном термометре. Почему такой порядок существовал в роте, я не знаю, но одну тварь, которая, где-то застряла между автопарком и ротой, мы могли ждать до пятнадцати-двадцати минут. Наказание для опаздывающих почемуто приводилось в исполнение для всей роты, а сама тварь даже не подозревала об этом и передвигала в сторону строя даже не черепашьими шашками, а прямо лилипутовыми саженями. Меня всегда это бесило и приводило в ярость. Я до самого дембеля не мог понять, не ужели им жрать-то самим не охота, не ужели они настолько козлы, что им до всей роты в полторы сотни человек дела нетути? Зима убивала во мне человека, холод и голод изводили организм до полного отчаяния. Убежать многие задумывали, но двойные границы и не до конца добрые немцы охлаждали горячие головы. Оставалось только одно, подставлять лоб и почки под кулаки старослужащих, а всё остальное отдавать на растерзание голоду и холоду. И знаете, что мне было не понятно, а то, что и одежда была справная и еды было навалом, только зачем надо было скидывать бушлаты и идти чёрт знает куда, да ещё с весёлыми песнями для приёма пищи. И почему этой пищи, которой было навалом в столовой, не давали времени доесть и выводили на половине съеденной нормы на улицу? Зачем это делали и каким образом это увеличивало боеспособность, я до сих пор не понял. Может действительно мы много потребляли пищи и чтобы не поесть её всю, нас от неё и отрывали и с песнями уводили в роту. Ожидание обеда, завтрака или ужина превращалось в навязчивую идею. Говорили о гайках, а мысли были о том, что сегодня дадут на первое. Сказали матом слово, а послышалось «борщь», позвали подержать кабину, а почудилось «рота строиться на обед», спросил товарищ прапорщик пишут ли из дома, а привиделось, хочет угостить галетой. В столовой во время обеда почудилось, на вроде разговоров об очередном выезде за город. Сбились в тесную кучку в курилке после обеда, опять от писарей потянуло провокациями. Приехали из рейса водилы таксисты, новую пакость привезли. Ничего вроде не происходит внешне, а чувство беспокойства начинает одолевать каждого, начинают ползти слухи и провокации, дать отпор им некому, об их существовании пока не стало известно ротному начальству, даже сам начальник штаба и комдив со своим замом и начальником политотдела дивизии ничего не замышляют, но слухи рождают новый фантом, он поселяется внутри каждого живого организма, бойцы как крысы начинают делать запасы продовольствия, тащить в боксы и прятать в кабинах под седушками старые шинели и бушлаты, обогреватели и воровать дру у друга новые аккумуляторы. Комдив с НШ и НАЧПО ещё нежатся в своих тёплых постелях, а предатели карандаши и ластики взбудоражили роту очередными выездами в ближайшие дни за город и не в составе детского сада на выезде, как называли нашу комендантскую роту мы сами, а будто бы в составе аж всей колёсной техники дивизии. Замахнулись писаря и чертёжники, кивнули головой в знак согласия водилы таксисты, ойкнули спросонья комдивы и НАЧПО с НШ, вылетели пробкой из дома, не приняв пищи, да всё равно не поспели к изданию приказа о смотре колёсной техники. Меньше спать надо было товарищи под и полковники, солдатское радио без вас озвучило ваши намерения. Попейте чайку в кабинете на работе, а этого времени вашим писарям вполне хватит, чтобы ввести вас в курс дела. Не тратьте своё время на бумагомарание, а лучше займитесь приказом о поощрении отличившихся в этом смотре, до которого остаётся ровно пара суток. Двое суток времени мы зря не теряли. Каждое утро начиналось одинаково, подъём, зарядка, завтрак, развод на работы. Развод производился с усиленным информационным режимом, говорили много, предпочтение отдавали нотациям и запугиваниям. Позорили и костерили нерадивых и приравненных к ним. Вчера застали часть старослужащих, дрыхнувших в кузове прямо на штабных палатках, выволакивали спящих прямо за сапоги и я сам стал тому нечаянным свидетелем. Вытаскивали и далеко от себя не разрешали убегать, зампотех прошёлся костылём по горбешникам, командир транспортного взвода ремнём для генератора. Попыток дать сдачи или убежать никто не делал, да и бежать собственно, было не куда. Ротный узнает, сгноит на кичи или того горше, посадит в УАЗ и отправит в Ораниенбаум или Рагун на полигон для исправления. На свинарник в свинари не наказывали, то место было блотное и числилось за другим ведомством, ведомством товарища старшины роты прапорщиком Верховским и этой поганью он не позволил бы то место опоганить. Старшему ЗИЛа-131, товарищу раздолбаю Юрию Грабовскому, досталось втройне, от зампотеха, командира взвода обслуживания и своего командира взвода, прапорщика Овсянника. Овсянник не бил и рукоприкладством не занимался, об этом он сам нам говорил, голоса своего не повышал и нервов не растрачивал, убивал наповал работой. Раз и долой всё из кузова, забитого под завязку, всё на асфальт, огромного размера и веса палатку на сто человек, две печки и два ящика с брикетом, не подъёмного веса, гору кольев, отбеливатель, утеплитель, полы, стулья и столы складные и не помню, что ещё. И на время, главное, чтобы всё исполнялось по тики-так, по часикам и строго по порядку следования, сначала от туда, а потом в кузов и чтоб заново сложено и чтоб без складочек, колышек к колышку, стульчик у стульчику, брикетина к брикетине, да по секундомеру, да с тихими нотациями и попреканиями, выворачивающими всю твою душу наизнанку, да так психологически точно, что классики психологии записались бы в очередь на прослушивание лекций к товарищу командиру комендатского взвода за год до этого случая. Горше всего было смотреть нам, духам, на истязания плоти старичков. Нет, мы конечно в первые минуты наслаждались справедливым и главное, заслуживающим высшей меры наказания, решением наших командиров, но, вот это самое, но и портило весь смак, происходившего события. Миг вынесения приговора, миг радости, но целая вечность исполнения наказания прямо у тебя на глазах. Видеть, присутствовать и быть свидетелем, не иметь возможности оказать помощь, а потом типичная русская жалость к пострадавшему и слабому, быстрое прощение скопом и всех своих обид потерпевшему, вот это тяжелее всего и позорнее и запоминаемо надолго. Спать, много вкусно кушать, давать подзатыльники и выкидывать номера, ведь это для солдата второго года службы самое законное и положенное по не писанному никем праву безобразие. За, что их наказывают, ведь мы всё за них делаем, всё успеваем, они только мешают и создают проблемы, почему к ним такое несправедливое отношение, ведь они прошли уже то, что сейчас мы проходим, а вот вопрос, а с нами, что, тоже так же будут бесчестно поступать? Это, что же получается, они смогут оттянуться, а нам не моги и мотай на ус, пока есть отрицательный пример, не смей поступать потом так же? Девяносто процентов личного состава нашей роты принимали личное участие в подготовке будующего смотра, десять процентов это событие не касалось вовсе. Эти люди либо были в командировке, либо на выезде в другом городе, либо топтали службу в нарядах по столовой, роте и штабу. Готовились в смотру не только комендачи, и пушкари и занитчики каждый день возвращались мимо роты или автопарка уставшие и вымотанные до такой степени, что строевую песню не пели, а вымучивали и хрипели отрывками первых букв в словах и предложениях. Их батареи растягивали свой строй настолько, что понять, где первая, а где уже вторая, не представлялось возможным. По дивизии никто не бродил и без надобности не шлялся, только бегом и с выражением озабоченности и замотанности службой. Пехота тоже притихла и не гомонила на своём плацу, всех загнали производить ревизию своего имущества, паковать вещевые мешки, наполнять их содержанием согласно списка, вложенного внутрь. Ревизии подверглось всё, вплоть до ящиков ЗИП, которые потрошили годами и на поверку, которые оказались не в полном комплекте. Что можно было исправить, исправляли, чего украли не во временное пользование, пополняли по описи, взяв недостающее со склада у зампотеха. Помехой строевому смотру не было ничего, кроме подлой немецкой погоды. Как проклятая, она в этот год давила нас морозами 10-12 градусов, засыпала снегом по колено, мучила бессоницей. Бессоница могла иметь и приобретённое значение, на уборке снега, откалывании глыб льда с дорожек и поля автопарка умумукивались до изнеможения, до выпадения черенков лопат из рук. На ремонте, мойке и покраске машин и мотоциклов наглатывались столько ацетона, что выдыхали из себя 50 на 50 совместно с углекислым газом. От ледяной воды на три жизни вперёд заработали и ревматизм рук и ревматизм ног. Ревматизм мозгов получили замполита его комсомольскими собраниями, публичной поркой комсомольцев и навязыванием нам повышенных обязательств. Политзанятия и учёба на минуты давала организму отдохнуть, согреться в огненном кинозале, сморить от много раз повторенных слов и цифр и клюнуть впереди сидящего товарища носом. Лекции читались исключительно образованными людьми, лектора ниже майора в роту не пускали, часто в роли лектора мы видели начальника политотдела дивизии или его замов, лекции затрагивали важные политические темы, поднимали и освещали вопросы партийного характера, но ни разу, хоть бы одним словом заикнулись об истории гарнизона и о том, что тут было до нас и как мы здесь вообще оказались.
