Форум » Армейский юмор » Армейские байки (часть3 ) » Ответить
Армейские байки (часть3 )
Admin: Различные рассказы армейской службы,страшилки и байки.....
sergei: В Ной-штадт приезжала приемка всякой дряни.От баночек и крышечек,до бутылок и тряпок.жена часто ходила сдавать всё ненужное...
Валерий: ВВГ пишет: свалку за забором 68 полка Да...,свалка там была большая,а ещё одна была за забором недалеко от столовой,где немцы тоже капались...собирали тарелки и ложки из алюминия!!!
Владимир Мельников : А к нам немец на баркасе приезжал в автопарк, забирал бутылки, обрезки проводки, старые аккумуляторы, радиаторы, трамблёры, генераторы, электролит слитый, стеклянный бой. Покупал бензин и масло с уайтспиртом. Потом ехал к свалке артполка, что была сзади тира у штаба и забирал туалетную бумагу и увозил всё это. Мы ему спихивали по сходной цене всё, что он, не упираясь, покупал за марки.
свн: ...так вот , Володь, всё хотел подытожить рассказы твои....В 82г-перевооружение на Т-80, с 83 по 86 гг полностью наша 27-я перевооружается на современнейшую по тем временам технику-на смену УРал-375----4320, ГАЗ-66-только у минометчиков в основном, "Мармоши" становятся раритетом и беспощадно режутся и сдаются в металлолом, Стрела -10, Шилка-уходят в старые штаты дивизий, .....это всё я написал к тому, что ты служил на , вернее не успел поймать ПИК или момент максимально идеального варианта ГОсударства к Армии в отдельно взятом Соединении, а застал еще не ахти какую службу....Я не беру такие вопросы, когда "закрыли лавочку" отправлять с Групп на целину, когда заводы МОПа работали только в первую очередь на склады опять-же Групп , что образовались Ставки Направлений и прочее-прочее...
Владимир Мельников : Да, Василий, мы попали на перепутье, когда новая техника начала активно поступать в вооружённые силы, но это было только с конца 1982 года наверное. На дивизионках и при выводе полков в лагеря столько насмотрелись на старое и убитое и до того было жопно на это смотреть и понимать, что на то же самое и немцы смотрят и понимают, что мы хиреем и думают поганые за нас мысли... Так оно и получилось. Некоторая леди из ближайшего нашего города Лейпцига сильно стала думать, как повернуть оглобли ГДР навстречу Бонну! И таки с помощью некоторых, особенно меченых, повернула и предложила поделиться нам нашей нефтью и газом, шо то оно не наше, а просто далеко от них раположено, руки дважды у них не дотянулись до тех месторождений, так они придумали, что наши богатства просто сильно не справедливо от Ойропы разместились, что они согласны, чтобы мы их качали, а они их делили в своей Ойропе.
Владимир Мельников : И вот чудно получалось, выезжаем на регулирование автобата, а там машины новые, а у нас в дивизии старые престарые, едем дальше...Идут гробы махины понтоновозы, еле ползут, чиркая железом, прогнувшим рамы сзади до бетонки, а в другой колонне идут свежие, новые без сдвоеных задних колёс, с литыми цельными толстыми дутышами болванками колёсами, высокие, ровные чумовозы с теми же понтонами. Значит поступать и заменяться постепенно начали. Потом первый урал дизельный пришли смотреть всей ротой, который появился в единственном количестве у начальника автобронетанкового склада у нас в автопарке на втором этаже. Всё не могли уродству его согласиться, морде кабаньей, вылезшему капоту вперёд и и так его обсирали и эдак, а у каждого в голове, а как он в деле? Разбили они тот урал, уснули на строящемся автобане и не заметили предупреждающих знаков, что взлётная полоса заканчивается. Погибли и водила и старший. Шуму по всей армии и группе было. Это было весной 1982 года. Я вот смотрю на фотки 1968-1970 годов и всё, всё осталось нам от них. Там Сергей танки выкладывал на полигоне и Эдуард выложил танчик, полтора десятка лет прошло, а мы их и регулировали из Ораниенбаума при вводе в Галле на праздники. Только шли они в большей части своей по городу уже на тросах, друг у друга, а потом жалкая картина разбитой техники в пустынях Ирака в 1991 году. Те же наши танки и грустно мне от того становилось и на себя я примеривал то вооружение, если завтра война. Фото из архива комендача 1968-1970 Николая Сидорова. (это наши боксы в 1968 году и газики те же были у особистов, редакции и у других)
Александр: ВВГ пишет: Там всегда копались немцы, Когда работали у немцев,как-то спросил у "бабушки",мы ее так называли......сколько эти "мусорщики" имеют со свалок..........сказала порядка 300М............а найти АКБ неверное редкостью было...............для меня дикостью было увидеть как немцы в мусорные машины с головой ныряли
sergei: Случай на танкодроме. « Вечерело. Солнце громадным красным диском уходило за горизонт, ярко подсвечивая верхушки деревьев. На танкодроме учебного центра заканчивался ещё один день напряженной учёбы танкистов. Тяжелые машины шли по трассе чётко преодолевая препятствия. В воздухе стоял гул двигателей, земля мелко подрагивала. Вот к исходному рубежу на большой скорости приближается очередной танк с большой цифрой 3 на башне. Возле створа столбиков он резко останавливается раскачиваясь корпусом. Ещё секунда и двигатель глохнет. Из люка выскакивает курсант и быстро бежит к танкодромной вышке. Чёткий и уверенный доклад руководителю вождения и вот уже в курилке друзья хлопают по плечам - ну как провёл. Открытое, довольное лицо отличника и комсомольца говорит само за себя. Как всегда - отлично. .....» Это в газете «За Родину» так пишут. На самом деле - серый день, хмурое небо, проливающее то дождь, то снег. Насквозь промокший комбез. Жирная, чавкающая глина под ногами. Перемешанная гусеницами танков до состояния поноса. Пока добежишь до танка перемажешься грязью по пояс. Залезешь на броню и долго чистишь сапоги и штанины специальной дощечкой, припасённой механиком инструктором. ( Когда залазишь в люк механика-водителя, сначала становишься на сидение ногами. После десяти посадок - в отделении управления будет филиал трассы. А инструктору то чистить.) Старая, задолбанная 54-ка бэшка. Изношенный двигатель, чадящий дымом и бросающим масло из выхлопной трубы на два метра. Просьба инструктора : - Ты только движок не заглуши. Аккумуляторы слабые, а воздуха нет.- И во время надо уложиться. Хорошо на препятствиях свои стоят. В случае какого косяка ведомость подрихтуют. И жрать охота. Как раз на мой заезд подвезли. Это на первом курсе щенячий восторг от осознания своего повелевания такой громадной машиной. А на четвёртом - уже неприятная обязаловка. Но рано или поздно всё проходит. Прошло и это занятие. По отработанной схеме, один взвод остаётся обслуживать препятствия, а другой - гонит танки в парк. Построили колонну, расселись по машинам и вперёд. Хоть и весна, но темнеет быстро. Хорошо дорога накатанная, не заблудишься. Шириной метров тридцать и вся в колдобинах. Почему все танковые дороги быстро превращаются в подобие стиральной доски - «сие есмь» великая тайна. Есть, правда, одно узкое место - насыпная дамба через низину с болотом, но механики опытные ездят здесь каждый день. В парк приехали уже затемно, дождь со снегом усилился. Закон танкиста - по прибытию в парк первым делом заправить машины. Потом уже поставить на стоянку, ободрать грязь снаружи и протереть ( читай - размазать тонким слоем) грязь внутри. Вот и всё нехитрое обслуживание. Уже закончили заправку ( масло МТ-16П на холоде густое, еле течет) - бежит дежурный по парку с командиром роты обеспечения. Там, говорят, танк сломался, Надо в парк притащить. Надо так надо. Дело житейское. Ротный выделил танк с опытным механиком, а наш замкомвзвод двух курсантов. Тросы таскать, да и командовать сверху. Поехали двое. Валера Смарнов и Слава Ковзин. Валеру назначили старшим. Он