Форум » Армейский юмор » Армейские байки(часть 1) » Ответить
Армейские байки(часть 1)
Admin: Различные рассказы армейской службы,страшилки и байки.....
Владимир Мельников : Рассказ "Кабанчик". До седьмого ноября 1980 года был сущий пустяк, каких-то два неполных дня, как здесь в части отмечают такой праздник, мы ещё не представляли, с одной стороны мы по своей сути оставалась сугубо гражданскими людьми, профанами общества, с другой стороны, карантин, в который нас и поместили с целью излечения от свободы и нравов, устойчиво выправлял в нас военную косточку. Сначала избавились от первых симптомов гражданки, ходить в туалет по большому, мамкиными пирожками и домашними ватрушками с творогом, потом избавились от вторых симптомов, требовать что-либо взамен ничего, по московскому типу, нам положено, нам все обязаны и не вдаваясь в подробности сразу перешли к первому и ко второму грузинскому закону, согласно которому любой боец на вопрос , не хотите ли вы, молодой человек пойти туда-то, туда-то, сначала отвечать «так точно!», а уж потом, по пути в том направлении, спросить «а куда?». Симптомы давались с трудом, мыло не требовалось. Спросите за мыло? Типа, а причём тут мыло? Ну, мыло оно всегда причём, без него нельзя в одно место залезть, без мыла реньше не обходились малыши, имеющие запоры, мамы с удовольствием застругивали косячок с остреньким кончиком и в попу вставляли за здорово живёшь своим пухликам, имеющим капитальный запор, мыльце с собой всегда носили в пенальчике подхалимы, мыльце помогало отшивать нехватчиков, стоило лишь напомнить о том, что «не мылься, бриться не будешь», как клиент по фамилии хвостопадов, моментально отдзынивал от жадюги хвосторрубова. Без мыла не обходилась помывка в бане, без мыла жизнь командира роты была скучна и вяла. В прошлую субботу без мыла остался целый карантин в бане, было совершено должностное преступление на которое в буквальном смысле слова, обратило своё внимание подстрекательское начало из числа наших духовников. В число духовников карантина мы выделили лучшую и самую говорливую часть духов, люди в это сословие определили себя сами, они знали на что шли, они знали, что костры горят высокие, что потомки запомнят их имена и золотом впишут в свои мемуары, и вот такой момент наступил и пора об этом поведать миру, а седьмое ноября никуда не денется. Я так понимаю, что в преддверии государственного святого праздника, нас и помыть решили поосновательней, так сказать с пеночкой с добавлением скраба в моющие средства. Утро выдалось, как всегда раннее, побытка была лёгкой, вставали мы уже спокойно и готовились к подъёму с удовольствием, проснувшись чуток ранее, ожидаючи за минут семь или восемь призывного крика дневального по роте, крика «рота подъём, форма одежды номер такая-то, рота выходи строиться на утреннюю зарядку!», но в субботу зарядка отменялась, в субботу мы заряжались чистотой на целую неделю вперёд, причина уклониться от зарядки была строго уважительная, помывка стояла на одном уровне по важности с зарядкой, и поэтому включала в себя элементы физических упражнений. Физическими их можно назвать конечно условно. Упражнения состояли из вытаскивания своих матрацев, одеял и подушек на улицу и выколачивании из них максимально доступного количества пыли. С левой стороны коменданской роты, если смотреть с крыльца на площадку для построения личного состава роты, был расположен забор, выполненный их крупноячеистой сетки типа «рабица», длиной около двадцати метров, и метров пятидесяти, такого же забора, примыкало к первому, под углом 90 градусов, вот эти-то метры забора и принимали на себя первый удар утренних палок, наносимых с неслыханной жестокостью по развешанным по верху, матрацов. Каждый, кому доставалась хорошая колотушка в виде черенка от лопаты, мог отвести душу и оттянуться на беззащитных матрацах, проименованных каждую субботу на новый манер. У меня все матрацы тоже носили определённый именной порядок. Первый, кому я врезал, был полковник Торшин, нет, он не служил со мной в одной роте, этот гад служил со мной в одном городе, кушал со мною в одном городе липецкую картошку, ел селёдку иваси из одного магазина «бери сам», пил пиво из одной бочки в парке отдыха Сокольники, требовал долива и что-то говорил про разбавленное пиво то ли содой, то ли ослиной мочой, смотрел вместе со мной одну и ту же Олимпиаду-80, ходил на спктакли Владимира Высоцкого в театр «на Таганке» и брился одними со ной лезвиями фабрики «Восход», брился, брился да однажды и меня по ошибке забрил в команду К-280, в самый аккурат начала Афганской кампании. Второму, кому я врезал, был сосед справа, по фамилии Косиков, этот знал за что и помалкивал, помалкивал до тех пор, пока не собрал свои анализы в охапку, и задвинул на дембель, откосив на все 730 деньков от неслыханной лотереи, разыгрываемой компанией «Устинов и К*». Врезал не один я ему, гадом буду, если мне послышалось и слева и справа, и сзади его имя всуе, «по почкам, по печёнке, по селезёнке, по копчику, получай тугую струю в солдатский матрац» Сколько надо было иметь наглости, чтобы научиться испражняться себе под бочёк, какую надо иметь силу воли, чтобы поссать под себя и делать вид, что во сне, сколько дней мы должны были нюхать духан, стоящий с вечера, и сколько сил нужно было иметь, чтобы не отыметь по почкам его в натуре. Аж стыдно за себя до сих пор, здоровенная слега, двухметрового роста, согнутая угрызениями совести и стыдом пополам, бега вместе с нами, кушала вместе с нами, но ссать ходила отдельно от нас, только под