Владимир Мельников : Продолжение рассказа "Смотр колёсной техники" Накачка, тяжёлый труд, плохой аппетит, вот наверно и причины появления бессоницы и хандры. Письма из дома застряли в каптёрке у писаря или командира роты (ну, а где же ещё, так нам хотелось думать о людях плохо). На всё стало наплевать. Эйфория от первого учения без ночёвки в полях, улетучилась, сознание проявилось и стало вдруг понятно твоё дальнейшее существование, мозги просекли систему обучения молодого пополнения. Всё, оказывается в этой роте и в части давно делается по особому графику, всем кому он известен в курсе, когда, какая произойдёт тревога, когда следующие КШУ, дивизионки, марши, прибытия и убытия нас всех в эту часть и в последующем на дембель, писаря и водилы просветили сирых и жизнь стала не интересной. Нам стала известна точная дата начала тревоги и дата выезда на полевой смотр, так мы его называли, место выезда и время, которое мы там пробудем. Вот откуда пошёл шорох по сусекам и вот почему мыши закопошились и потащили в свои закрома пропитание и тёплую одежду ровно на один световой день. Мне лично беспокоиться надо было только о том, куда бежать в случае объявления сбора, к электростанции Бодрова или к мопедам в каптёрку за регулировочной формой. Положение моё было двойственное, а сидеть на двух стульях было трудно и опасно. Свои регуля могли посчитать за перебезчика и предателя, бодров мог от чувства ревности просто послать куда подальше и не подпустить меня к своей кормушке, как можно дольше, сохраняя за собой положение штабного электрика без диплома и образования. Моё назначение было шапочным, служу в одном взводе, числюсь регулировщиком, а на учениях должен помогать автоэлектрику. Призванный и зачисленный, как дизелист с дипломом, топтал временно службу с жезлом посреди перекрёстка, обидно, но для армии типично. Ладно, постараемся заслужить хорошую репутацию и занять положенное место в автовзводе. Место отличное, взвод самый деловой и спокойный в роте, если ты шурупишь в технике, там тебя примут и будешь ты кум королю и до самого дембеля будешь купаться в мазуте. Руки тебе ни один регуль больше не подаст, нет, не потому, что сбежал, а потому, что только выронил из рук бутыль с серной кислотой, потому, что руки до локтей у тебя в отработке, а то и того хуже. Смотр потребовал напряжения всех вил и у пишущей братии, писарей и чертёжников. Нехватка рук сказалась на размере кругов под глазами и их синеве. Перехватив меня на втором этаже рядом со своим кубриком как-то, товарищ писарь по фамилии Лапин, сильно меня озадачил и расстроил. Известие о том, что я из студентов докатилось до его начальства, а то начальство велело снять пробы почерка моего и спросить про чертёжные способности. Спалили они меня по наивности моей и одобрили качество знаний по инженерной графике и начертательной геометрии. Стали охмурять меня сдаться и дать согласия на переход писарчуковый взвод. Проходу от них не стало, дошло дело до замполита с командиром роты, вопрос поставили ребром. Командир мотоциклетного, моего взвода, взвивался на высоких тонах не собираясь меня отдавать кому-то, я из него солдата сделаю, мне ровно столько бойцов по штатному расписанию положено, кого я на перекрёсток завтра поставлю вместо Мельника или сам за него встану? Прапорщик Захарченко обо мне немного лучше отзывался и говорил, что в данный момент это требование штабного начальства, я должен перейти в чертёжники моё место среди писарей. Командир взвода обслуживания и зампотех молча наблюдали за перепалкой и пока калибр своей артиллерии не показывали. Зампотех глупо лыбился и кривлялся, как умалишённый, его забавляла эта разборка, его это и касалось и не касалось. Из роты меня не выгоняли, я мог быть отличным регулировщиком, что для него хорошо, мог быть и электриком-дизелистом, что было им увидено не далее как, мог быть и чертёжником, в институте успели загрузить по части чертежей и стандартов. Я растерялся и потерялся, мне было и жалко переводиться из мотоциклистов, но и суровая зима показала мне свою кузькину мать. Оно конечно, можно и в автовзвод перекочевать, да товарищ командир роты пошёл бурыми пятнами. Выгнав меня пинком под зад из своей канцелярии, он оставшимся, что-то такое тихо сказал и за дверью наступила тишина. Минутой позже командиры взводов молча покинули канцелярию, не обронив и полслова в мой адрес. За дверью пошушукались и опять я оказался внутри помещения. «Ты, много на себя не бери! Стууудеенттт!!! И антимонию с писарями больше не разводи, узнаю, спишу к херовой матери, запомнил? (ни хрена себе, я ещё и виноват оказался, но тоже хорош, возомнил себя и размечтался) Будешь служить, где служил, дальше посмотрим, что с тобой делать, но от твоих умений делать электрику не отказываем себе в удовольствие, пока покажи себя в мотоциклетном взводе, а дальше будем думать, что с тобой делать. Об автоэлектрике и не мечтай, Бодров Сергей тебе нечета и до дембеля ему ещё до осени, целых восемь месяцев. Иди и, чтобы в мыслях у тебя больше вопросов не возникало, сказал и на мороз. Обосрали, обтекай. День только начался, а настроение испортили на полных восемь месяцев, зачем только с другом разлучили, служили бы вместе в ЗРП полку, а то только взглядами и дружим, он из своей батареи кивнёт незаметно от своих, я в ответ своим шифром. Зачем брать сменщика человеку, которому служить ещё целый год. В карантине почти два месяца прожил спокойнее удава, определённо повезло, что буду служить человек человеком, по профессии, как положено, сколько писем про это исписал, потом обухом по макушке переводом в мотоциклетный взвод. Думал шутка, фигушки, на полном серьёзе, жезл и мотоцикл, вот твой дизель и твоя электрика. Завтра смотр, подморозит или отпустит. По температуре вечера судить о завтрашнем дне бесполезно, вечером всегда с Балтики находит тепло, к утру холодает, днём не понятно, что может произойти. Позавтракать дали в без тревожном режиме, развод пробовали проводить, а сами всё на дежурного по роте поглядывали, не будет ли звонка из штаба. Только до середины договорили и понеслось, посыльный из штаба, прижимая шапку к голове, вылетел из-за обреза казармы, не говоря ни слова, сунул бумажку командиру роты в руку, а нам всем стало понятно дальнейшее развитие событий. Объявлять тревогу не имело смысла, все ломая строй ринулись в сторону крыльца роты за получением оружия и амуниции. Попытки прокричать рота сбор, рота получить оружие, успеха не имели, толпа вытеснила дневального внутрь коридора, настучав тому для верности по голове. Сучёнок, борзо повёл себя, оставаясь с нарядом по роте в тепле и отсутствие командиров. Ничего не поделаешь, записан по очереди в книгу нарядов старшиной роты, но настучать придётся, всё равно сучёнок! Дух, но уже везучий, ладно, потом ещё об этом поговорим, отвали хоть сейчас с дороги и дай без очереди пробраться в ружкомнату. Оружие хвать и в другую дверь. Не будь больше дураком я мимо ящика с патронами, получилось, откуда, думаю, этому сержанту знать, что я отвечаю за