был суворовцем ( Свердловская кадетка), отличным спортсменом, шёл на золотую медаль. Мы с ним один год были сотумбочниками в раположении и два года одностольниками в столовой. Хотя особо и не дружили. Замкнутый он был. Славка. Славку не помню, Ничем особенным не выделялся. Курсант, как курсант. Быстро закинули два троса на броню и погнали. Валера за командира на башню, а Славка в боевое отделение. Там ветром не так дует. Механик - весенний дембель. Круче него только варёные слоновьи яйца. Было уже совсем темно. Порывистый ветер гонял мокрый, липкий снег, Заляпанная грязью фара еле светила. Но механик шёл на хороших оборотах. Оно и понятно - чем дольше провозишься, тем меньше поспишь. Внезапно (ох уж это слово), при въезде на дамбу, танк как- то дёрнулся и пошёл. Всем, кто управлял машиной знакомо это чувство. Вроде двигатель работает, гусеницы (колёса) крутятся, рычаги ( руль) в руках, а техника идёт сама по себе, по каким то своим прихотям. Танк юзом стал сползать к краю дамбы и медленно, как бы нехотя переворачиваться. Валерка, как тело более лёгкое, вылетел из верхнего люка и шлёпнулся в грязную жижу, проломив тонкую корочку льда. Сверху на него накатывалась огромная туша танка. Особенно ему запомнились вращающиеся, лязгающие гусеницы с, блестящими даже в темноте, отполированными траками. Я думаю, что всё это происходило в считанные секунды, но для Валерки они растянулись на долгое время ужаса. Многим из нас, видевшим смерть в лицо, знакомо это чувство неотвратимости происходящего. Ты видишь, что происходит. Ты понимаешь, что сейчас будет. И ничего, совсем ничего не можешь сделать. Эта невозможность как -то воздействовать на события парализует всё. Наверное, это и есть страх. Надгусеничная полка навалилась Валерке на живот и стала вдавливать в грязь. Гусеница приближалась к голове. Я не знаю о чём он тогда подумал, но слово пиздец, наверняка было. Вдруг двигатель заглох. Не может он долго вверх ногами работать. Масляный насос перестаёт подавать масло к подшипникам коленвала и его клинит. Уже в полной тишине Валерка уходил в трясину. Когда на поверхности осталась одна Валеркина голова, танк остановился. Можно это признать чудом. Можно долго сравнивать с осуждённым, помилованным на эшафоте. Оставлю это романистам. Когда всё замерло, Валерка стал хладнокровно оценивать обстановку.( Хладнокровно в полном смысле этого слова. Комбез промок, вода залилась за шиворот, напряжение спало и пошёл откат. Жуткий озноб. Всё тело колотило. Зубы лязгали так, что можно было прикусить язык.) Так. Помощи ждать неоткуда. Пока заметят отсутствие, пока разберутся, пока найдут - уже в лёд вмёрзнешь. С другой стороны - вроде цел, ничего не болит, пальцы на ногах шевелятся, значит ноги не сломаны. Надо как- то выбираться. Ухватился руками за траки, попробовал вытащить туловище. Не получилось. Наверное, чем- то зацепился. На нём, ведь, и комбез, и сумка и противогаз. Но тело не придавлено вмёртвую. Шевелится. Тогда он принял единственное, наверное, правильное решение. Одной рукой держался за гусеницу, а другой расстегнул пуговицы куртки и штанов комбинезона. Медленно, извиваясь, как червяк, срывая ногти на пальцах, полным напряжением сил стал вылезать из одежды и из под танка. Когда он вылез, даже жарко стало. Правда, ненадолго. Босиком, в промокшем ПШ, да на ветру тепло долго не держится. Теперь все его мысли были о ребятах. Что там? Как они? Все верхние люки в воде. Десантный люк на днище снаружи не откроешь. Его изнутри то замучаешься открывать. Вылез на дамбу. Нашёл какой то камень. Спустился вниз. Стал стучать по броне. Вроде кто- то изнутри ответил. Отлегло от сердца - значит живы. Что теперь делать? Что делать, что делать - за помощью бежать надо. Босиком, по грязево-снежной каше, один километр до парка. И он пробежал. И вызвал помощь. И пошли два тягача с комплектом полиспастов. И наш взвод растягивал эти полиспасты, с какой то ярость вколачивая в мерзлую землю анкеры. И танк вытащили из болота и поставили на гусеницы.. Первое, что бросилось нам в глаза, это механик водитель, сидевший по- походному, с высунутой на броню левой рукой и маленький транзистор, торчащий из-за отворота куртки. Солдат был мёртв. Славку вытащили из башни промокшего и замерзшего. Переодели в сухое и заставили бежать километр до парка. По-моему он потом даже не чихал. Через несколько дней, на общем построении училища, начальник училища вывел курсанта Смарнова перед строем и объявил его трусом, недостойным быть офицером и командиром. По словам начальника училища, курсант Смарнов не принял все возможные меры для спасения экипажа, что привело к гибели механика водителя. Не знаю, почему умный и любимый нами генерал сказал такие слова. Может, он так хотел взбодрить нас и повысить нашу ответственность. Может это эхо того, что пришлось выслушать ему. Я не сужу. С Валерой Смарновым мы встречались за время службы ещё два раза. Мы вместе учились в академии, правда в разных группах. Но, как я говорил, дружны мы особо не были. Третий раз мы встретились в начале девяностых годов. В Калининграде, в штабе 11 армии. Валера там служил в оперативном отделе, а я был отправлен из штаба ПрибВО дожидаться приказа на увольнение. Мы случайно встретились, обнялись и долго стояли обнявшись. Потом у него на квартире, на кухне сидели всю ночь, пили горькую и вспоминали жизнь. Вспоминали друзей, знакомых, ругали демократов, разваливших страну, военноначальников, которые в одночасье стали продажной поганью, делились думами на будущее. Случайно я вспомнил и эту историю и увидел в глазах Валеры слёзы. Это не водка в нём плакала. Это в глубоко сердце этого честного, умного и мужественного человека, занозой сидела та давняя, злая, несправедливая обида.
nikolai: Был и у меня случай. В Рагуне после стрельб, а я стрелял последним, снимаю ПКТ с машины, вылезаю на броню и прыгаю на землю.Пулемет держал за ствол. Во время приземления на землю пулемет ударяется электроспуском об землю, гремит выстрел и пуля пролетает возле уха. Вот такое разгильдяйство
sergei: nikolai пишет: Вот такое разгильдяйство У меня такой же случай в военном училище был.Учился на третьем курсе.Были ночные стрельбы.Отстрелялись,сняли с БМПшки пулеметы,а один не проверили.Остался там трассер.В часа два ночи вернулись в казарму,я пулемет взял за ствол и по полу потянул-крутой,дедушка...В казарме первый курс спал,потому,мы,типа шумели!!!!Мой друг ,комод,шел впереди...на плитке механический спуск прицела сыграл-выстрел-пуля пролетела над ухом товарища ,выбила кусок бетона в стене,срикошетила в глубину казармы,по пути разбив плафон и осталась догарать в стене...В общем,добились результата,молодых разбудили,но крутизна стекла в сапоги...
nikolai: Это все наше разгильдяйство. Сколько раз нашего брата-солдата инструктировали, а на деле вот такие нюансы. Стреляли мы раз на полигоне. До меня из БМПшки из гильзосборника выг.ребали гильзы и одна пулеметная попала под погон башни. Когда отстрелялся,доложил,что отвоевался и оружие разряжено. Машина разворачивается,а у меня в прицеле вышка. Потом ребята рассказывали,что с вышки офицеры сиганули перекрыв все нормативы. Оказывается за полгода до нас один бомбанул по вышке из орудия. Несмотря на то,что вины моей тут не было, а получил по полной программе
sergei: Да-уж,под дружественный огонь попасть не очень то и хочется...снова в училище-на огневой отправили нас вокруг мишеней траву косить.мы чуть покосили и закосили-улеглись спать.А тут стрельбы начались.Мы об этом не догадывались,потому,что еще стрельба не началась....я проснулся,вылез на бруствер.а тут очередь...хорошо по мишени...скатился вниз,мы по пластунски подальше...так за бугорком и просидели...