себя, только в матрац, с гарантией выделения капель на первый ярус, на спящего в карантине человека. Врезал в догонку, Косиков отчалил в госпитал, а от туда как тот Попандопула, из «свадьбы в Малиновке», который сказал, как-то на досуге «и разбегусь я от Батьки на усе четыре стороны», отчалил без гудка по-тихому, канул из роты не проссав и сотни матрацев. Третьему и четвёртому я врезал за то, что они клеили мою чувиху, клеили конкретно, клеили её вместе с конвертами, посылаемыми ею мне в Германию, клеили свободно бессовестно, обирая меня до ниточки, оставив на память только один железный рубль, подаренный ею на прощание, валявшийся в моих бриджах и бутылку Советского шампанского, спятанную дома до момента прибытия на дембель и дня её распития. Склеили видно давно и не раз, поскольку письма стали приходить всё реже от её самой и всё чаще от её мамочки, спасибо папа был неграмотный и плохо понимал русский язык. Перепало на орехи от меня кое-кому ещё от меня, это я и сейчас в слух не буду произносить, знаю, что мысли имеют место материзовываться, и хотелось бы на излёте жизни пожить свободно без притеснения извне. О бане я уже писал, о матрацах ни разу. Выколотив матрацы с подушками, получив моральное удовлетворение, что врезал обидчикам и воздал им сполна, вытряхнув кое-как для очистки совести своё одеяло, скомкав всё это имущество в большой холостяцкий гузырь, взлетел без передыху по лестнице сначала на крыльцо роты, а затем с двумя небольшими передышками и на сам второй этаж нашего здания, где проживал в кубрике под счастливым номером «13», находящимся в торце коридора, на коечке слева от входной двери, этак примерно на третьей, ногами в проход, не у окна. Коечка моя была справная, скрипом не баловала в ночи, тапочки не собирала низколетящие, была уютной, тёпленькой, доставшейся от какого-то Геринга, проживавшего в мотоциклетном взводе до моего появления. Запах за время нашего отсутствия разжижился чистым кислородом за счёт притока в открытые створки окон, воздух приобрёл смысл, он поддавался описанию, воздух не был чистым, он был душистым, он душил нас кислым запахом, разливавшимся по окрестностям от сгоревшего брикета в соседней с баней кочегарке, воздуху я не мог врезать, воздух был существом неодушевлённым, я мог его пытаться терпеть и глушить втихаря нарастающую злобу. Я ненавидел две вещи в Германии, кислятину по утрам от сгоревшего брикета и вонючий запах сгоревшего синтетического бензина на автобанах. Всё остальное я мог терпеть и выносить, слава Богу не надо больше выносить запах мочи, изливаемой в ночи и удушающий сортирным запахом по утру, весь кубрик по номером «13», слава Богу одним запахом стало меньше, осталось попробовать приспособиться к родному и неистребимому солдатскому духу, запаху прелых ног, нагуталиненных сапог, нестиранных портянок, не мытых неделю тел, пропитанных потом подушек, простынок и матрацев, привыкнуть к храпу высотой в 96 децибел, охам и ахам во сне, ну и мелким шалостям старослужащих. Очередь нести огромный мешок выпала нам с Коляном Цыбулей из под Сорочинцев, из соседнего с ним села. Сорочинцы были известны с времён Мазепы и славились своей необыкновенной ярмаркой, которую проводили в этом большом селе изпокон времён, торгуя привозным скотом и гусями, смачными пампушками и отменным спотыкачём марки самогон. Мешок тот надо было оттахторить от ротной каптёрки. Находящейся в подвале роты и до солдатской бани, расположенной в трёхстах метрах от комендантской роты. Мешок был брезентовый и наполнен он был под самую завязку комплектами белья для 150 человек нашей роты, комплектами белья, жёстко скрученного в рулоны в ротной каптёрке накануне вечером нашим каптёром Дементьевым, уроженцем города Омска, города-родины всесебирских наркоманов. Рулоны собирались из пары кальсон, двух чапаевских рубашек, одного полуполотенца для вытирания левого яйца, да и собственно самих портянок в которые-то и заматывали всё это добро. Мешок одному человеку поднять не представлялось возможным, поэтому и было предложено носить, используя древнегреческий способ по имени «тяни-толкай», это когда первый тащит на своей голове гузырь мешка, а второй тащил остаток мешка, самую и наиболее тяжёлую часть груза. Вершки были мгновенно схвачены мною, поэтому головой походной колонны пришлось стать мне, а попой моему Колюну, брат и не заметил подвоха, брату эти размеры мешка были знакомы с детства, брат в такие мешки набивал не по детски жгучей крапивой для прокорма своих кабанчиков, которых в подсобном хозяйстве Колюна было несколько. Там, где жил Колюн, всегда выращивали кабанчиков не менее одного, как в остальной России, выращивали по принципу, заложенному со времён Батыева нашествия, когда один кабанчик выращивался на случай кражи второго, третий кабанчик выращивался, для местного участкового, который должен был в течение года закрывать свои глаза на запахи издаваемые в ночи вашим самогонным аппаратом, спрятанным от общественности в дальней клуне, четвёртый кабанчик выращивался для районного военкома, которому его подносили в знак высокого проявления уважения и в целях спасения своего Колюна от бритья солдатской машинкой наголо, пятый кабанчик выращивался для дальних родичей, опрометчиво укативших на жительство в губернский город Борисполь, шестой и последний же кабанчик выращивался под себя, и поэтому был самым любимым в поросячьей семье и единственно желанным, а по сему и состоял на особом хозяйском довольствии, был сыт и пьян, питался из чувала комбикорма, размером с ротный мешок. Честь