ящик с патронами, нырь в проём двери с распахнутой второй решёткой и сразу в соседнюю дверь переодеваться в регулировочную форму. Сделать это внутри в тепле не получилось, места были заняты старослужащими, нас же оба молодых призыва выпихнули одеваться прямо через другую сквозную дверь в автопарк. Прыгая на одной ножке и придерживая друг друга стали дружно одеваться. Времени у всех в обрез, машины ужи стали выкатываться из боксов и попрыгав на неровностях, немного подумав, стали уходить на виражи, каждая к своим воротам. Мотоциклы команды выводить не поступило и услышав окрик из кабины, одной из «зебр», все ломонулись на голос взводного, еле видневшегося из-за ветрового стекла, в силу его крошешного роста. Останавливаться для посадки пассажиров никто не собирался, взвод растянулся в длину, началось десантирование с ходу. «Зебра» ГАЗ-66 по кривой круто уходила в сторону КПП автопарка, дым синего цвета холодного движка, скрывал очертания автомобиля, машина и без того не отличавшаяся тихоходным шумом мотора, громко погукивала и катила от нас. Обгонять самых старых не позволялось никому, подрывать авторитет деда запрещалось и преследовалось с серьёзными последствиями, шустрые делали вид, что умирают от непосильного бега, уступали старикам первыми добежать до транспортного средства, ухватиться за задний борт, перевалиться внутрь кузова и только потом приступить самому к телепортированию. Уже то, что посадка производилась в «зебру» говорило о многом. Это и удобное размещение, это и тепло, это и прикольно. Там, где три десятка мужиков собираются в одном месте, скушно не может быть. Выкрики и ёрничанья командира взвода из кабины в адрес потерявших нюх стариков, колкости и шуточки, вызывали обратную реакцию, которая диаметрально противоположно была нацелена на нас, духов и черпаков. Шуткам были рады, шутке всегда должно быть место в коллективе, за шутками шли запугивания и страшилки в адрес молодняка. Кто их не раз уже слышал, держал язык за зубами, кто слышал впервые, прокалывался и ловился на голый крючок, попавшегося поднимали на смех и гоготом согревали себе душу. Служба казалась интересной и только у нас она казалась привлекательной и настоящей боевой по отношению к другим взводам и родам войск. Хотелось верить в сказанное. Да, пожалуй, наша служба самая интересная и красивая, об этой службе можно с гордостью рассказывать своим детям, бабе, случайным и не случайным попутчикам. Одно то, что ты служил в самом штабе дивизии, да ещё и в такой редкой специальности, как мотоциклист-регулировщик, да тебе любой пацан так завидовать будет, так, что бросит школу и сбежит добровольцем в армию искать твою долю в мотоциклистах плюс регулировщиках. Наверняка каждый, кому ты расскажешь из подростков про мотоцикл, да ещё взаправдашнее регулирование, да ё ма ё, да, где его военкома так долго носит, отправляйте меня щас же в комендатскую роту, а военник потом по почте вышлете! Место каждого солдата в кузове газона было чётко расписано и занималось согласно штатного расписания. Расписание составлялось самими дедами коллегиально по принципу-ось тута мойэ мисто, пийшов геть звитьтиля, огого, задавив своего товарища по призыву, но вырывая из глотки место у кабины. Все места по левому борту должны были занимать только духи, деды которых, занимая среднюю скамейку, ложились спиной своей спиной им на ноги и животы. Противоположную правую скамейку занимали черпаки и любители выслужиться из неопределившихся по сроку выслуги. Черпаки первыми попадали при таком раскладе на вылет и первыми вставали на боевые посты, любители выслужиться аж чуть через край борта не лезли на улицу, не дожидаясь команды «один пошёл». Погода опять не баловала, снегу за ночь привалило и ровненько так припорошило вчерашние чистки тротуаров. Нетронутый снег давили колёсами зебры и радовались тому, что сегодня-то хоть не погонят на уборку снега, останется нетронутой «дорога жизни» от КПП автопарка и заканчивая территорией стелы, вся территория вокруг роты, офицерской столовой, площадка перед штабом и площадка между ротой и автопарком. Как же мы осенью не догадывались о том, сколько этого снега здесь почистить нам предстоит и кто эти просторы нам отмерял, где тот мирчий и где тот чоловик, колгоспу «Чирвоний прапор». ГАЗ-66 выскочил за ворота, качнулся спокойно, чувствуя в своём вэобразном моторе достаточные силы, стал вворачивать протекторами колёс брусчатку взад себя. Гружёная машина не прыгала по-пустому на неровностях мостовой, а покачиваясь клала борта кузова на нас. Деды давили нас своим телом на поворотах и качках, как жабы давят на болоте своих беременных подруг, выдавливая из них сопливую кишку с икринками. Из нас выдавить было не чего, но приятного было мало, чего ради ты должен эти жирные мослы на себе удерживать. Вроде в шуточку, но мужская гордость и достоинство человечье вроде пока никто не отменял, даже здесь. Но, ладно, все терпят и я потерплю, не долго осталось, блажь всё это и понты. Обернувшись задом к штабу, заметили через открытый проём кузова, что пехота стала выползать со своих насиженных мест и потихоньку выдвигаться след за нами за город. У казарм артполка тоже наметилось выдвижение стотридцать первых бортовых, наверное произвели погрузку личного состава и тоже собираются на смотр. Добравшись до стелы и сделав поворот налево по дуге и взяв направление движения в сторону главного КПП дивизии, заметили, что все дороги позади нас, по направлению санбата и танкистов, тоже заполнены машинами. Настроение стало по настоящему боевым, каждый в кузове с приближением к первому перекрёстку испытывал странное чувство, вроде и первым хочется встать на перекрёсток, первый, всегда первый, но первый, значит и самый скушный, стоять у ворот своей части, ну, какой тут может быть кайф? Не в городе и не в гарнизоне уже, что я своих ворот и забора давно не видел, но, первый, значит и всё внимание на тебя ротного и штабного начальства. Первого регуля встречают самым достойным образом, даже в штабных машинах и головных машинах других подразделений с уважением и удовольствием руку к козырьку тянут на твоё приветствие. Но, по прошествие основной массы колонн начинается самое неприятное и мерзкое, начинают выползать недобитки машины, которые по какой-то причине не ушли из парка вместе со своими, или того хуже, пердит, пердит такая колымага, стреляет на ходу синим холодным поршнем и ты для этой посудины должен всё бросать и бежать на перекрёсток, ломать движение честных гансов спешащих по секундомеру нах арбайтен, останавливать, объяснять им, что, мол, простите товарищи сильно зачехлённые педанты, это последний раз, после двадцати предыдущих, вот чесслово, вот штоб с этого перекрёстка до вечера не сойти, ах лучше не клясться клятвами регулировщиков, поклясться лучше тем, чтоб до дембеля к спиртному не прикасаться? Ах ты гад, да как ты мог покуситься на две самых дорогих для советского регулировщика клятвами, а ну встали быстренько мне сейчас же по ранжиру, правильно, вот так, сначала трабант, потом