Александр: sergei пишет: ..так за бугорком и просидели... а самое главное?............наложили по сколько
sergei: по уставу накладывали утром,после утренней зарядки...Советские курсанты добром не разбрасывались...а по честному-страх перед обстаятельствами пришел после рождения дочери...я уже рассказывал,когда с сержантом в ущельи В Килете батальону засаду устраивали.До того момента мог что хошь,а тут на краю скалы постоял и умостился за камушком...Вниз не полез...
nikolai: Кстати о зарядке. За два дня до дембеля я пошел в дембельский наряд-дежурным по роте. Утром без нескольких минут до подьема казарму посетил дежурный по части. А так как наша рота жила на втором этаже я этот факт не заметил. Через минуту все дневальные прокричали " Подьем". Через минуту строю роту на зарядку и обьявляю форму одежды'' Каска. сапоги и трусы в скатку" И в это время с первого этажа поднимается дежурный по части. В итоге трое суток за день до дембеля
sergei: nikolai пишет: Каска. сапоги и трусы в скатку Без юмора попался дежурный...и не любопытный.на трусы в скатку мог бы и поглядеть...
nikolai: Не все офицеры без чувства юмора у нас были. Едем с Рагуна со стрельб на ЗИЛ-130. В кабине комбат. с нами в кузове полупьяный ротный. Стоим на перекрестке в каком-то поселке. Слева магазин и стоянка велосепедов. Команда ротного: Маны,мой велосепед стоит. А потом в роте спрашивал: Откуда велосипед? Ротный был у нас с юмором
ВВГ: nikolai пишет: на ЗИЛ-130. Все ЗиЛ - 130 были в нашей роте
Владимир Мельников : Продолжение рассказов про жизнь солдата в комендантской роты. Зимняя дивизионка 1981 год.Январь. Зимняя дивизионка. Три месяца прожитые в роте на многое открыли глаза, служба оказалась делом не таким уж и простым. Отношения складывались по нарастающей, сначала всё по типу игры в армию, карантин, присяга, первые регулирования, первые выезды и первые тревоги, а настала пора настоящим учениям и в людях, до селе, казалось, знакомых, открылись не изведанные, глубинные особенности. Зима в этот год, будь она не ладна для всех нас и меня в том числе, выдалась не совсем та, морозы и горы снега не улучшали наше настроение, а скорее наоборот, портили и пугали не только молодых, но и дедов в том числе. Так хорошо начавшиеся учения пошли не в том направлении, в нашей роте, не с того, не с сего, вдруг стали появляться полчища сильно заболевших солдат. Первое время я ничего не мог понять, люди, вполне здоровые стали покрываться сначала мелкими, а затем огромного размера фурункулами и прыщами, многие перестали носить сапоги и переобулись в полукеды, что числились сменной обувью. Вид таких солдат удручал и дезорганизовывал службу, солдаты в плохих взводах, мотоциклетном и ЗРПшном вдруг пачками стали инвалидами. Почему? Со мной ничего не происходило, хотя я сам промёрз на всех этих выездах до позвоночника и навечно приобрёл самые распространённые мужские заболевания, но никаких фурункулов или грибков подцепить не успел. Откуда большинство дедов и кандидатов получили грибок на ногах и фурункулы на шее и на плечах? Регулярная смена белья и частое мытьё не только в бане по субботам, но и в подвале из бойлера в умывальной комнате, казалось бы, должно было это исключить, но почему не исключило? Стоя дневальным на тумбочке после попадания в наряд не по очереди (не успел отдать честь замкомдиву Абрамову за 6 шагов и вытянул из его кармана пятак, налетел на 5 нарядов вне очереди, вот и отрабатывал их через день) В канцелярии напротив тумбочки у командира роты проходило, как раз по этому поводу совещание с командирами взводов и через тонкую дверцу было прекрасно слышно, что это ломало все планы на период проведения, каких-то очень серьёзных учений. Каких? Не знаю сам пока, но ротный свирепствовал и требовал освидетельствования каждой живой твари и требовал поставить всех «шлангов» в строй незамедлительно. Выдали на днях получку, накупили подшивы, зубной пасты, крема ля сапог и маленько побаловали себя колой, мёдком и пряниками в глазури из чёрного хлеба. Выдали сигареты и спички, мне, как всегда выдали рафинад полторы пачки за раз. Сахар пока никто не отнял, да и кому он был нужен? Сахара у дедов и кандидатов хватало своего со столовой и сахар для них не был проблемой, сахар таскал с собой в карманах и боялся, что старшина их вывернет и спалюсь по-новой. Спалюсь и попаду в наряд, но, когда 5 штук повесили разом на меня, я потерял меру воздействия наказания, 5 или 6, теперь не важно, как представлю себе сколько это в не досыпах, так падаю духом и молчу уже третий день подряд. Молчу и боюсь рот открыть, чтоб ещё не заработать люлей от кого не то. Смех и веселье вышибло из меня, осталось тупое, замедленное состояние. Спать не могу себя заставить, состояние умирающего от сна, но мучающегося бессоницей, что-то вывело психику из равновесия и торможу, торможу, торможу. Полотёр пускаю во время уборки, а остановить вовремя не успеваю, всё по фигу, куда он там летит, обо что стукается, что мне орут из закрытых дверей спящие в кубриках, не доходит и не фиксируется. Стою на тумбочке, а вышедшего командира взвода регулировщиков замечаю только, когда тот хлопает входной дверью, замполит вываливает из кабинета ротного и я не понимаю его приколов «Товарищ солдат! Не спи, замёрзнешь!», не понимаю и туплю. «Товарищ солдат! Проснись, ты дрищешь!» Пофигу, не доходит, хочу одного, хочу дожить до отбоя и удариться о матрац сильно головою и умереть на смерть до утра. Водит, аж мочи нет, две ночи в наряде, хоть и через день. Ещё три наряда впереди. Сдохнуть можно от такого издевательства и никаких болезней. Одни чирьями да фурункулами типа сучьего вымени покрылись, а у меня чиха не случилось. Взводные и замполит вплотную занялись шлангами. Всех бездельников повытаскивали из кинозала, из Ленинской комнаты, из каптёрок и учебных классов в подвале, выстроили прямо перед моей тумбочкой на первом этаже напротив кабинета командира роты Лемешко. Выстроили войско в пару взводов, в тапочках, в нательных рубахах и стали ждать выхода командира роты. Одни лучшие кадры комендантской роты, сплошь герои Шипки и Кушки, все бывшие, ныне заслуженные инвалиды. В роте жарко натоплено, на улице мороз градусов в шесть восемь, снегу сантиметров под тридцать пять, по обочинам сугробы от частой расчистки, почти, как в Москве перед новым годом. На дворе конец января, но мороз жмёт и не собирается поворачивать на весну. Командир роты и прапорщики обеих взводов Сергей Гузенко (мотоциклетного) и Михаил Чекан (ЗРП) вместе с замполитом роты старлеем Черноусовым стоят напротив старой гвардии. Я на тумбочке, дневальный второй, из молодых, работает снегоуборочной лопатой в курилке перед ротой, дежурный по роте крутится рядом со мной и кулаком сзади постукивает мне по почкам в моменты выхода ротного из своей каморки. Стоим навытяжку, едим начальство глазами, мне, честно говоря, до одного места, я готов заплакать от того состояния в котором по глупости оказался, ведь говорили же старослужащие, чтобы опасались все двух человек в дивизии, капитана в очках из танкового полка и замкомдива Абрамова. Говорили, да, что у них на лбу написано про фамилию и причуды? Не пережить обиды, что именно я лохонулся на этом. Ведь за 6 шагов начал идти с поднятой рукой, ну чего он, считать, что ли разучился, или я шёл на встречу, как то не так? 5 нарядов своею собственной рукой у него из кармана вытащил, плакал мой отпуск, убили во мне человека, оказался я в преступниках. Стою и жду вечера. Лемешко, высоченный хохляра, с высоко задранным подбородком вылетел из своей канцерярии и с места в карьер, ты! Рядовой Андрюшихи! Почему в тапочках? Так, это, грибок, товарищ старший лейтенант! ТЫ! Рядовой Мельник! Почему в тапочках? Тоже грибок! Ты! Ефрейтор Куприн! Почему в тапочках? Грибок, товарищ старший лейтенант! Ты! Грибок, грибок, грибок, грибок…. Тридцать человек и всё грибок?!!! Ротный в бешенстве, всех отправить в санчасть на прохождение медкомиссии! При наличии обманщиков, на всех составить соответствующий рапорт и отправить в пехоту! Разойдись! Через три часа построиться вновь в этом же составе, на руках иметь солдатские книжки с указанием: здоров! Чёрта с два! Через