носильщикам оказывалась высокая, время отправления груза было ранним и поэтому отправка мешка с бельём состоялась раньше выхода ротной колоны. Идти с мешком было весело, мне это сразу запомнилось и понравилось, идти нужно было в никуда, идти надо было туда, не знаю куда. Мешок накрыл и меня и Колюна с головой, он соединил две половинки глупости в одну целую, и глупость стала править нами. Зрелище увиденное бы вами было бы следующим: мешок на четырёх ногах начал движение без команды, его зад стал с первых шагов вилять и спотыкаться о ноги первой пары сапог, руки заднего упёрлись в спину впереди идущего несуна, картина сломалась пополам, мешок пошёл винтом по дороге, встречные машины слетели на тротуар от греха подальше, старшина роты поробовал докричаться до нас, но отчаявшись, решил не тратить на нас сил и поматюкавшись для приличия совсем не долго, отпустил нас на вольные хлеба. Меня, идущего первым Колюн крутил, как собака свои хвостом, его мотало и мутило от моих зигзагов и прыжков в ширину, вес тряпья был на самом деле для меня непомерным, так же как и для него, выбора и выхода у нас с ним не было, мешок должен быть доставлен быстро и качественно, рота должна прийти в баню не встретив нас на своём пути. Расстояние для солдат идущих строем время в пути могло составлять не более десяти минут, время движения с мешком могло состоять их тех же минут, но сами подумайте, какое время в пути мог провести тот мешок с доходягами типа нашего? Вот именно, рота могла один час поспать, ещё один час полежать на левом боку, и последний час уделить построению в баню. Именно такого времени нам и хватило бы с Колюном для выполнения задания особой сложности, задания по переноске ротных тяжестей на критически-большие расстояния, именно таким здоровьем мы и располагали. Колюн, кабанчиков-то выращивал справных, да селитёр видно в нём в детстве поселился и кормил Колюн теми кабанчиками не себя, а упитанного и прожорливого ленточного червяка, жрал он Колькину еду и в ус не дул, вырос червяк длинным, а Колюн высоким и тощим, с хлипкими ручками, тонкими ножками, маленькой головкой на тоненькой и длинной шейке, по детски наивный и чересчур доверчивый, с голубыми глазами и добрым сердцем, очень честным справедливым, и рассудительно взрослым не по-детски. Колюн был очень сильно похож на меня, а я на него, мы были дружны с ним оба наши года, Колюн был лучше меня, он был мудрее и терпимее к наездам, хохляцкая жилка позволяла ему обходить острые углы, а меня моё правдорубство всё время пробивало на корпус, я всё время спорил и чего-то доказывал, утомляя и себя и окружающих своим отчаянным и бесполезным трёпом и глупостями, совершаемыми по недомыслию. Не подумайте, что я был тогда особотупым, нет я и сейчас такой, просто тогда я не мог жить спокойно, я нарывался и нарывался, задирался и снова задирался, прокалывался и прикалывался, прикалывал других и подстраивал провокации, мне мало было на свою попу приключений, я не мог мириться ни с чем, меня плющило и колбасило, тянуло на подвиги и провокации, я до сих пор удивляюсь, как мне удалось живым вернуться на дембель после всех своих заскоков и шалостей, хотя все и всегда видели во мне только положительный образ, живущий в тихой заводи, но, что было делать, не мог видно я иначе жить не тогда, ни сейчас, видно так на роду моём написано, гореть всегда, гореть везде, и не всегда гореть на радость людям. У вас по прочтению моих рассказов, может возникнуть законный и правильный вопрос, а нельзя ли было припахать кого-нибудь другого, были ли ещё слабее нас духи, конечно были и духи, и дембеля и деды, Колюн сказал однажды про таких «курча», цыплята не иначе, как., припахивали не принимая в расчёт ни размера ума, ни размера сапог, ни размера талии, кто попал первым под руку Дементьеву, тот и тащил тот мешок, тому и полагался в последствии очень приличный набор белья, мешок обратно тащили естественно уже другие, из числа успевших прогнуться во время помывки, поэтому рассматривать, как наказание свою ношу мы не могли, мы были в армии и работа считалась делом привычным, рядом с нами параллельно духи получали свои порции люлей, пинков, подзатыльников и массу прочего расстройства, задача у каждого была проста, схватить только свою порцию тягот, умчатся с нею вдаль и оторвавшись от преследователей, забить на работу большой и красный и сделать маленький перекурец до обеда, а если повезёт, то и более. Мешок с Божьей помощью мы всё-таки домчали, бельё из него не растеряли, славы не приобрели, комплект заполучили под свой размер таза со всеми пуговичками и брителичками, с портяночками на всю ступню и полотенчиком приличного размера. Домчали в аккурат к появлению роты, успели раздеться, успели выбрать тёмный уголок в моечном отделении и стали дожидаться грязного винства и готовиться принять вместе с ними желанную и долгожданную водную процедуру. Ничего необычного не произошло, раздали всем по кусочку чёрного и липкого собачьего мыла, шуронули из шланга по голым людям водой, и потихоньку скрипнули вентилями подачи, сначала холодной, а потом и уже более горячей воды. Посыпалась мыльная пена на пол с головы солдат, потекла грязь по закоркам тел, стало в парилке светлым светло от пара и белым бело от мыльной пены, потянуло духмяным запахом от распаренных волос на голове, заискрилась чистотой в свете ламп накаливания кожа молодых и старых бойцов, стало в бане уютно и по домашнему приятно, поскакали перваки к Дементьеву за барахлишком, подняли гвалт по поводу рванья, заспешили с обменом на равноценный