ещё трабант, потом варбург, а далее в порядке прибытия к перекрёстку. Стоять и розы свои тёплые отвернуть от бедолаги, спешащей по своим военным делам и нечего критиковать старушку, грипп у неё, да, может уже и в астму перешло, но, можете не сомневаться, доедут, у нас не бросят, сзади МТО вот-вот соберётся в дорогу. КПП, звоном ткнувшихся в ловители-зацепы обеих половинок ворот, приветствовало нас. Возле кирпичной будки выстроился весь наряд, такие же, как и мы хлопцы, задроченные и такие же вымученные недосыпом и холодом прошлой ночи, такие же и в таких же красных погонах. Единственное отличие нас от них, это более приличная кормёжка, но это заслуга не советской армии, а личное отношение к своим людям командира роты и старшины роты, это их личная инициатива. Кормёжка наша сравни пайке бойца артиллерийского полка и место наше там же, в рядом стоящей с ротой столовой пушкарей. Ворота КПП проскакиваем без остановки, чуток вильнули вправо на обочину, резкое, до коликов торможение и через приоткрытую правую дверь команда товарища прапорщика Гузенко, вы, что, позасыпали уже, а кто службу служить будет, га? Трое на выход! Трое на выход, вываливаясь на головы и плечи, не успевших отвалить товарищей. Один из кандидатов, двое духов. Звук металлического скрежета при включении первой передачи, перегазовка и с борта на бор прокатилась вибрация соскочившей с бордюра махины, удар в зад скамейкой и с утапливанием, сапогом Сергея Лавриненко, педали газа, выкатили на прямую штрассу, ведущую мимо нашего забора справа к развязке дорог у Нойштадта. Дорожка всегда была свободной, здесь можно было хорошенько разогнаться и почувствовать скорость движения, разогнаться, чтобы через сотню метров так тормознуть на асфальте, чтоб задний борт не успел словить наши с удобством уложенные в штабеля тела. Сзади мелькали обрывки из жизни горожан, мелькнувший мимо нас трамвай, раскачивающийся и набирающий скорость в обратном направлении, Спортхалле за мелькающими кустами боярышника, фонарь, ещё фонарь, жопа резко соскочила со скамейки, дед провалился руками под лавку, мат и снова «Что? Не нравится? Двое на выход!». Не успели, прозевали остановку зебры, а мы не сориентировались в обстановке и уронили, как нам сказали, «особо ценные тела». Долго думать никому не позволяется, выпихнуть в гробину мать первого попавшегося духа, взводный не позволит, место интересное и блотное. Это место пользуется хорошей репутацией и регулировщиков, тут место бойкое, люди при бабках, не дорф тебе какой, тут командирские часы уходят за хорошие бабки и четыреста и больше марок могут выложить за не штамповку из Союза. Уходят, но можно и спалиться, кто сейчас собрался в город на промысел, все догадываются с первого раза, часы из одного кармана переходили в другой, начиная с вечера и отпускник, передавших их на временное хранение, то бишь, сбыт по особо крупным размерам, верит барыге, верит в его везение и старается гнать от себя мысли и наговоры об известной жадности немцев. Сейчас не в его интересах так думать о немцах, сейчас самое лучшее о них. Кого бы хотел здесь видеть взводный, мы тоже догадываемся, и гадать не собираемся, Витя Стога, правая рука командира и его доверенное лицо и один из духов, но не я. Место ответственное, а трамвай сравним с хорошим БТРом, удар трамвая при развороте в бок грузовика, что торпеда на Балтике с эсминца. Один кандидат и второй из молодых. Учить надо молодёжь на положительных примерах. Они остаются, разбегаясь в разные стороны. Немножко успел соврать, Витя успел таки прижать голову парня к своей голове обхватом за загривок, шумно, но тот понял смысл поставленной задачи. У Вити Стоги не пропадёшь, у него все ходы записаны, все перекрёстки в голове и направления регулирования уложены в специальной отсек памяти. Мы уходим, они мельком исчезают в потоке и машин и людей. Были и нет их уже. Всё хорошо, все довольны, лопух только взводный. Сто раз проверенное и доверенное лицо, не может быть таковым по одной простой причине, он всего единожды Одессит и этим всё сказано, все доверенности похерены в Одесском лимане во время зачатия теперь уже бойца. Мы уходим, у нас опять недобор, меньше народа, больше места для холода. Холод заполняет свободное от дыхания пространство и становится немножко зябко. Бойцы пересаживаются поближе к кабине, с удовольствием констатируя, что садятся на козырные во взводе до селе места. Я с другими духами придавлен по прежнему к левому борту и продолжаю своим тщедушным телом согревать пространство между пустотой откинутого борта-скамейки и забортным пространством продуваемым насквозь ветром. Сзади колотун, спереди развалившийся на мне боров. Спереди тяжело, но вроде тепло, но ноги затекать стали и это меня начинает беспокоить. Приказ на покидание машины может прозвучать в любую секунду и как я буду по кузову двигаться, если они затекут и откажут. Зебра нырнула под автостраду А-80 и покатила по тунелю, сотрясая гулом мотора скопившуюся тишину. От гула стало муторно на душе, а разговаривать стало трудно и говорящие перешли на ор. Вышибло пробкой машину из тесного пространства и крик резонансом прошёлся под тентом. Машину стало сносить при виражировании влево, а нас снова придавливать к борту. Выкарабкались наверх, тормознули, вдарили по газам, подавились, снова по газам, газам и, и, и покатилась не до конца прошедшая обкатку новенькая шестьдесят шестая, размалёванная понизу белыми полосами, как козырный туз, машина. Спешить было не куда, мы успевали, город давно проснулся и разгрузился от основного потока спешащих на работу авто. Магистраль была на сваях и с неё было хорошо и далеко видать. Внизу, справа, проплывали новые пятиэтажки-панельки, слева мелькнуло основание жёлтой башни-кирхи, машина пошла в гору, башня не увеличивалась в размерах из-за увеличивающегося наклона назад кузова, а вместе с ним и проёма, не закрытого тентом. Город поражал нас своим величием и новизной, даже в Москве не каждый день доводиться ездить по подобным магистралям, а уж по такой, так и не доводилось в отсутствие таковых в столице. Новизна развязок и панелек, старинные мрачные кварталы и убелённые сединой махины церквей и башен справа по курсу, ширина площадей и высоток. Немного пожили, город не очень хорошо, но знали, вернее, не знали, а помнили последовательность регулируемых перекрёстков и придуманные к ним названия. Сейчас будут «Кулаки» и далее вокзал. Слева должны показаться высотки, а там, чёрт ногу сломит с проложенными только ему известными дугами и спиралями дорог. Город не понять пока, толи очень огромен, то ли так пока из кузова кажется, но судя по количеству и высоте высотных зданий, которых и в Москве пока не видать, он не маленький, а если принять на веру трёп водил таксистов, то это самый большой промышленный город в ГДР. Так или нет, но он мне нравится, я успел влюбиться в него и меня распирает от гордости и счастья, что довелось попасть в людное и приличное место служить, а не прозябать в лесу за колючей проволокой, как рассказывают офицеры.