три часа все в том же составе в тапочках и бинтах с толстыми тампонами ваты под ними и гадкой вонючей чёрной мазью из-под них, фурункулы вам приказом не вылечить и не вышаманить. Люди действительно загнили и угробились, но почему выставили напоказ это только сейчас? Начинаю задним умом вспоминать, гнили, мазали себя, кто чем мог, кто чего достал через знакомых в санчасти и санбате, чирьи и фурункулы были с момента прихода меня во взвод почти у всех, они покрывали спины, шею, попу и другие места, по спинам нельзя было ни бить в шутку, не лапать по дружбе. Солдаты корчились, приседая аж до земли со следами в уголках глаз и охали от не чаянной боли. Грибковые ноги совали напоказ с осени и ходили в тапочках в конце строя роты и на обед и на построения. Но почему они опять повылезали и вытащили то, что гнило и болело вечно только сейчас. Ведь прошло столько времени с момента похолодания, когда все пообувались и всё пришло в норму, когда строй шагал без шлангов и тапочек? Ещё сильнее сморщились от боли и страданий ротные инвалиды, ещё больнее заскулили ветераны, стали, на вопросы ротного, «что же вы бойцы, раскисли, где же пример для подрастающего поколения и где наши выгнутые вперёд груди?» ответствовали: Поставьте нас в наряд по роте, по штабу, по парку, только не бросайте в терновый куст! Наказание и расстройство вы, но не люди, прошёлся по ним старшина роты. Разойдиться и шёб глаза мои вас бильше нэ бачилы! Хлопци разошлись, хромая в шесть раз сильнее, чем до построения и охая до обрыва последних нервов у прапорщика Верховского, который, как старшина роты принимал от командира роты это в качестве наказания на свою умную голову. Старшина роты и сам командир роты, да и командиры взводов понимали, что против медицины не попрёшь и либо бойцов действительно надо класть в санбат, либо надо, что-то придумывать самим. Мне было пофигу, ещё раз говорю, меня ничего не интересовало, кроме собственной болячки с 5 нарядами и позором перед ротным, который успел меня заметить, выделить и полюбить, в смысле, построить отношения на добропорядочной основе и покровительстве перед сильными. Но! Но гадко было себя чувствовать сейчас в присутствие кучи шлангов, которые не просто так выползли в тапочках напоказ, а зверски удумали, какую-то пакость. Сговор и не, что другое. Неужели командиры этого не видят и не понимают? Видят и понимают, но два десятка с лишним человек, не просто так забить приказами. Каждый имеет право отпроситься в санчасть и каждый имеет право на лечение. Странно и пока не понятно, почему терпели, столько мучаясь в сапогах с мокрыми от гноя портянками и засохшей кровью, а только вчера и сегодня полезли в тапочки? Неужели припёрло и мочи, терпеть больше нет? Почему, не стесняясь позора перед молодыми и своими товарищами из других не менее гниющих взводов, показали себя слабаками и шлангами, что самими ими так недавно ещё высмеивалось и презиралось? Презиралось, наказывалось и заставлялось помалкивать о своих болячках и не сметь соваться в санчасти и санбаты, во избежание недоразумений, в смысле битья. Старшина роты, после недолгого совещания у ротного и замполита, выстроил вновь свою инвалидную команду перед нами, но теперь, как они сами того не ожидали, на развод! Сачконуть у папеньки не выйдет никогда и теперь калеки маленько пожалели о содеянном. Старшина роты по списку давал каждому разнарядку на работу и бойцы покидали строй по одному, по двое и отправлялись, кто куда. Часть осталась при тумбочке и не прошло пяти минут, как загремели ключи у моего дежурного по роте из кармана, открылись обе решётки ружейки и калеки в тапочках потащили из неё в коридор сначала аграменные ящики со «стрелами», затем с секретными противогазами, затем и с остальным барахлом. Работа закипела до самого вечера, прибрались в ружейке по полной программе, вычистили все загашники и закоулки, открыли и проверили по списку всю амуницию и вооружение, умудохались так, что даже мне, не относящегося с жалостью к дедам, стало их впервой по-человечески жалко. В ружейке с инвалидами занимался дежурный по роте, в подвалах по каптёркам и учебным классам прошёлся лично старшина роты Верховский, выкинули из классов всё, что натащили деды и кандидаты со свалки, кресла, стулья, тумбочки, диваны. Выкинули не доделанные поделки на дембель, выкинули не дорисованные альбомные страницы и запрещённые фотографии с номерами машин, с фото казарм, фото с командирами и надписями на табличках. Выкинули фотоувеличитель, фотобачки красный фонарь, плёнки и фотобумагу. Побили фотоаппараты и приёмники, дорвался до любимого своего занятия командир мотоциклетного взвода Сергей Гузенко, оттянулся в удовольствии громить и портить людское, купленное на свои деньги или привезённое в отпуск из Союза. Всё полетело к третьему дневальному в тачку и поехало к столовой артполка на мусорку. Попали на глаза старшине роты, порезанные и уже ушитые сворованные дембелями парадки из его каптёрки, что располагалась на втором этаже в лифтовой камере. Полетели обогреватели, кипятильники, утюги, калориферы и чёрти, что ещё в ту же тачку, всё на помойку, вон из роты, орал Верховский и топал кривыми ножками, сцепив пухлые ручки у себя за спиной, выставив напоказ брюшко вперёд себя. Ор нескончаемым потоком стоял до самого обеда и утихомиривать старшину и взводного взялся сам командир роты, хламу накопилось под носом у его подчинённых столько, что диву можно даваться, как на глазах таких строгих командиров мы умудрились привезти со свалки? Затащить в подвали мимо тумбочки дневального, прямо мимо двери кабинета самого ротного диваны, кресла, столы и прочую лабуду?! Чем, в его отсутствие тут ночью занимаются его подчинённые, если полная тачка поделок и альбомов оказалась с верхом, а возить ещё видно и возить! Откуда столько хлама в каптёрке почтальона Семеновича, откуда столько говна в каптёрках самого старшины роты? Кто вообще в роте командует? Старшина роты со взводными или босяки? На фига матрацы в каптёрках и шинели с парадками? Для чего бойцу диваны и кресла? Откуда телевизоры и столько приёмников и фотоаппаратов? Откуда фотоувеличители и для чего столько фотобумаги и химии, красок и кистей, кружек и фужеров? И вообще, как давно там бывали мои подчинённые? Куда вы глядели и для чего вообще вы мне сдались? Удар по командному составу был сильным, оскорбительным и обидным и это не преминуло щас же мгновенно сказаться на всех нас. Все кубрики пошли под нож. Все тумбочки повытряхивали и всё лишнее повыбрасывали (мой сахар исчез сам не знаю куда, но в тачку он вряд ли попал, был слишком белый и заметный и я бы его сразу увидел) Полетели вверх дном постели, повытаскивали гитары из под кроватей и побили, повытаскивали припрятанные свитера и спортивную форму, носки домашние и плавки, полотенца из дома подарочные и еду, для чего спрятанную и кем, не понятно. Полетело всё и вылетело навеки из роты. Шмон стоял аграменный и добра было жалко до икоты. Сон сняло, как рукой, мир искривился и добродетель пала, ротный бушевал, но рота об этом пока не знала, надрываясь в очистке территории от то льда и снега, на ремонте технике и в нарядах по службам. Инвалиды мучились, но терпели и обиду скрывали до поры. Выброшенное в тачку вскоре оказалось возвращённым в автопарк, а со временем вновь перетащенным потихоньку в роту. Что смогли собрали там же на свалке быстро отправленные туда духи. Потерио оказались минимальными, но ротный об этом пока не знал и не зная этого немного успокаивался. Дело сделано, чистки проведены, шмоны в роте состоялись, можно двигать службу далее. Мы ничего, оказывается, не знали, но деды пронюхали от писарей, что грозит всем нам служивым. Пока мы играли в детские игры на КШУ, пока кололи лёд в мегатоннах, пока занимались самоедством и построением вертикали власти в роте среди разных призывов, люди в штабе получили секретные пакеты с указаниями провести самую главную игру за период службы под названием «дивизионка». Вот куда пропадать стали на все ночи подряд писаря, вот почему они приползали в третьем часу ночи с синими кругами под глазами, вот куда они мчались сразу после бега на утренней зарядке, они готовились