товар, потребовали вернуть одежду не хуже сданной ими на медни. Дементьев был дедом суровым, нравом обладал крутым, но и приколистом он был не меньшим, и поэтому издеваться над всеми мог так, как хотел его левый палец на правой ноге в этот час. Деды и дембеля требовали стратисфакции, кандидаты шакалили втихаря, черпаки получали и отходили подальше от всех, духи просто сидели голые и вытирались своими грязными тряпками, опасливо поглядывая на тигров и львов. Тигры и львы передрались, наржались друг над другом, набегались по отделению вволю отнимая вещи друг у друга, и у всех сразу, угомонились, стали потихоньку затыкаться и быстренько собираться свалить на «кислород», подышать через мудштук папиросы. Мы, молодое поколение, получив оставшиеся обноски из рук каптёрщика, тихонько оделись и незаметно для окружающих выпорхнули за уличную дверь на свежий воздух. На свежем воздухе дышать было практически невозможно на расстоянии примерно ста метров от выхода из бани, дым от папирос Северных расстилался низенько-низенько, всё пространство было заплёвано курящими, ногу некуда было поставить, чтобы не испачкаться или не убиться, поскользнувшись, стоя на выхлопах из лёгких курильщиков. Старшина роты не очень жаловал курильщиков, здоровый образ жизни в армии никто не отменял, борьба с курением и курильщиками велась и велась беспощадно, старшина не мог равнодушно смотреть на заплеванный камень брусчатки, метла моментально появилась в руках дневального и пошла гулять по мокротам, рота, приняв форму строя двинулась на завтрак. Карантин в полном составе выдвинулся опережая основной состав роты и полным ходом начал набирать обороты, мы знали, что у нас имеется особый карт-бланш на получение внеочередного питания и глотание, заботу и любовь руководства роты, мы шли впереди на курьерской скорости, сзади мощно поджимали основные силы, так сказать второй эшелон и нам это импонировало, нам было приятно, что рота представляет из себя мощную группировку, что нас много, служба наша важна и почётна, почетна потому, что столько людей собрали в одном коллективе, что столько солдат участвуют в обеспечении нормальных условий работы штаба дивизии, и мы тоже скоро на полных правах вольёмся в коллектив и сделаем не меньше, чем сделали наши предшественники, мы тоже не пальцем деланные, короче, кормите нас как следует, а то сами понимаете, какая может быть служба, когда солдат у тебя некормленый. Мытые, красивые, стройные, как викинги на свою попу встрелили своего командира роты, который объезжал необъятные просторы нашей дивизии на одном из уазиков, выполняя какие-то поручения, связанные с предстоящими праздниками и увидев нас, молодых и здоровых и решил провести среди нас спецопрос, на тему «а чьи там поля, не маркиза ли Карабаса?», на что мы честно-честно, положа камень за пазуху ответили «нет, не маркиза и даже не Карабаса», а что так плохо, спрашивает невзначай он нас, а то, говорим мы, мыло в который раз марки «детское земляничное» от нас зажимают и прячут, а от собачьего перхоть, как у той собаки, из которой мыло-то и было произведено, и портянки только-только кончики пальцев прикрывают, а вафельные полотенца, так вообще, меньше носовых платков, подштанники без пуговиц и с таза сваливаются в штаны и тем самым снижают нашу боеспособность, бежать в таком одеянии одно наказание. На что товарищ старший лейтенант ответил «хорошо, разберёмся, виновные будут наказаны» и ласково подморгнув нам на прощание по детски, сделал нам ручкой адью. Мы, счастливые, объединённые одной общей тайной, пошли с очищенной совестью принимать свою пищу. Принимая пищу, поглядывали по сторонам, присматривались, как принимают пищу другие народы нашей необъятной родины, все кушали, как могли, но вместе с тем и приучались кушать, как все, как все нормальные люди, правильно и тщательно пережёвывая пищу и помогая тем самым своему обществу, всё как у Ильфа и Петрова. О количестве съеденного мог судить только наряд по столовой, поросятки на миниферме остались голодными, бачки были пустыми, баня сделала своё дело, всё что было выдано, было сметено со столов с ненавистью и закидано в 4/3 желудка, клапан не закрывался и пища, как у младенца, попав в пищевод, заполнила всё его свободное пространство и показывалась местами наружу, передвигаться следовало осторожно, избегая резких движений и качков. Карантин, качнувшийся влево вправо, плавно, как бачёк с парашей, начал свое движение в сторону роты, песня полилась вместе с изжогой из наших глоток, воздух наполнился песнопениями взрослых детей, солнце запрыгнуло на крышу КПП, это у него хорошо получилось, оно поползло ещё выше, пытаясь взабраться на самые крыши небоскрёбов города спутника Нойштадта, всё было хорошо и ничего не предвещало беды. Беда не ждала нас в гордом одиночестве, беда имела замечательного товарища, товарища звали, товарищ старший лейтенант, а с товарищем старшим лейтенантом стоял ещё один замечательный товарищ, тоже лейтенант, только не старший, товарищ замполит роты. Группа товарищей имела очень озабоченный вид и эта озабоченность с каким-то холодком стала заползать вдруг в наши души и выхолаживать всё живое, поднимаясь от пищевода до самых кончиков волос. Карантин сделал последний выдох из своих лёгких, строй принял положение смирно, командир карантина на длинных ногах тяжёлого спринтера, помчался навстречу товарищам командирам с докладом и по тому, как его рука опускалась всё ниже и ниже к земле, мы поняли, что кого-то сейчас будут бить долго, больно и даже возможно ногами, всё как у