Владимир Мельников : Продолжение рассказа "Смотр колёсной техники" Мне нравится моя служба, форма и сама машина, на которой мы сейчас едем, но мотоциклы меня почему то стесняют. Не могу я себя видеть в них, после того, как по этим местам носились на подобных фрицы. Мне кажется, что мы не так на них смотримся, чем они, на истинно ими придуманных Цюндапах с пулемётом в люльке. Не так мы смотримся без пулемёта, да и разве будет смотреться наш облегчённый вариант, не то пулемёта, не то длинного автомата. Я бы согласился с самим собой, но при одном условии, поставить на турель, ну например ручной или станковый гранатомёт.«Кулаки» вздёрнутые в гору стали оставаться справа от нас, машина стала непонятно, как вилять задом , потом передом, нырять куда то и вдруг мы оказались ниже автострады, которая собою закрыла вокзал справа от нас. Слева вплотную мы приблизились к плоским длинным высоткам и стали двигаться параллельно насыпи с автострадой. Впереди нас стояли старинные здания довоенной постройки, старые и страшные своим прошлым. Для меня они были из того, фашисткого мира, что правил здесь целую вечность, мира Кайзеров и Вильгельмов, мне было здесь с ними не радостно, но как говорят, мысли способны материализовываться и первое, что я услышал «Мельник, на выход!» . Регулировать, здесь, собственно, было не чего. Так, мелочь, надо было тупо не дать вклиниться в поток посторонним авто, которые имели доступ для въезда на автостраду. Сколько я здесь не пробовал отрегулировать движение, у меня ничего не получалось. Как я не старался прогнуться и выхлопотать себе орден или на крайняк, медаль или там отпуск, хрена вам лысого, регулировать не кого было, съезд-въезд был ошибкой проектировщиков. Покидать кузов пришлось не позволительно долго, туша, привалившая меня делала вид, что, типа, дрыхнет, как сурок, а просьбы встать не имели воздействия. Свалить с себя мордохвата было делом опасным, но выбираться надо было. Нехотя, с ворчанием и упоминанием лучшей части моей семьи в матерных выражениях, амбал расслабился и я выскочил из под него и на карачках пополз по лавкам и телам развалившейся челяди к выходу. Как не противно быть придавленным и терпеть унижения, но здесь, кажется не лучше. Последний напряг, ноги соскользнули с борта и ничто меня больше не соединяет с моей Родиной. Пока не уехала машина и пока командир взвода не хлопнул дверцей, пока он ждёт твоего прибытия для инструктажа, ты ещё в части, ты её единое целое, четыре шага, рука с жезлом к каске, слова «есть, так точно, понял» и вот оно чужое и вовсе не любимое. Не любимое, потому, что воняет бензином совсем не так, как Союзе, воняет кислятиной от сожжённого бурого угля, не твоё, потому, что у них всё кажется лучшим и современнейшим перед нашим Московским. Лучшие дороги, красивее машины, трабанты и прочую мелочь я не принимаю в расчёт, это недоразумение последствий войны, выкидыши века и немецкой цивилизации в целом. Это новейшие дома-высотки, от которых я уже не могу от зависти оторвать свой взгляд, не любимые, потому, что мы их победили, а почему тогда у них всё лучше нашего, почему поехать в ГДР, да даже просто служить здесь, уже круто и не зазорно. Зло и зависть, но желания остаться нет. Нет желания у меня, но сколько желаний я уже у себя в роте услышал. (И ведь остались служить и потом жить в Галле. Остался мой сменщик из Калуги.) Человек, оставшийся наедине с собой всегда анализирует виденное и спорит с собой, и соглашается, и отрицает, и отспаривает за других. Огромное пространство от меня до высоток напротив вокзала, слева впереди от меня, если смотреть на магистраль, бесчётная паутина железнодорожных путей и составов на них. Вагоны, вагончики, дым не то паровозов, не то тепловозов, шар водокачки, какой огромный узел и какой огромный город. Сколько же в нём жителей и наверное они все работают на химкомбинате Буна и других гигантах индустрии. Сколько здесь молодёжи, но почему никого не видать на улицах, как Москве. Для меня это дико и не понятно, ведь в Москве, если тебе надо сделать один шаг, тебе придётся обойти на этом расстоянии трёх человек, а здесь? Куда все попрятались, кто в этих махинах живёт или это тоже фабрики или заводы? Мысли гуляют в голове, тепло пускаю под намордник внутрь до самого пупка, погода не то, чтобы солнечная, мрачновато, но довольно светло сквозь серое марево. Поток с горя магистрали реже не бывает. Стоять скушновато, обсмотрел всё, куда достала видимость местности. Где же колонны, их ведь должно быть по меркам старослужащих, очень даже прилично. Говорили, что в такие периоды рука не выдерживает длительного указания, говорили, вот поедут и тогда проверим это на живом примере. Кажется на минуту то и отвернулся от автострады, раз, а она уже до половины эстакады растянулась кишкой. Прозевал, но не упустил. Регулировать не чего, но быть на чеку приходится. Колонна скорее всего наша, а у кого ещё столько УАЗ-469 могут взяться в таком количестве, один к одному, красивее, только, что своя домашняя ласточка. Идут с включенными днём фарами и это создаёт особый колорит движения, машинки новенькие и чистенькие, на дверцах кружочек и буковки СА. За рулём знакомые лица из транспортного взвода нашей роты, рядом с суровым выражением на лице, полковники и подполковники, всё сплошь штабные шишки. Дорогу перекрыл я давно, стою на положенном мне месте, бояться не чего, но мандраж нарастает и превращается в непреодолимое чувство страха. На меня начинают обращать из кабин внимание, а рука за много десятков метров сама тянется к козырьку каски. Левая рука по швам, правая у виска, жезл завис на запястье, поднятой вверх руки, стою по стойке смирно, как учили, всё хорошо. Машины ровняются со мной и вижу, что в мою сторону направо поворачиваются нехотя головы и некоторые офицеры даже делают попытки взмаха руки вверх, типа пробуют отвечать на приветствие, но сколько можно, нас много на каждом киллометре, всем не отдашь свою честь. Потянул руку кверху, показал серьёзность происходящего, проявил уважение и лишний раз дай собственному водиле убедиться в порядочности человека в погонах и вот вам воспитательный пример. Водилы комдивов ведь тоже иногда уходят на дембель, уходят и остаются там навсегда, вот и в течение этого самого «навсегда» и будут вещать слушателям об отцах командирах только самое положительное из их жизни и про этот случай тоже могут словечко упомнить, пусть их смотрят и впитывают в себя. « За дорогой следите, товарищ боец, за дорогой, говорю, не забывайте следить. Знакомого встретили, из ваших?» Кивок головы и полуоборот в сторону комдива. Я остался на обочине, комдив поехал отдавать честь другим. Я устал и хочу скорее в кузов зебры, самое интересное осталось позади, этих я не знаю, фургон за фургоном, все на одно лицо. ЗИЛ-131, ГАЗ-66, ЗИЛ-157, БРДМы и БТРЫ, катят, катят с горы, а мне то, что здесь регулировать? Ну, построил я намедни ИФУ, постояла та в безнадёге пятнадцать минут, а может меньше, сдала назад и поехала от сюда искать лучшей доли, остался я один с колёсной техникой. Такого количества БТРов и БРДМов я ещё видеть не мог никогда. На каждом бортовой номер занавешен тряпкой на солидоле (так говорили деды), на лобовых стёклах машин и машинок треугольнички или квадраты, про них я слышал из инструктажа, но меня они пока не колыхают, это их по этим знакам распихают по объездным дорогам и добираться они будут до общего места сбора каждый своею дорогой. Меня заинтересовало другое. Говорили, что в БТРе два движка форсированных от газона, но от какого, от ГАЗ-51 или отГАЗ-53, газон, газону рознь. Далее, говорили будто эти движки обслуживает специальный моторист, который торчит в том отсеке с ними всю дорогу и возится с ними начиная от момента запуска, до момента прибытия на место. Говорили, что БТР иметь такой плавный ход, что по пересечённой местности он катит и в нём мягко, как в волге такси. Но проблема, говорили, в том, что эти движки работают каждый на свои четыре колеса одной стороны машины, что они дёргают из-за этого и БТР глохнет и часто тянет его один движок, а второй только ему подвывает и портит воздух и тратит топливо. Теперь я это оружие вижу перед собой в движении. На каждой машине приоткрыты бронелюки над лобовым стеклом, наверху жопой на подушке, свесив ноги внутрь люка, сидит офицер или прапорщик, все одеты по зимнему, у некоторых воротники бушлатов подняты и видно им не лучше, чем сейчас мне. Служба, думаю, собачья и особой радости к их службе не испытываю. Понимаю наконец, как тяжко им даётся защита нашей Родины. Говорили, что ноги свои