вместе со своими офицерами к этим серьёзным учениям и измождали себя до истощения нервной системы ночными переработками и перегрузками. Построение роты на обед ничего хорошего ей не предвещало, командование рыскало и наносило упреждающие удары всем пытавшимся открыть рот и понять за, что такая немилость и преступникам и блотным. Вчера весь день провёл и я на очистке от снега всей территории и колке льда, позавчера и сегодня умираю от недосыпа и жары на тумбочке рядом с огненной батареей отопления. Мочи нет больше сопротивляться и я приваливаюсь на батарее после ухода роты строем на обед, приваливаюсь и аж слюни пускаю от того, как на меня сном накатило, просыпаюсь от непонятной тревоги, охватившей меня во сне и не могу понять почему? Оба дневальных ушли с ротой, дежурный спрятался в кубрике и топит массу втихую, тоже ловит момент, пока нет никого в роте, пока командиры убыли по домам обедать. Мне приказано бдить и при их первом появлении кричать Дежурный на выход. Но, куда там, на фиг бдить? Расслабон накатил на меня и я отрубился помахав на всё большим и красным и на тумбочку в том числе, дверь на паркетину законопатил, чтобы никто случайно не проник в роту в моё отсутствие на посту, полчаса, но я их использую по своему усмотрению. Никого обычно в это в время нечистая не приносит, все нормальные люди принимают еду в пищу и так мне сладко стало и радостно от того, что я остался сам себе предоставлен, что и не верилось даже. Выспаться солдату достаточно и пятнадцати минут, я же проснулся, наверное, немного позже. По-прежнему вокруг звенела тишина, дежурный сержант дрых, развалившись на кровати в кубрике ЗРП не раздеваясь, прямо весь одетый поверх чистой постели, лёжа на спине, чтобы не образовывались на щеках складки. Спал тихо, не дыша и не выдавая своего отсутствия. Я прокрался снова назад к тумбочке и добавил массы. Такого счастья и удачи давно я не ловил в свои руки, чтобы что хотеть, то и делать, прямо не боясь ни кого и прямо напротив кабинета командира роты. Закрыл глаза и стал снова пытаться загнать себя в сон. Не получилось, зато так сидеть оставалось кайфово и мечтательно. Мечталось о доме, о том, что сейчас дают на обед, сколько оставят дневальным и можно ли будет подольше проторчать в столовой, поедая обед во вторую смену. Время утекало в минус, дежурный появился сам без моей побудки и мы стали с ним ждать прибытия роты с обеда. Через некоторое время послышались сначала слабые намёки на пение, затем песня грянула на полную катушку, стали слышны громко ударяющие о брусчатку каблуки сапог и рота встала по команде «рота, стой! Раз, два!» Минута, вторая, строй рассыпался и меня сменили на тумбочке довольные от приятного обеда оба дневальных. Очередь настала идти обедать нас с дежурным по роте, мы выперлись на крыльцо и тут мне дневальный говорит, Вова, а где твой штык-нож? Твою мать! Пустая пластиковая коробочка пенальчик пусто болтается на ремешке на ремешочке. Штык нож был, да сплыл! А дежурный по роте, делая удивлённые глаза и строя из себя дурачка, спрашивает: как нет? А куда ты его дел? Ты же перед тем, как мне отлучиться с ним на поясе был! Я????? Глаза в его добрые смотрю и не хочу даже думать, что этот человек, в благодарность за то, что я его караулил, когда он у зенитчиков на кровати дрых безбожно, мог мне подлянку сделать и так, товарищ сержант, а вы не брали? И дежурный по роте Гузенко Сергей на крыльцо скачет! Я руками загораживать пропажу и назад в роту. Он ко мне, почему не отправляемся в столовую и тянем время, я придуриваться в ответ и бочком, бочком к выходу, а у самого матка опустилась и не поднимается. Какой там обед, штык нож пропал и не знаю, где его искать, а дежурный по роте сержант приказывает быстро идти с ним в столовую. Выскакиваю, как удареный бревном, с крыльца и спешу, перебирая ножками, за сержантом. Тот не подавая вида начинает травить мне душу страшными карами и отправлением сначала на ГУБу, а потом и вовсе из роты в пехоту, я не могу собраться с мыслями, потею, но ничего положительного в голову не приходит. Не могу понять, когда я последний раз видел у себя на поясе штык нож? До того, как привалиться на батарее спать или после? Но это даже не главное, главное в другом, как я встану на тумбочку перед кабинетом ротного на виду без него? Что я скажу вразумительного им в ответ, когда обнаружится его отсутствие, что я буду сдавать в ружкомнату в шесть вечера? Когда меня отправят на ГУБу, уже сегодня или завтра с утра, в какую часть меня уберут из роты после отсидки с ГУБы? Попасть на ступеньки столовой не получается, я то и дело промахиваюсь и падаю руками вперёд на сержанта, тот ругается и отпихивает меня с ором назад. Обед проходит в механическом глотании того, что горой навалили того, что подкладывает в утешение мой сержант дежурный. Сержант с наряда по столовой и деды, которые там оказались пиз..юхают меня по чём зря и издеваются надо мною по поводу того, что ем сейчас последний раз котлеты, что в пехоте они мне будут приходить только во сне, издеваются и одновременно жалеют, что мог бы из меня раздолбая получиться неплохой мопед, но! Но пехотинец из меня получится пожалуй даже ещё лучший, уж там-то мне не позволят спать на тумбочке и терять оружие, которое доверила мне Родина. Удод я по их меркам и говно. Обратно ноги меня уже не несли, а шли не гнущимися ходулями. При приближении к роте меня прошибло в пот, а при виде кучи начальства, прибывшего после обеда в роту, я совсем упал духом и еле попадал на ступеньки крыльца. Пока народ толпился на крыльце и в курилке, мне благополучно удалось прошмыгнуть мимо кабинета ротного и спуститься в подвал. Дежурный приказал драить краны в умывальной комнате, туалетах на обоих этажах, драить бритвой писуары и очко и не вздумать казаться на глаза офицерам. На вопрос, где штык нож, врать, что первое придёт в голову, типа, он мешал и я его отцепил, щас надену, извините товарищ прапорщик. Летела пена белая из под аседольной щёточки и паста гоя, горели руки огнём от работы, а латунь от длительного трения, блестела керамика и сияла чистотой кафельная плитка. Всё, что можно я надраивал и натирал до самой сдачи наряда. После шести часов в гордом одиночестве заставили меня, как провинившегося убирать роту по новой уже за новый наряд по роте. Старый наряд из кандидатов и новый из того же призыва гордо стояли на тумбочке или делали вид, что убираются на улице и на втором этаже. Ноги не носили меня больше, а штык нож так и не нашёлся. Я тайно облазил все мыслимые шкафчики и дверцы, тщетно, штык нож исчез из роты и больше не появлялся. Усталость это одна половина несчастья, это хрен с ней, выдюжим, но что я сейчас новому дежурному по роте сдавать в ружейку буду? Вот это да! Время около семи, новый дневальный кричит о построении на ужин, я пропал навеки и готов прятаться в подвале, лишь бы не разоблачили и не отправили на ночь на ГУБу. Дежурный по роте из нового состава выгоняет меня на улицу и отбирает на ходу у меня запрятанный в сапог пустой пенал для штык ножа. Я не понимаю, чего он это делает, но когда он, улыбаясь вытаскивает из своего сапога штык нож и вставляет его в мой чехольчик, я начинаю соображать и въезжать в суть произошедшего! Меня развели, как лоха, штык нож упёр мой же дежурный по роте сержант, упёр, гад, скорее всего, именно тогда, когда попросил его покараулить и зная, как духи ведутся на эту уловку, вычислил и меня, подкрался, отцепил у спящего дневального и пошёл спокойненько себе делать вид, что спит и ничего не знает. И это гад, столько времени, зная, что это сделано его руками, меня успокаивал тем, что больше трёх суток за штык нож не дают, что в пехоте много у него знакомых и там тоже люди служат и что не чего ссать, дембель и там состоится, правда не при всех целых рёбрах и зубах. Гад, просто гад и никто больше, вот стоит сейчас передо мной на построении и ждёт, когда рота соберётся, чтобы идти на ужин. Даже виду не кажет, что поступил подло, а я так его уважал и верил до сей минуты, что украли в самом деле не наши из роты ребята и уже полдня служил в мыслях и делах не в роте а в одном из пехотных полков. Просто скотина и больше никто.