Ильфа и Петрова, только сценарий был расписан на участие в действии большого числа статистов. Куда делись руки ротного из положения смирно, мы не могли понять, почему вдруг дернулось тело замполита роты и почему Вова Бунга сломался пополам, но, до сих пор я не могу понять, почему я и остальные члены нашего карантина сделали тоже, что делал во сне по ночам товарищ дезертир по фамилии Косиков, почему мочевой пузырь расслабил свои мышцы, почему ниже пояса вдруг стало тепло и сыро, почему все сделали глаза по семнадцать копеек, почему нет сил заглянуть в глаза друг друга, почему командир роты пошёл на нас буром, оттолкнув в ярости сержанта от себя, как тот повалился в сторону, как куль с мукой, почему замполит понёсся через три ступеньки ротного крыльца и голосом полным отчаяния, закричал дежурному по роте «ключи от ружкомнаты, быстро». Что в подобных случаях можно и надо было делать никто толком не знал и как унять ярость разошедшегося Лемешко никто не имел представления, ротный был полноправным хозяином наших судеб и верховным распорядителем кредитов пошатнувшегося доверия. Командир роты, выпучив глаза, раскачивался на своих ходулях, беспощадно кривлялся и гримасничал, брызгал слюной выделялся над нами на целых две головы, переходил то на русский, то на украинский язык, путал падежи, местоимения, глаголы, никак не мог как следует подобрать матерные слова, чтобы успокоиться, и в этом видно ему больше всего мешал его родной украинский, на котором невозможно было достаточно мерзко выматериться, русский мат не спасал, немецким он владел в пределах пары слов типа, «матка, яйко, млеко» и не более, сербского мата не изучал, и поэтому расходясь всё больше и больше, материл нас на чём стоит свет и обещал нам, выродкам, выдать сейчас и полотенце пушистое и мыло душистое и всё, что положено по плану солдатам группы войск в Германии, держите, товарищи карман шире.
Владимир Мельников : Продолжение рассказа "Кабанчик". Пятна на мотне стали расплываться шире, удерживать утечку после таких слов ротного больше не имело смысла, и поэтому, чтобы не лопнуть от ужаса, обуявшего нас, пришлось пойти на потерю меньшего, сохранив миокард в целостном состоянии, стыд не дым, глаза не ест, солнышко высветило плац перед ротой, дело молодое, дело поправимое и ничего страшного, что следующая баня только через неделю, высохнет и утренним ветерком развеется. Никогда я больше не имел такого унижения и позора, но и больше никто и никогда из нас ни разу вслух не посмел сказать на протяжение всего срока службы о том, что мыло не душистое, и полотенце недостаточно пушистое, что ноги по сапогу гуляют без портянок который месяц. Командир роты, не справившись со своим гневом, передал приказ добивать нас политическими методами, то есть передал нас товарищу политруку. Лейтенант замполит в своей части опускных работ, вспомнил тяготы и лишения нелёгкой службы воинами периода Гражданской и Великой отечественной войны, сказал нам, что мы недостойны носить имя гвардейцев, что хреновые их нас выросли потомки, что предыдущий призыв был лучше и в нём был меньший процент додиков и белоручек, которым требуется мыло пушистое и полотенце душистое, и что сейчас мы сами вместе с ним по приказу командира роты, будем добывать то душистое мыло прямо в этих суровых условиях. Он ещё сказал нам о том, каков богатый состав жиров и аминокислот имеет наш организм и каким из одиннадцати известных ему способов можно спокойно добыть мыло из живого организма за счёт некоторого воздействия на него извне. Командир роты остался стоять напротив склада артполка, это что располагался через дорогу от нашего парка, остался встречать свою роту. Рота показалась из за клуба артполка и грузно, как миноносец надвигалась на него, минута, другая и наезда на ротного было бы не миновать, но команда, поданная старшим сержантом Сашей Алабугиным, «рота, смирно, равнение на право», и «здгаствуйте товагищи ссайдаты!», «зда-жла-тов-ста-лейтн», «рота, вольна», «рота вольно, на месте шагом марш, раз, два, направо, раз, два» и линкор у родного причала, застыл перед ротным на временную стоянку. Пока мы влетали по команде замполита в ружейную комнату и получали солдатские противогазы, рота успела разойтись и переместиться в курилку на перекур перед разводом. Видя наши метания, некоторые особо любопытные из числа неравнодушных к человеческой судьбе, попробовали у нас поинтересоваться тем, что же здесь произошло в их отсутствие и как к этому относиться, а услышав от нас, что мы провинились и нас будут мочить, успокоились, раз улей гудит, значит мёд будет, раз бойцам уделяют столько внимания на уровне командира роты и самого замполита, значит это того стоит, значит мальчики отыскали в сарае службы старые престарые грабли, на которые десятки поколений наступали, достали и с такой силой на них наступили, что старослужащие только легко позавидовали, что грабли нашли своего адресата, что грабли в надёжных руках, что их из этих рук не скоро вырвут другие, что жить можно ровно столько, сколько найдётся дачников неудачников, которые этими граблями весь лоб себе расцарапают по недомыслию. Рота с открытыми ртами наблюдала со стороны курилки за приготовлениями карантина потягивая дымок через трубочку сигарет, покуривала и подумывала только об одном «Господи, пронеси и сохрани», не зацепили бы с этими недоумками, пора бы уж понять, почти месяц в карантине, что законов здесь своих ровно столько, сколько разрешит командир роты, что работать будут только те из них, которые устроят старшину роты и не заденут