они упирают в плечи водил и те получают команды сверху только таким образом. Представляю, как это чувствовать всю дорогу на твоих плечах чьи то сапоги и ждать притопа по одному или сразу по обеим плечам. Долго этого момента ждать не пришлось, впереди колонны образовался затор, один БТР вдруг взбесился и стал не обращая внимания на удары сверху ногами разворачиваься сначала вроде для объезда колонны, потом его понесло так, что он вылетел на скорости через разделительную полосу на встречку, пересёк её перпендикулярно и полез ломая кусты на обочину. У меня матка опустилась от увиденного, колонна впереди тронулась, БТРы тоже стали вытягиваться из застоя и набирать ход, удаляясь от меня всё дальше и дальше. БТР, выскочивший на газон остановился, мотор продолжал работать, офицер или прапорщик скрылся в люке и больше не показывался. Движение колонны продолжалось, я по-прежнему посторонним зрителем оставался на аппендиксе справа от автомагистрали, а на той стороне от меня метрах в пятидесяти стоял БТР, но ничего с ним не происходило. Колонна стала редеть и стали показываться кунги МТО и бочки заправщиков. Одна из МТОшек сделала движение вправо от остальных машин, съехала на обочину и из неё выскочил офицер в танковом бушлате и, не обращая на поток транспорта, бросился к стоящему на обочине БТРу. Добежав до него, взобрался наверх, перевесился через открытый верхний люк и надолго там завис в таком состоянии. Я понял, что с машиной что-то случилось, раз из неё никто долго не показывается. Машины в колоннах то редели, то снова сокращали интервал движения, скорость на разных участках была не равномерной от этого, кто двигался в 30 км час, а кому приходилось топить и топить, в надежде догнать свои ушедшие далеко вперёд машины. Прошли, кажется все, остались ошмыжки. Удивило обилие старых машин, порой я не мог понять, что они тут делали. Может это последствия городской жизни и частые парады на Красной площади, но, но я не этого мечтал здесь увидеть, я ждал щита, а причём тут старые БТРы времён киностудии имени Горького и Мосфильма. Эту технику там киношники выдавали за немецкую и дурили, тем самым не искушённого зрителя, а кого тут дурить, немцев, так они видели технику во время войны и по круче, этим хламом их не удивишь и не испугаешь. Где настоящая техника и почему эти стотридцать первые такие убитые и какие-то не такие, узенькие колёса, высокие кузова, просветы и кривизна между всем и сразу. Задрипанные, грязные тенты, всё в мазуте, рваньё и кругом дыры и дырищи. Что это за странные бочечки, размером с мою огородную на даче с полуторатонки и что в них возят такое тяжёлое, от чего они занимают треть рамы зила. Что за странные автокраны и кунги, а эти, не то машины из парка атракционов, не то жабы, пузом волочащиеся по асфальту. Что за воинство с крестами на машинах. Кразы, убитые и помятые в крыльях и кузовах, странные железные плавуны или лодки, чьё это хозяйство, сапёров, понтонёров, химиков, медиков? Одно порадовало правда, это часть новых ЗИЛ-131 и небольшая часть новых БТРов, про которые говорили, что они секретные, остальное только навело на меня тоску и расстройство. Перед немцами мне было стыдно стоять и смотреть их глазами на победителей. В Москве на парадах одно, здесь на самых передовых рубежах рухлядь и металлоломная техника и никакой гордости в душе. Чуть мороз и это всё останется в тех боксах, где стоит много десятков лет подряд. Первый налёт на колонну и от неё ничего не останется, а все разбегутся точно так, как это делалось во время страшной войны. Действительность желала видеть лучшего, а главное, это лучшее спокойно носилось по всем дорогам Союза, а сюда пока не попадало. Жаль. Больше часа я торчу на этом перекрёстке, БТР опять завели, но, что-то видно у них серьёзное, не заладилось. И внутрь лазили и наружу покурить, но наверное дело табак. Зебра показалась позади последней машины, видно за мной. Проскочили, как всегда, махнули из кабины рукой в мою сторону, сорвали меня ноги с этого пятачка, машина ждать не стала, заскрежетала коробкой передач и покатила по малой под горку. Бежать в наморднике за укатывающимся от тебя транспортным средством приятного мало, но, помни, что ты в армии, а здесь свои порядки. Такое было правило, машину надо догонять, подавать вперёд автомат, потом хвататься обеими руками за скобы заднего борта, подтягиваться на руках, а принимающей стороне не зевать и помогать, хватая тебя за жопу и перекидывать, как попало в кузов. По десантированию в кузов принимай своё оружие, проталкивайся на своё место и рассупонивайся до пояса. Колись сколько и чего немцы дали, доставай из заначек милостыню, рассказывай, что видел и какое сам участие в том принимал. Часов я не продал, часы тремя браслетами болтались под обшлагами комбеза, сигарет не настрелял, не у кого было, еды не раздобыл. Место было не хлебное и стоять пришлось всё время на дороге. Интерес ко мне быстро пропал, часы оставили пока при мне. За часы я боялся больше, чем за всё остальное, отнимет ротный или взводный и что я буду возвращать дедам, денег у меня не накопилось, пятнашку марок из двадцати пяти выдаваемых, мы отдавали в «котёл», десятка на подшиву, пасту и гуталин, будешь переживать поневоле. Ехали не в полном составе, набралось всего с десяток регулей, кузов прягал на всевозможных ухабах и съездах, про странно повёвший себя БТР слушать никто не стал, люди ценили время и все ехали давно с закрытыми глазами. Может оно и услышал кто, может и интерес проявил, но только человек в армии ценит больше то, чего ему явно в жизни не хватает. И регулирование это всем было делом обычным, а что до случаев, так я потом сам так поступал, послушал, да и про себя переварил, отложил в запасы памяти на всякий пожарный и больше ничего. Сон, если нет еды. Сон, если холодно и ты не можешь повлиять на ситуацию, сон, если нету писем из дома. Солдат спит, а служба идёт. Маленьким показался я себе и рассказ про БТР тоже показался мне теперь не примечательным событием. Сколько их съехало дальше на обочину, что там с ними случилось, поломались, вот он ответ, а поломались известно от чего, от старости наверное. Зебра катила дальше, скорость оставалась большой, меньше 70 точно не ехали. Ветер гулял по углам железного кузова, открывать глаза никто не собирался, чтобы осмотреться и предпринять какие-нибудь мероприятия для того, чтобы теплее всем стало. Лень матушка или не положено делать потому, что он дед? От заднего борта поубегали даже самые гнутые и любопытные, поубегали, но вот, чтобы тент опустить, так нет. От чего же его притороченным держат на крыше или не положено в принципе это. Едем, жмёмся, мочи нет, но делать никто не хочет с тентом. Я боюсь. Сунешься, огребёшь и усадят в наказание к самому краю и тогда всё, что летит в кузов будет на тебе и снег и копоть и холодина жуткая. Спасибо очередному перекрёстку, прибавилось на два человека народу, попался человек южных кровей, «не май месяц» и ни кого не спрашивая полез отстёгивать ремни на крыше. Упало сверху на него тёмное, стало тихо в кузове, мало того, что тихо, аж спиной почуял, что всасывать из-за борта меньше стало холода. Вот человек, ну почему, раз мы в армии, так загибаться должны и ехать в собственной машине без удобств и комфорта. Вот натура человеческая, раз ты попал в армию, так наказание тебе должно быть выписано на целых два года, спроси за, что, а за то только, что на гражданке мамкины пирожки кушал. Вот мамка, как ты нас всех подставила и под статью подвела, знала бы, с детства сиську не давала, спасибо, что пока это в укор не поставили. Шпыняют люди друг друга, докучают глупостями и радуются, считая, что та ересь, что придумана блотняком и есть истинная служба в армии. Ладно бы деды, а то ведь и молодые прапорщики и офицеры пытаются взять на вооружение чужие задумки, где она тогда, та, настоящая служба. Зебра катит, в кузове темно и вроде терпимо. Народу с каждой остановкой прибавляется и скоро пожалуй перестанем вмещаться. Зебры две, где же первая, что выставляла, может обратно идёт на помощь нашей? Последние регуля попадаются особо злые, на улице видать похолодало, а может такое ветреное место досталось, что с ума они посходили. Вытаскивают за шкирман спящих послабее себя и, давя коленями остальных, лезут в безумии поближе к кабине. Сами валятся спиной на духов и духам же приказывают валиться на них спереди и согревать их кто, как может. Взводный в кабине, мы предоставлены сами себе, стихия правит в кузове. Каждый сейчас понимает, что с каждой минутой путь становится ближе к намеченной