Владимир Мельников : Продолжение рассказа. Сколько буду служить в роте, столько будет самым любимым занятием воровать штык ножи у дневальных, противогазы, подсумки или автоматы на учениях. Столько раз люди будут очковать от ожидаемого наказания или бегать в противогазах в поисках пропажи, а тот, у кого украдут, будет это делать с открытым забралом, но отбитыми почками ночью. У меня это был последний случай, когда стащили, что-то. На всех учениях я привязывал автомат ремнём к себе, когда спал на перекрёстке или в наряде в лесу стоя. Закидывал через плечо и ремешком его с бляхой к себе. Штык нож прятал в сапог под кожаные штаны, противогаз прятал под себя и ложился сверху спать на него и не холодно груди на хвое спать и спокойнее во время сна. Самым подлым среди всех командиров в этом отношении окажется не вышедший от солдатских своих будней сам наш взводный Сергей Гузенко, который однажды схлопочет от дедов хорошей взбучки и три дня проходит в чёрных солнечных очках среди снегов и морозом, но об этом впереди. Отметелят его деды в подвале, накинув на голову в темноте одеяло, отметелят, да не отучат, а только разозлят и дело дойдёт у того до паранои с угоном из автопарка через запасные ворота со стоянки УАЗиков и аккумуляторов целыми пачками. Не хорошо, когда этим грешат солдаты или сержанты, но когда этому уподобляются взводные, это уже очень не хорошо и не порядочно. Умумукавшись с уборкой и прощёный за порядочность, наивность, доверчивость и не выёжистость, мне выпало прощение от сержантов, с моего наряда и с нового наряда по роте. Они сами прикололись, проучили, так сказать, дурака, но и сор из избы не стали выносить, себе происшествие выписывать вместе с наказанием. Оба были мы с ним хороши и он и я. Понял я и простил потом его, а он мне больше ни разу об этом не напомнил. Спасибо ему, проучил и будя! Товарищ по призыву при построении на ужин попробовал посочувствовать, спрашивая за нож, да оказалось напрасно, нож не пропадал, а я купился и полдня нервы себе дёргал по одной. За сахар спросил, не до него сейчас, даже и не жалко, несколько кусков успел спробовать, только нёбо им изодрал, этим каменным рафинадом, да, хрен с ним, на учения хотел прихватить, может заварки маленькую пачку Краснодарского чая раздобыли бы и побаловали себя ночью в наряде, когда все уснули бы в палатке у печки, а теперь… да хрен с ним… На вопрос, а что, ротный про нож прознал таки или тихо? Откуда я могу знать, он хитрый, утром подгонит «зебру», вещь мешок старшина вынесет из каптёрки, кинет в кузов и назад в роту делами заниматься, а мне догадывайся сам, карета подана, помнишь, как того парня из нашего взвода осенью, когда мы только-только в карантин попали, раз и нету хлопца. Один выезд в город и поехали в Вёрмлиц. Недавно перед новым годом заскакивал с оказией, упросил своего командира захватить в Галле, помнишь? Да, помню, помню, ты то, как, писать будешь, если, что? Буду, отвечаю. Лучше бы не трогал тему, опять вспотел по спине, жалко из роты уходить, но самое страшное ГУБа, никогда себя не представлял в залётчиках, а на ГУБе тем более, я же самый примерный и послушный в жизни и вдруг моментально исчез из числа значимых людей и опустился в самые низы и презираемые ничтожества. Наряд на кухне, завидев меня пока вместе с ротой, удивился не меньше меня самого! Кто не знает пока всей истории, не могут понять, почему мне целый бачок картошки и жареной вымоченой трески суют, укают в ненависти к духу, но успокоенные, что так надо, что я сегодня отправляюсь сначала на ГУБу, а через три дня они меня больше не увидят и что преступник имеет право на повышенную порцию хавчика. Кто с уважением относится ко мне, как достигшему с малолетства службы больших уголовных преступлений и выровнявшихся с ними по числу преступлений и наказаний, но большинство смотрят на происходящее, как на комедию и не одобряют мой поступок и уже вычеркнули меня из числа «войска королевского». Ужин съедаю не больше нормы, наряд ворчит, не довольный моим отношением к их благородному поступку, но меня это, кажется, уже и правда не волнует. Видно они больше понимают, раз прощальный бачок отвалили, они больше меня прослужили и повадки Лемешко выучили на отлично. Время до отбоя проходит без вызова меня по инстанциям, отбой и я пока ещё в роте, пока вместе со всеми. Ощущение счастья быть в такой воинской части, таком коллективе, с таким командным составом и такими военными задачами, стоящими перед комендантской ротой, какой же я идиот, как же я мог расслабиться и почувствовать себя на минуту дедом! Дешёвые понты и такая расплата за пол часа сна на посту. Как стыдно завтра будет стоять на разводе и слушать, как тебя позорят и выпирают из роты вон, ужасно, не передаваемо страшно, гадко и обидно. Ночь навалилась горячечным кошмаром и бредятиной, всю ночь я носился за БТРами по заснеженным полям и никак не мог попасть в окоп, чтобы спрятаться, отсидеться и убежать домой в Москву, всю ночь мой мозг выматывал из меня душу и под конец, не вытерпевший дед, разбудил меня и велел пойти пописать, уж больно я во сне мучался и буровил вслух, рядом с его койкой. Утро, подъём, зарядка, завтрак, развод, колка льда, а меня никто не трогает. Я снова ломом колю, который день лёд и не верю, что пока оставили в роте. На другие сутки снова в наряд и холодея от ужаса только и делаю, что хожу одной рукой размахивая щёткой или полотёром, а другой, придерживая штык нож у бедра. Чокнуться можно, как это трудно и надоедливо делать, но другого не вижу для себя. В каждом приближающемся ко мне и пытающемся втирать очки вижу потенциального вора и ещё крепче прижимаю штык нож и поглядываю на него для того, чтобы лучше убедиться, что рука сжимает именно его, а не что другое, находящееся в том месте. Ем в столовой передвинув штык нож на мотню, чувствую его своим хреном и продолжаю трапезу. Ночью во время положенного сна прячу нож под самого себя, подворачиваю одеяло так, чтобы нельзя было подлезть и вытащить, пока я буду 4 часа в отключке. Продёргиваюсь во сне и первое, что лапаю, так опять его. На месте, попытка поймать упущенный сон, а все мысли о штык ноже. Сутки в наряде проходят. Остаётся ещё два наряда вне очереди, уже легче, но всё равно много. Теперь я сам оказался в шкуре зачумлённых дедов и кандидатов, ранее радовавшийся и одобрявших старшину роты с ротным за такую справедливость и наказание моих обидчиков и обидчиков всего моего призыва. Теперь с ними в одном возу, хомут шею натёр, а впереди ещё две бессонные ночи. Хоть и через день, но высыпаться не получается, недосып накапливается и хожу, покачиваясь от стены к стене. Вечером сменяемся, ужин, после ужина сказали, что хорошее кино привезли. Вот это по нашему, сяду к батарее у окна на первый ряд, чтоб деды не заметили, что сплю во время сеанса и хоть сегодня отосплюсь и кино заодно послушаю. Деды перестали тюкать, ещё бы, три дня подряд дух пашет вместе с ними, отвалили и кандидаты. Кажется дело идёт на поправку, иногда и залёты помогают заработать некий авторитет и дают известные среди разных призывов поблажки. Кино начинается вовремя, первые титры на экране, сон накатывает на меня навеянный весёлой музыкой и огненной батареей отопления. Что начинает сниться понять пока не возможно, динамик надрывается, а я в первом ряду и всё достаётся мне. Организм борется за сон и я вижу нечто, но всё