честь партии, это уже по части замполитовой, что прав тот, у кого срок больший за плечами, прав тот, у кого кулаки крепче и не прав тот, кому выпало появится в роте позже всех, кому Бог ума и здоровья не дал. Рота провожала нас взглядами до самой санчасти, мы уходили вверх к стадиону на крейсерской скорости в полтора десятка узлов. Дневальный по роте прокричал построение на развод, замполит в это время повернул правое плёчо карантина на беговую дорожку дивизионного стадиона. Мы обрадовались нашему старому знакомому, который увидев нас перед собой с ещё большим энтузиазмом принялся размахивать своими руками локаторами, перед нами был наш любимец гусеничный локатор, установленный на небольшой горке за забором из колючей проволоки. Мы вывалились на родные просторы нашего «любимого» всеми дивизионного стадиона и дружно «погнали наши городских в сторону деревни». Время после завтрака не успело перевалить за полчаса, пища в наших желудках только-только начала переходить в стадию разложения, а мы уже насиловали пищеварительный процесс разгоняясь до скорости Болида, гукая сапожищами по травяному покрытию беговой дорожки стадиона. Три куга не очень большое наказание, это наверное за мыло земляничное, за полотенца пушистые может гусиным шагом прогонят, на этом наверное и остановятся, вон он замполит, самолично возглавил лидерство и несётся по той же окружности, что и все духи, ну ладно мы, наказуемые, а его-то за что, он ведь гражданский в военной форме, зачем ему с нами мучить и себя, ему что больше заняться нечем, он что со стороны что ли не проконтролирует состоявшееся наказание, повалялся бы на травке, бока солнцу подставив, чай последнее Галльское тепло уходит, чай зимушка гнилая впереди, так нет же, ему чтобы самому степень гибели прочувствовать нашей подавай, он сам на утрате своего лошадиного здоровья хочет убедиться, что наказание достойное и что степень его соответствует степени нашей борзости. Мы тоже не пали духом, одно дело со стороны наблюдать, как над нами издеваются изверги, а другое дело, самим гробить замполита на адовых кругах, так ему и надо, пусть и он до второго дыхания дотянет, помого ему Господи не упасть раньше нас самих, может и на гусиный шаг уболтаем, есть такая небольшая вероятность, что купится, как же, отец солдата. За интересом наказания замполита забыли об опасности исходящей от змея-локатора, крутит гад головой с сеточкой, пытается нас получше разглядеть, выбирает себе жертву облысения, но может думаем мы, на такой скорости поток электромагнитного излучения не успевает проникнуть в нас на достаточную глубину, может часть замполитом рассеивается, ведь ему, как человеку партийному всего больше положено, и дозы облучения и в каждую дырку затычкой. «Не растягиваться, бежать строем!», каким строем, товарищ замполит, Вовка Мельников только и успевает за сапогами следить, то и дело соскакивают, на такой скорости они впереди, как и учили старослужащие, всегда летят, того и гляди раньше самого к финишу придут, Вовка Бутырский пыхтит, как пухлик, но не сдаётся, главный кипишист, чёрт его дери, а как начинал там у бани, а как мы его дружно поддержали тогда, настоящий Минин, а то и сам Пожарский, ладно Вован, не сепетись, в следующий раз революция может и получится, вон он Вовка Ульянов сколько раз проигрывал, а сейчас вон какую тачку заимел себе, видели чай, на Московском вокзале в Питере, не боись Вовка Литвинов, тебя не такое царствие небесное в жизни ожидает, что три круга против десяти суток дивизионной губы лично полученных от комдива ни что, кати перекати полем свои сто кило по кругу, три в кровь свои белоснежные ножки, пускай юшку в портянки. Гони прочь свою прапорщикскую мечту Серёга Брукман, не позорь ею своего земляка Юру Ломатченко, заткни фонтан свой товарищ Христов, спрячь свои фиксы за высоким молчанием, спасибо Вовка Тюрин за петросянство и беззлобное ёрничанье по поводу нашего умиранья и нытья, ну тебя в Полтаву с твоим гусиным шагом, Ванька Гусак, кто тебе только такую фамилию прилепил, кайся теперь вместе с нами, три круга по Солженицыну пройдены. В круге первом брали разгон, в круге втром гасили лихость замполита своими жизнями, в круге третьем на буксире друг у друга и пинках начальника карантина Вовы Бунги, летели сломя голову по следу тигра, летели вперёд к финишу без славного замполита, гнали на втором дыхании, шли по пятам, шли как гончии, ориентируясь по запаху оставленному его дыханием. Ушёл, один, про нас забыл, на гусиный шаг мы перешли добровольно, не спросясь, были приучены. Норма: три круга галопом и пол круга гусиным шагом, как у всех, так и у нас, никто ещё от этого не умер, не умрём и мы, нам так сказали, сказали, мы и поверили, да и не поверить нельзя было, сколько уже раз пытались попрощаться с белым светом, да подлый организм отказывался выполнять нашу последнюю просьбу. Заполит пошёл ещё на один круг, всё по честному, на подлёте к нам, мы в знак солидарности подхватились и помчались на четвёртый круг, сами не понимая зачем это делаем, потом ещё гусиным шагом, потом ещё на круг за замполитом и всё! Мы победили, замполит свернул с круга и пошёл на курьерской скорости к роте, мы привязались к наму на такую короткую ногу, что уйти от нас он больше не рискнул, не рискнул и правильно сделал. Если бы чуток он оплошал, от нас бы только мокрые от крови портянки бы остались, гусиный шаг съел все портянки, содрал кожу с запяток, оголил от кожи пальцы, очистил от покрытия чашечки на ступнях, размочалил стельки и смазал всё внутреннее пространство