цели и надо урвать от жизни хотя бы пол часика тепла и сна. Я по-прежнему спиной, считай наружу, передом на печке, ногам амба, затекли в районе колен и онемели от холода, скорее бы приехать. Это мысли от замёрзших ног, а сигналы от мозга другие, пусть всё остаётся, как есть, лучшее, враг хорошего. Всему приходит конец, закончилась ровная дорога с хорошим покрытием, зебра притормозила, остановилась, раздались какие-то голоса из кабины, машина тронулась, а через минуту протыкая тент автоматом показались руки последнего регуля и попробовали забраться с ходу в кузов. Мест не было, человек этого не понимал и продолжал взбираться и заваливать ноги. Кого-то у заднего борта ногами зацепило по мусалам, поднялся шум, человеку съездили по кумполу, но он не мог оставаться в интересном положении и повалился в ту сторону, которая меньше всего орала и била кулаками. Кто это был, дух или черпак не понять, в темноте и намордниках все регуля на одно лицо, человек затих в том положении, в котором его больше не били и остался лежать, потихоньку протискивая ноги и тело в удобное для себя и других положение. Зря деды подняли ор, машина и ста метров не успела проехать, остановилась и заглушила мотор. Хлопнула дверца, оба пассажира пошли вдоль кузова к заднему борту. Тент приоткинулся, «Вашу мать! Позасыпали?!К машине, сорок пять секунд!» и понеслась душа в рай. Тент на крышу, ногами на спины упавших первыми, ноги позатекали, оружие порастеряли, по кузову ногами его загребают, но угомонить стихию не могут. Попрыгали и строиться, кто без оружия сиганул, попытался обратно взобраться. «Отставить товарищ боец! Где ваш автомат, чем вы собираетесь защищать Родину? Наряд вне очереди! Привести себя в порядок, достать оружие, что это за вид, вы кто, солдаты комендантской роты или биндюжники?» Всё, конец спокойной жизни, ща всем на орехи достанется. Построились, выровнялись, каски поправили, автоматы на плечо повесили, стоим, едим начальство глазами. «Десять кругов вокруг машины, бегом, марш!» Чтоб ты сдох! Ломая строй кинулись первыми. «Назад, на исходную! Я сказал бегом, значит бегом, а не шагом, товарищи старослужащие! А ну стройся по призывам. Бегом, марш!» Справедливее, но десять кругов все тебе достанутся. Площадка маленькая, бег превратился в посмешище, разогнаться не где, машина прямоугольная, передние догнали задних, всё опять перемешалось. Нашлись самые умные, которые застряли с обратной от взводного стороны, взводного это взбесило и пошли прибавляться новые круги. Шутка переросла в наказание и теперь страдали все. От бега задохнулись в один момент, намордники стали срывать на бегу и вытираться ими, получили новое прибавление кругов за их самовольное снятие, опять намордники на голову, каска под мышкой, голова и шея мокрые и от них валит пар, бег не прекращается, все клянут и тех, кто обронил автомат при покидании кузова и тех, кто стащил с себя намордники, не поняв задумки взводного о превентивном наказании, клянут взводного, я ругаю его больше всего и для меня это совершенно нормально. Наказание придумал он, автоматы можно было быстро достать и ничего бы не случилось Умные конечно мы все и вину принимать вовсе не намерены. Бег окончен, валимся прямо на снег. Снова встать, команды разойтись не было! Вздрючили, прониклись, промокли, обтекаем потом внутрь одежды, пар валит из всех щелей и собирается в облако. Рожи ещё краснее, вот теперь, кажется по-настоящему согрелись, даже перегрелись, а то в кокон сбивались до селе, да так и не согрелись толком. Голова гудит от ударов молота, пот заливает глаза, намордник надо срочно срывать иначе всем труба наступит. Слава Богу «Снять намордники, убрать в противогазные сумки!» Есть Бог на свете, морды, что репы из чугунка в русской печи пареные, больно смотреть на ребят, все ломаются пополам и не могут надышаться. Мы опоздали ровно на час, всё уже почти закончилось. Огромная чаша чистого поля с замёрзшим льдом понизу, по периметру этой чаши в несколько рядов выстроились автомобили и БТРы всех возрастов, глазом не окинуть всю махину техники, что вывели сюда. Чья она и кому принадлежит, да какая разница, мозг не в состоянии пока ничего срубить и усвоить, дыхалка постепенно отпускает и появляется время осмысленно на всё это взглянуть. Техники море, снегом трава засыпана сантиметров на двадцать. Наверное для Германии это много, но с ветром в поле и этого достаточно, чтобы удивиться почему немцы под Москвой испугались холода. Я до сих пор с этим не согласен, я видел в чём, вернее не в чём ходили зимой в морозы немцы и немки, ходили они в тряпочках и с не покрытыми головами, заматывая шею шарфикам, я же умирал в комбезе на перекрёстке и думал о том, как мне здесь холодно. А вспомнить дивизионку этой зимы (забегая на две недели вперёд), так нас валенки не спасали , не спасал и хороший сухпай с салом в противогазной сумке. Машины видно давно сюда прибыли и их моторы остыли. Снег, падая, не таял на капотах, люди стояли тоже присыпанные тем же снегом, стояли группами, батареями и ротами. Офицеры с высокими папахами и крупными звёздами на погонах группой осматривали технику, им докладывали о её состоянии другие офицеры, строевым шагом отделяясь от своих групп и после доклада возвращались на свои места. Процедура видать была длительной и от неё все устали. Нас она не коснулась, потому, как видимо осмотр техники начали с самого штаба, то есть с техники её обслуживающей. Процессия удалилась со временем так далеко от нас, что в нашем стане наметились некоторые шатания и брожения. Сами командиры сбились в кучу, закурили, шуметь не шумели, видать у нас всё срослось и корить нас было не за что, они курили, мы завидовали, потом мы закурили в рукав, а потом дали и нам команду разойтись. Перекурили, до обеда было ещё рано, место было пустынно и скушное, единственно за, что можно было зацепить глазами и ушами, так это за охотничий домик. Чей тот домик, наш, немецкий, почему охотничий, но вот охотничий и всё. Офицеры и прапорщики перевели разговоры на охоту, стали называться добытые трофеи и их значимость, мы развесили уши, осмелели, стали встревать в разговоры, типа, «А вот у нас, на Брянщине…» но нас быстренько оборвали не дав развить мысль и закончить байку и отправили осматривать боевую технику, заявив, что не ровен час, как дадут ракету к отправлению в гарнизон.
Владимир Мельников : Окончание рассказа "Смотр колёсной техники" Осматривать собственно пришлось одну машину, из числа только, что поступивших в роту. Это был ЗИЛ-131, машина по перевозке штабных палаток с прицепом. Машина, не одна муха на которой ещё не успела оставить свои следы, стояла с откинутым капотом, а со всех сторон на неё навалилось столько желающих посмотреть, что я занял очередь. Машина досталась нашему парню из моего же призыва Ивану Гусаку из Полтавы, новенькая снаружи и ещё новее изнутри. Всё в ней было умно и здорово и наворочено, одно было плохо, не было человека, который мог разобраться в этом новье. Машина досталась умному хлопцю, да тильки тий парубок в перший раз бачив ту нутрянку, щёй пид капотом сгрудылась. Сюда доехали, слава Богу, без приключений, в роте зампотех категорически, под страхом смертной казни, запретил прикасаться к самопочинке узлов и агрегатов. Сам он, имея за плечами огромный опыт порчи и восстановления военной техники, быстро скумекал, что техника стала поступать со складов новая, с ему до селе не известными наворотами и прибамбасами. К этой технике, пока она работает, лучше никого не подпускать и выгонять из боксов только при личном присутствии и не более того. Но вот случилась беда, не угледел зампотех, пока плёлся на своей МТОшке сзади ротной колонны, закипела на подъёме слабо обкатанная машина, съела, на попытке преодоления крутого подъёма по льду, свои новые протекторы, в дым разогрела лёд, надсадила вэобразный оборотистый движок и закипела от горя. Пыхнула паром из-под капота, обосрала ржавчиной все внутренности, встала и замерла на полгоры. Выскочили и старший и водила, сорвали замки с капота, кинули его в гору, дали пару вырваться на волю, спасли машину. Стащили её тягачом с горы, снова облепили морду ЗИЛа. Нашли воду, долили по мерке до нормы, стали пробовать запустить мотор, да вот до нашего прибытия и бьются, да всё без толку. Звали зампотеха, пришли на выручку и сам ротный и их взводный, полезли с советами бывалые водилы, потащили и меня, как электрика. Я в автоэлектрике, как и автоэлектрик Сергей Бодров в моей электрике. Как к покойнику в гроб все лезут с прощальным словом, радуются про себя, что тот помер, но не