киношное тоже почему то присутствует в моём сне, но что произошло далее понятию не поддаётся! В глаза вдруг врывается яркий огненный сноп света, комета, взрыв солнца? Глаза режет от боли, все вскакивают и бросаются на выход в открытую дверь, из двери их подгоняют скорее покидать помещение, атомная война? Солнце упало на землю? Сердце лупцует в груди кроличьим стукотом туко-туко-туко-туко, герои продолжают сражаться на белом экране, их почти не видно, но по грохоту звуковых колонок бой идёт не шутошный, война на экране в самом разгаре. Ольшанский из кинобудки орёт через квадратные дырки для проекторов в зал и не может получить ответа на вопрос, куда все поскакали и что такого случилось в роте и что делать ему? Не осознавая, что произошло и не подавая вида, что я спал и всё прозевал, тыркаясь между отброшенных вверх откидушек сидений пытаюсь делать, то, что о делают все, создаю хаос и разжигаю панику. Люди ломятся в проём двери, растекаются по коридору, я за всеми и ничего не могу понять. Впереди меня полторы сотни солдат в коридоре шириной два метра, сам пока нахожусь в самой нижней наклонной к кинозалу части коридора, впереди ор, команды и крики на разных языках. Пожар? Но дыма не видать, тревога? Тогда почему я не слышал команд дневального по роте? Успеваю маленько прийти в себя, успокаиваю сильно стукающее сердце, расспросами выясняю, что прибежал посыльный из штаба и по дивизии объявлена тревога, начинаются самые большие и длительные учения. Вот это новость! Никто так скоро этого не ожидал, хотя и готовились и ожидали, но как всегда оказались облапошенными. Странно, но командиры взводов, сам ротный и замполит и даже начальники АХЧ и столовой и старшина роты, почему то в полевой форме и с тревожными чемоданчиками. Откуда дровишки? Из штаба, вестимо! Вот засранцы, знали ведь и ни слова. Сами быстро по домам смотались и прибыли в роту готовенькие и ждали у ротного в кабинете и планы планировали, что и в первую очередь делать. Одна команда сменяет другую. Мы, проживающие на втором этаже, получаем оружие после того, как это сделает первый этаж, несёмся в свои кубрики и делаем то, что делают старослужащие. Это приходится делать впервые по настоящему, выгребаем всё содержимое из тумбочек и сваливаем поверх заправленных коек, матрацы вместе с содержимым тумбочек и одеялом с простынями закатываем в колечко и бросаемся с этим грузом вниз на первый этаж, далее на крыльцо роты, поворачиваем направо к пандусам погрузки и бросаем, как попало в подогнатые кузова машин. Летим назад в роту и сталкиваемся с навстречу бегущими с первого этажа комендачами и зенитчиками, которые уже получили оружие и теперь вместе с ним тащат свои матрацы и бросают в другие машины своих взводов. Минута и мы врываемся тоже в роту, заскакиваем в ружкомнату, хватаем свои автоматы и противогазы и выносимся через другой проём ружкомнаты и снова ныряем в помещение. Это помещение-сквозной проход из коридора роты в автопарк, наша каптёрка регулировщиков, здесь на вешалках аккуратненько развешаны наши регулировочные комплекты кожанок с тёплыми штанами и телогрейками под куртками. Форма одежды на этот раз необычайно чудная и смешная. Нам выдают не только уродские шерстяные намордники, как собакам, но ещё и страшно позорные аграменные серые валенки, называемые в Сибири «лохами». Валенки на литой резиновой подмётке, выше колен и тяжеленные, меры нет. Придуманы они без галош, но с подошвой от промокания для глубоких снегов, это, чтобы в нём галошики те не потерять, (соскочат с чёрных валенков и в снегу по пояс те не нашаришь типа того) Форму надеваем, потеряв кучу времени на эти проклятые чуни. Никто не знает, что сначала, брюки надевать, а затем валенки или сначала валенки, а потом поверх натаскивать на них донизу штанины брюк? Получаем этими же валенками по горбешнику и от взводного и от дедов в том числе. Наконец соображаем, как это делается. Шуму много, время выезда упущено. Сейчас попробуй, на морозяке в десять градусов, чего-нибудь заведи! Ни один мотоцикл с места не сдвинется. Обсуждаем проблему с мотоциклами, но на выходе попадаем в облако пара и газующую, на плохо прогретом движке ГАЗ-66 «зебра». Две зебры на ходу поджидают нас и готовы в любой момент вынести нас на себе из дивизии. Настроение мгновенно у всех поднимается до высшего градуса и идёт гут одобрения в виде неясного мычания гасимого нашими намордниками. Ещё новая проблема, как попасть в кузов, когда ноги не гнуться от жопы? Смех и хохот, грохот хохота, когда первые духи в попытке одоления заднего борта сваливаются вниз и мучаются в изнеможении забраться в кузов. Попробовал я, ноги не гнуться из-за не разрезанных задников у выданного имущества, что делать, не знаем. Пробую ножками елозить, они соскальзывают и не за что зацепиться, чёрт его. Ёрзаю, ёрзаю, сзади орут и руками под жопу подпихивают, ещё секунда и кончу прямо в штаны. Состояние возбуждения от невозможности, что-то сделать частью тела, находящегося у меня ниже пояса. Такое чувство кончины я испытывал во время лазания в школе по толстому канату, когда до потолка высоченного спортзала, оставался метр, но сил больше не было, а залезть надо было и кончить не фиг было дело. Все это чувство когда-то испытали и теперь меня прекрасно понимают. Наконец догадываемся откинуть задний борт и заползаем на пузе в кузов. Зрелище комичное, но что делать. В кузове деды экстренно велят разрезать задники у валенок сантиметров по десять иначе при снятии с регулирования все окажутся попадавшими на дорогу на пузо, из-за того, что никто не собирается изменять порядок посадки и она по видимому и сегодня будет проходить по старому, на скорости. В суматохе и начавшей выдвижение машины, не у всех получается штык ножами располосовать правильно валенки сзади. Некоторые дюже вумные режут для верности их ещё и спереди. Пусть режут, им и отвечать за порезанное перед старшиной роты. Валенки выпросил взводный у старшины, что он назад возвращать тому будет, не наша забота, что мы не люди, что ли, чтоб в этом дерьме страдать. Порезали, ноги выпростали под лавки, стали усаживаться по-человечески. Два часа, нам говорили, требуется по времени, чтобы вся дивизия покинула территорию и исчезла за границами КПП, не знаю, сколько уже прошло, но регуля сегодня, по-моему, последними покидают свой парк. Раньше такого не было, виноваты матрацы и эти чёртовы валенки. Выезжаем за ворота нашего парковского КПП и уходим в направлении стелы. Через задний борт видим суету около штаба дивизии, там идёт тоже эвакуация штабного имущества, стоят подогнанные ЗИЛ-131 и комендачи с писарями закидывают в кузова ящики и мешки, сшитые из плащ палаток. Стоят БТРы охраны и машины ГАЗ-66 батальона связи, недалеко на площади привычные две БРДМки охраны опергруппы, которая вот-вот сорвётся с места и двинет впереди всего штаба, далеко уходя от всех на хорошей скорости. Сзади штаба виден уголок кузова нашего ЗИЛ-157 электростанции, Сергей Бодров обеспечивает электроэнергией штаб и тоже вскорости переключит всё питание на источник бесконечной мощности, то бишь , на сеть 220 вольт. Странное дело, я никак не могу до сих пор понять, в штабе у связистов был свой дизель мазовский, который крутил динамо-машину в 100 килловат! Почему возникала необходимость в питании всего штаба от дизеля в 20 килловат? Вопрос на засыпку специалистам. В кузове старички