сапога составом кроваво красного цвета, пометив надолго казенную обувь. Куда делся замполит роты по прибытию в часть, мы не успели уследить, но на крыльце, по-видимому давненько, нас поджидал товарищ Лемешко. Классный мужик, которого до сих пор хочется увидеть и крепко пожать его руку, товарищ первый командир роты и что бы не было им сделано, как плохого так и хорошего, останется всегда справедливым и боевым командиром, таким боевым и ответственным, что таких командиров давненько я не видел. Гроза разгильдяев и поганцев, суворовский солдат, он ждал своих провинившихся бойцов, которые-то прослужили всего ничего, провинившихся на пшик, за мелочь, но учитывая опыт былых времён, времён хлебных и соляных бунтов, гасить нас надо было в зародыше, гасить поливая пеной, добытой из нашего молодого организма и превращённой в мыльную огнетушащую мыльно-потную суспензию, идеально подходящую по своему молекулярному составу для сбивания спеси с молодых, неотёсанных болванов, не нюхавших ни пороху, ни волосатого кулака командира роты. Ротный не стал перед нами падать ниц, ротный приказал выдать соплю, которая посмела не попросить от него законного, а посмела, аж потребовать в ближайшее сеймомент, ротный не надеялся, что мы выдадим чувака подстрекателя, он верил в мужскую солидарность, но чувак сам взял и вышел, Вовка Бутырский так и сказал «это нам в Москве в военкомате сказали про то, сколько и чего вам положено иметь в армии, вот я и хотел это поиметь», а поимели меня и всех нас, это он про себя наверное так тоже успел подумать. Молодец Вовка, ротный, на такую наивную простоту не знал чем и крыть, и поэтому решил крыть тем, чем располагал, стал крыть матом, нет, не Вовку Бутырского, не нас, не себя, он стал крыть военкома товарища полковника Торшина, из Колодезного переулка, что на метро Преображенская площадь, за то, что тот там кому-то, что-то наобещал, чтобы легче было забрить Вовку, а ему, товарищу не полковнику, а старлею, надо выполнять данные кем-то обещания. Ротный простил Вовку, но по приколу приказал ему отправляться после карантина служить в Финчасти дивизии и назначил его заочно банкиром, что кстати и сбылось в полном здравии, и Вовка до самого дембеля ворочал миллионами марок, как тот подпольный миллионер товарищ Корейко, прямо опять же по Ильфу и Петрову, ну ты смотри, как оно получается в жизни. Ротный приказал нам всем тут же сесть и казать ему состояние наших ног, зачем, мы и сами, честно говоря, не могли правильно понять. Показывать чистые после баньки ножки это одно дело, тут тебе срамиться нечем, казать теперь свои увечья и присохшие к ногам и сапогам кровавые портянки совсем другое дело, не только стыдно, но и обидно, обидно за ротного, ну на фига он за гусок мыла и полотенце изувечил взвод боевых единиц духов, а что если завтра война, а если в поход, да мы с такими ногами-то и драпать, как следует не сможем, это сколько же техники придётся задействовать, чтобы нас подбросить хотя бы до польской границы, оттуда мы дорогу на восток и сами найдём, это сколько дней теперь мы будем со шлангитом валяться, сколько хороших и полезных дел не навредим. Сапоги не слезали сами, их не могли стащить ни сержанты карантина ни мы сами, сапоги присохли, они приросли к голенищам крепко накрепко, портянки трещали зубы скрежетали, мы выли и обливались потом от боли, ротный был от этого в полушоке, сержанты были напуганы не меньше нашего, напуганы и смущены от того, что допустили членовредительство всего карантина в целом. Спасибо Олимпийским играм1980 года и олимпийским объектам, в керзачах пришлось полетать по всем 30 этажам измайловского гостиничного комплекса, сапоги керзачи стали моим любимым видом обуви, работа на даче и грибные походы уменьшили риск получения травм ног. Как правильно наматывать портяночки, мне довелось иметь место знать, учили хорошие учителя, портяночки редко когда соскакивали с ног и набивались в носке сапога. Мозоли росли, но я их не прокалывал около недели, а потом они сами лопались, но были пустыми и безвредными для здоровья, жить было можно, ноги тоже прияли со временем правильную форму, форму нового сапога, сапога выданного мне ещё в СССР. Спасибо Вове Бунге, начальнику карантина, спасибо, что тоже не побрезговал людьми с душком, тоже приложил свою руку, поспособствовал тому, что портяночки легли качественно и узелок запомнился, «замочек», как он выражался, замочек с секретом, а кто не понял юмора Вовы, тот сидел в курилке перед ротой и дул на свои лопнувшие волдыри и отдирал байку от кровавых мозолей. Ротный был мужик видать не глупый, он правильно сделал, когда сам сел на скамейку рядом с калеками и снял свой правый сапог, когда попросил снять сапог самому Вове, снял и велел подшкандыбать к нему на своих культях и нас всех. Велел внимательно смотреть на то, как были у него и Вовы портянки намотаны, смотреть на то, каким образом они фиксировались выше щиколотки, сколько было отведено материи на стопу и сколько на ногу, смотреть и сей момент учится немедля «делать как я». Меня не похвалил и не отругал, ноги мои белизной не выделялись, как у некоторых бройлеров, даже не суповая курица, скорее цыплёнок для жарки, ни мяса, ни жира, одни мослы, на таком безрыбье и мозоль приличный не сможет, как следует вскочить, не с чего, нету сала, как у некоторых, да и крови совсем кот наплакал, всю злые демоны в карантине по ночам высосали, одним словом, встать и выходи строиться. Строиться в колону по одному в количестве двух человек и шагом марш с сержантом на свинарник, там самое ваше место