они, так и в этом случае. Обсирают новое, хвалят простое старое, разводят руками, но аккумулятор посадили, а кривым стартёром можно и зубы повыбивать, ну сколько уже можно заниматься онанизмом с той рукояткой, нет искры и не будет. Махнули рукой на всё и полезли доставать из будки МТОшки трубу-сцепку. Смотр техники завершился, снова объявили построение, все кинулись восстанавливать прежний строй. Мы остались колдовать у машины. Ясно одно, ясно, что ничем мы помочь машине не сможем. А дело ребята оказалось самым банальным, всё, что было под капотом, было упаковано и спрятано в металлической оплётке экране, всё в смазке, никуда лезть не дают, глазами тупо лупкаем на блеск металла и капли воды, покрывшей все внутренности, вот и весь расклад. Если бы это была простая машина, можно было бы и до проводов добраться и в трамблёр заглянуть и свечи вывернуть, а тут, и так не сметь трогать и туда не прикасаться. Вода попала во внутрь экрана и вся не долга, а первым, кто нашёл выход из этого положения, оказался всё тот же наш хитрый зампотех. Раз умом машину не понять и ломать не дозволено, то запустив компрессор МТОшки, протянув шланг, начал самолично продувать по очереди всю систему. Продул, велел набросить провода с крокодильчиками от танкового аккумулятора, что возился про запас в кунге и крутить стартёром пока не будет искры. Странное дело, воду и правда, выдудо из экранированной оплётки электропроводки, машина с первого раза спокойно, без надрыва, просто взялась и завелась. С первого чифу-чифу, ву-ву, гуммммм ттук-тук-тук-тук-тук жи-жи-жи-жи-жиииии. Мне была наука, не спеши на место ротного автоэлектрика, могут и турнуть по закону, турнут, да где остановишься, не в одном из полигонов с той же полевой почтой, но с другой буковкой? Смотр закончился, объявили разойтись по машинам и начать выдвижение к местам постоянной дислокации. С нами, регулировщиками, всегда обходились зверски, не дав отдохнуть и поссать, загнали снова в зебру и попёрли на дорогу, которая уходила совсем в другую сторону, откуда мы только, что прибыли. Это была высокая, не то дамба, не то насыпь, с узким полотном брусчатки, широкими обочинами заросшими травой и росшими на ней деревьями. Метрах в двухстах-трёхстах от места сбора, зебра дала по газам и меня выкинули снова на улицу. Почему меня, да, наверное, чтоб к транспортникам поменьше примазывался и пытался улизнуть из мотоциклетного взвода, а умирал бы вместе со всеми из чувства патриотического долга, фига с два, я всё равно удеру. Меня брали, как электрика-дизелиста, корочки в кармане, а что на перекрёстке я забыл, это не моё дело, у меня служба кончается, могу не успеть послужить там, где и должен служить по закону. Я не виноват, что нашему взводному я понравился и он ни в какую не хотел меня отдавать. Это я уже додумывал сам с собою, стоя на дамбе и тупо указывая жезлом направление движения машинам. Тупо, потому, что в другую сторону и ехать не нужно было, все едущие друг за другом и без моих потуг видели, что передние сворачивают направо и движутся длинной гусеницей из фар. Стоять на пустыре дело малоинтересное и вдобавок глупое, все понимают твою бесполезность, а ты должен им показывать обратное и тащиться от значимости твоего жезла. Всё шло хорошо, пока не выскочила сбоку машина ВАИ. Она подскочила откуда-то сзади меня, остановилась, не доезжая до меня, и из машины вылез толстый-претолстый полковник с клювовидным носом, как у грузина. Пузо полковника попёрло на меня, полковник опирался на хлыст из лозы или чего-то похожего на вербу и рвался мимо меня к машинам. Чего он хотел, пока никто не догадывался, кроме его собственного водителя. Толстяк встал, загородив мне обзор и стал хулиганить прямо на глазах у изумлённых зрителей. Он, обладая огромным ростом и массой, не страдал типичными для таких людей качествами, как медлительность и ленивость,он метеором догонял поворачивающую машину направо и если боковое стекло со стороны водителя было прикрыто до конца (а это, естественно, было на всех практически машинах, позамерзали все, позакупоривали и надымили до такого состояния, что из-за дымав кабине и водилу толком видно не было) бил стеком прямо по стёклам и матерился, грозил в догонку и подскакивал к новой жертве. Мне по всем правилам здесь делать было уже не чего, видеть мордобой кабин тоже не нравилось, с ума он сошёл или таким чокнутым и на свет появился, что это за методы и чего он добивается? Я, если честно, то сначала подумал, что водилы, как-то не правильно управляют машинами, или на вираж их закладывают через чур, гробя технику, или интервал не соблюдают, за себя испугался, что не справляюсь тут стоя. Думал на всё по очереди, до тех пор, пока не допёрло до мозга. Как только первые машины получили по морде батогами, сзади идущие мигом стали исправляться и скручивать ручками боковые стёкла до половины окна. Так, быстро скручивая стёкла в дверцах и не переставая закладывать мормоны и газоны в вираже, водилы рубили фишку, давили снова на педаль газа и догоняли ушедшие вперёд машины. Вид человека из ВАИ с хлыстом, быстро привёл в чувства и старших и младших командиров, Ковалю пофигу были звёзды на погонах, он имел другое подчинение и тут для него командиров не было, дорога и всё, что на ней происходило, подчинялось ему и только ему и ни с кем этой властью делиться он не собирался, как встал, так и до конца движения всего колёсного воинства. Машины и бронемашины покинули место сбора, сзади оставались недобитки, эти колымаги шли на буксире равных им или были приторочены к специальным тягачам. У нас машины в полном порядке добрались до автопарка, у других было похуже. Часть машин на буксире мы встретили по пути на обед в столовую, а часть до самого отбоя всё ревела и растаскивалась по своим частям. Перед тем как забрать меня с перекрёстка придрынькал чистенький трабантишко, из этого выкидыша немецкого хвалёного автопрома, вышел аккуратно одетый (очень по-летнему) полицейский, подождал, когда последние машины покинут дамбу, подом полез в дипломат, достал оттуда тряпошную рулетку, положил её на снег и стал обмерять поломанные БТРами при выезде деревья, затем перешёл к обочине, выкатанной колёсной техникой до состояния канав и ям и стал делать замеры в длину и в ширину. Мне это очень не понравилось, земля наша, а чего этому вздумалось мирчим тут подрабатывать себе на хлеб. Ну, придавили пару не толстых и не плодовых даже деревцов, размером со сливу, ну и что теперь делать, дамба узкая, техника широкая, стройте дороги по шире, не придётся с рулеткой ползать. Смотр завершился удачно, но вот этот наглый гад припёрся на том самом трабантусе прямо перед окна нашего штаба. Поставил наравне с нашими УАЗами своего конька-горбунка и неспешно пошёл стучать на нас командиру дивизии. Настучал, сел в машину инвалидку и только его и видели. А на следующий день, ни свет, ни заря, задолго до подъёма нам сделали побудку и весь мотоциклетный взвод отправили на каторжные работы в Нойштадт на овощную базу замаливать грехи за всю дивизию, зализывать раны, нанесённые нашими остолопами, немецкой земле трудом праведным, исправительным. Но это уже другая история.
Валерий: Victor пишет: в конце 80-х годов номера на танках во всех полках сменились, У нас в на самоходках тоже.В начале были 00?,а после 62?
sergei: Владимир Мельников пишет: Розы спали до февраля под толстым слоем снега И ведь,как то забылось,что по всему гарнизону цвели розы,расточая,свой малиновый аромат!!!!
sergei: Владимир Мельников пишет: почему тогда у них всё лучше нашего, почему поехать в ГДР, да даже просто служить здесь, уже круто и не зазорно. Из ГДР делали витрину социализма.И многое с этой ветрины им не перепадало... Владимир Мельников пишет: том, что эти движки работают каждый на свои четыре колеса одной стороны машины, Ну,насмешил,потешил!!! Владимир Мельников пишет: в плечи водил и те получают команды сверху только таким образом и никак иначе-тлько рефлекторно по Павловски...
sergei: Сижу в очереди к терапевту, туда же сидит грядка таджиков, наверно справку для санкнижки получить. Выходит терапевт, в голубом халате, и в голубой шапочке, чтобы следующего позвать (как раз моя очередь), и говорит таджикам - так, товарищи, я без бахил вас не приму, идите вниз купите бахилы. Таджики уходят, я захожу к терапевту. Через 10 минут мы с терапевтом выходим из кабинета - пришли таджики, они бахилы, видимо посмотрев на терапевта, себе на голову надели. Терапевт: -Ну заходите, голубые береты...!
Валерий: sergei пишет: Ну заходите, голубые береты...!
полная версия страницы