завели разговор за знамя дивизии, его пошли получать наши отличники боевой и политической подготовки, лучшие зенитчики Наумов, Крамаренко и Петров. Первый раз слышу про то, что знамя, оказывается, тоже покидает территорию части, я думал, это дело настолько святое и неприкасаемое, что, как Ленин, никогда Мавзолея не покидает, а тут всё так просто, пошли получать и поедут вместе с зенитчиками нашей роты на БТРах вслед за УАЗиком командира дивизии. Обстановка становится максимально приближенной к боевой, раз такое дело. На улице стоит хороший морозец градусов в 9-10, а может и все 12, сырость проклятая усложняет систему счисления и проникает за шиворот плотно укутанного тела. И что я заметил, чем ты сильнее себя кутаешь и пытаешься контролировать то самое тепло и кукарекаешь над ним посекундно (от безделья!), тем холоднее и психованнее тебе становится, ты начинаешь себя изводить только тем, как лучше пристроиться и не шевелиться, удерживая в щелястом кузове «зебры» тепло. На улице действительно очень холодно для Германии, даже бывалые солдаты неохотно поддерживают разговор, поговорить-то есть повод, но только отдельные злые реплики затыкают умников и я не могу сосредоточиться на том, куда едем, сколько дней всё это продлится и где будет привал и спать, будем сегодня или нет? Время до отбоя далёкое, до сна, в смысле слова. Пока нервы не дёргают по поводу, хочу спать, пока интересно, пока потные и мокрые от облачения в тысячу одёжек, пока можно не кукситься и не опускать себя в глазах товарищей своим видом, умирающего лебедя. Езда к коллективе не рекомендует казать свои худшие стороны и потребности, умирай, но марку держи, потом свои же перед новыми призывами зачмарят и позору не оберёшься, терпеть пока нет надобности холод, не знаю, как намордник тихонько стащить, чтоб охолонуться от жара. То не мне одному не в моготу, Толян Куприн, за ним другие срывают удушливые намордники, закрывшие своей собачьей шерстью всё лицо, кроме узких щёлочек для глаз, все плечи до половины рук. Душно и сыро под комбезом из ватных штанов и куртки с огромным воротником. Нет больше мочи, срываем и мы, духи с черпаками. Гулок одобрения прокатывается по кузову, деды с одобрением относятся к тому, что люди с младших призывов понимать стали службу и не собираются позорить комендачей, значит не зря столько они их чмарили и мытарили, выросло мало-мальски достойное поколение регулировщиков. Ведь они отлично помнят наказ старых регулей, убывших с достоинством на гражданку, чтобы не жалели мамкиных сынков, дрочили до посинения и не теряли имидж самого боевого взвода роты. Через задний борт успеваем отметить, как у артполка и ЗРП идёт погрузка под подошедшие из парка машины личного состава, как мимо штаба вытягиваются колонны БТРов и другой колёсной техники. Едем дальше. Рядом со стелой притулились наша колонна опергруппы, видно ждут БРДМы охраны и электростанцию, ждут также УАЗ-469 начопера и машины связи, что пока остаются у штаба дивизии. Далее, вдоль всей аллеи спортгородка, напротив здания ГДО, до самого ЦКПП дивизии, стоят машины комендантской роты, это наше законное место при всех выездах на учения. Как только опергруппа уйдёт немного вперёд, сразу за ней вырываются машины с командиром комендантской роты на УАЗ-469, машины с передвижным командным пунктом, машины штабные салоны высшего командного состава, за ними штабные машины секретчиков, шифровальщиков, картографов, разные грузовые машины с прицепами, походные кухни на колёсах, автобусы штабные с машинистками и секретутками, официантками и поварами из числа женского персонала, транспортные зилы с водовозками и хлебовозками, прицепными кухнями, далее машины редакции, особого отдела, финчасти, и просто машины и машинки с палатками, щитами-полами, кроватями и матрацами, углём и печками. Кинопередвижки, заправщики и последней замыкает весь цирк на колёсах машина техпомощи. Вру, замыкает машина регулировщиков «зебра». Она пока находится на месте, в роте. Она ждёт, когда все покинут часть и только в этом случае отправится собирать нас с перекрёстков, обгонять на хорошей скорости все, ушедшие далеко вперёд колонны и станет снова нас десантировать по городам, городишкам, дорфам, просто перекрёсткам в лесу и в поле. В роте в качестве наряда, оставили самых бесполезных людей на войне. Ни один калека, метивший в наряды, не смог спрятаться от дивизионных учений. Оставили банкира, финансиста и кладовщика со склада дивизионного, который на фик не нужен был сейчас никому. Гиблое дело, оказалось для тех, кто не смог спрятаться, нытьё только опустило их в наших глазах (молодых призывов), на что они, честно говоря, расчитывали, зная не по наслышке, что никого в роте в этом виде учений оставлять не положено, но объяснение не требовалось, всё и без этого было очевидным. Очевидным было только одно, пять или шесть дней с утра до ночи на перекрёстке, голодному и умирающему от невыносимо морозной и снежной зимы 1981 года. Зимы и в Москве 1979 года была такой силы холодной, что газ не горел из форсунок на кухне, а тлел, что обогревались чем только кто мог придумать, что окна законопачивали одеялами для того, чтобы хоть капельку удержать в квартирах тепло, аварии на теплотрассах случались так часто, что все Московские обкомы и райкомы партии днём и ночью мобилизовывали коммунистов и приравненных к ним комсомольцев и солдат инженерных войск со стройбатом для ликвидации течей и разрывов магистральных теплопроводов огромного диаметра. Как сильно будет хреново, я сейчас самолично смогу убедиться. Снятые намордники надеть по форме не успели и позасовывали в спешки в противогазные сумки, пошли команды на высадку и пора было вставать у своего станка разжарившимся регулировщикам. Выскочили за ворота и первые три человека выпали, не вылезли, как люди, а именно выпали или попадали на четвереньки от непривычно глупой формы одежды. Валенки совершенно не цеплялись за металлический край борта, они разъезжались и гирями тянули сразу за борт, как в омут. Встать с земли в них оказалось не так-то и просто, мужики помогали друг другу и как клоуны в цирке засеменили в прикольной обувке к кабине старшего машины за указаниями. Сергей Гузенко, не открывая дверцы кабины, как обычно, а лишь чуток приоткрыв стёклышко, промурчал, что-то несуразное, типа, не ссы, замёрзнешь или типа того. Где приказание, а где шуточки, пойди разберись, глупое поведение взрослого человека на войне, всё опошливать и переворачивать под свои приколы и своё видение обстановки. Каждая его выходка обязательно озвучивалась и перекривлялась с ненавистью в кузове среди солдат и обязательно в оскорбительном тоне. Салага, салабон, всего на год старше нас, а мнит из себя такого крутого чувака, что постыдился бы, всего на полгода дедов-то старше, а никак не может от своего солдафонства избавиться и взрослеть до командира взвода. Ещё один, не легче, не хуже в роте кадр появился, только, что испечённый из учебки, прапорщик зенитчик Михаил Чекан, кривляка и совершенно пустое место с точки зрения мысли, одно только и способен делать, крутить на башке шапку или фуражку. Он даже при докладе старшим офицерам умудряется её на голове гонять с одного места на другое, как трясучка его разбила. Вот дурная привычка и никто его не охолонит, смотришь на такого и сам начинаешь невольно то же самое делать.
полная версия страницы