на сегодняшний день. Сказано, сделано. Портянки на место вернули, в колонну по одному вдвоём встали и под руководством юного духа сержанта из только, что прибывших из Форсцины, двинули свои стопу на заход солнца, туда где пахнет родиной-уродиной, там, где растут могучие поросята, туда, где горы лежат навоза и миллиарды крыс носятся в поисках пищи, не взирая на окружающую их армейскую службу. Почему мы и почему на свинарник? А шут его знает, закономерность беспорядка постичь до сих пор не удалось даже американским астронавтам, а нам и подавно. Оставаться в роте больше положенного, не имело смысла, ноги были в порядке, тех побитых, повели колонной военнопленных в санбат, а нам, как безхозным, нашли иное применение. Дорогу на свинарник мы вкратце знали, уголь и капуста не забылись и не простились нам, дорожка была короткой по армейским меркам, но мы её решили ещё короче сделать и поэтому решили путь свой проложить через сам стадион, рассчитывая получше разглядеть тот чёртов локатор на горке, колючую проволоку вокруг него и всё, что было обозримо по обе стороны от дорожки, ведущей на свинарник. Аккуратные домики перед выходом на стадион миновали уже давно, круги адовы прошли с интересом не загнанных лошадей, сумели разглядеть полосу препятствий по ту сторону стадиона, локатор оказался обычной сетчатой тарелкой элипсовидной формы на гусеничном ходу, скорее всего, сильно устаревшей конструкции, я видел и поновее у себя в Жуковском, Раменском, Мячкове и в самой Рязани у ВДВшников, а вот там за ним, что, вот это увидеть не удалось и мы, не теряя времени перевалили через гребень стадиона и стали спускаться вниз с горки в сторону расположения танкистов. На нашем пути встретились странные сооружения типа вертолёта, повидимому выполненные для тренировки прыжков во время десантирования или ещё какого-то назначения. Для прыжков с парашютом они были слишком низки, место было не подходящее, так, брошенная вертолётная площадка. В этом мы скоро сможем убедиться, когда сам Зайцев десантируется на этом бугре точно приземлившись на своей персональной вертушке, но это будет немножко позже описываемых событий. Честно говоря, не очень эта площадка подходила для посадки вертолётов, на стадион красивее можно было садиться и с большим шиком, а тут, меня даже тогда оскорбление взяло за главкома. За время нашей службы мы могли бы лопатами разровнять её получше, закидать канавы и рытвины, наносить на носилках земли и песка и уволиться на пару недель реньше, выполнив такой героический труд и людям польза вышла бы великая и площадка была бы что надо, ну да ладно, может ещё и попросят сделать в перерыве между забегами по стадиону и работой на свинарнике. То, что работать на свинарнике нам придётся за пятерых, мы поняли без подсказки старших, все выбыли, мы остались. Дорожка, повиляв, спустила нас пониже и вывела на кольцевую магистраль прямо на казармы танкистов, а далее повела чуток правее почти до поворота направо и подъёма в горку, но попетляв между домиков повела в сторону угольных копей, рельсовых стыков и переезду через Ж/Д и далее к первому свинарнику, в котором томился один на полгода заключённый плотник. Да, да, именно плотник, так всех свинарей у нас по штатному расписанию держали. Полгода проплотничал, в отпуск и в роту в мотоциклетный взвод на проветривание, и плотнику хорошо, свежим воздухом за городом подышать и немцам неплохо, такого регуля за пять километров по запаху обнаружишь и успеешь вовремя на Трабанте под танк не попасть. А американским военным миссиям, так то вообще каюк, считай, что кирпич повесили на трассе, они ведь воевать в таких условиях не обучены, им подавай настоящего советского регулировщика, да чтобы от него шипром за версту тянуло или брагой, тогда им раздолье, тогда они смогут с удовольствием мимо него проехать, затесавшись в походную колонну и честно снять видеоролик о современных наступательных средствах, доставляемых на полигоны на специальных сцепках или тросах. Полгода без залётов и внематочной беременности свиноматок и ты уже не плотник среди свиней, ты в отпуске и честный регулировщик в комендантской роте. Дорога до свинарника заняла минут двадцать, а может и меньше, утро только-только, что начиналось, солнце только-только разогрело, как следует воздух, а мы уже стояли перед железными воротами и дубасили в них своими сапожищами. Мы были очень смелыми, нам не был страшен черпак свинарь, мы плевать хотели на этого доморощенного то ли плотника, то ли столяра, он был из числа задротов и мы это знали, сержант плёлся с нами, но о том, что он сержант младший, знали только его сопли на погонах, сам он был затюкан учебкой больше нашего, духа в нём было на понюх табака, мы чувствовали своё превосходство и поэтому повели себя с самого начала довольно неприлично и нагловато, маленько нахамили ему, маленько унизили, самую малость опустили его службу и довольные собой, высокомерно спросили «чего изволили», рассчитывая таким образом поставить его на место и умерить его аппетиты, а себе выхлопотать работу полегче и почище, хотя посмотрев вокруг поняли, как сильно ошибаемся насчёт «почище» и «полегче», куда ни кинь глазом, кругом говно и лужи, какая на фиг тут может быть вообще работа для цивильного городского лоботряса и белоручки. Свинарь был неопределённого возраста, ему свободно можно было дать и двадцать три и двадцать пять лет, родом он был из Украины, роста невысокого, метра так один и шестьдесят пять, если мерить как поросят с хвоста, широковат в талии, немного выгнут вовнутрь, как конёк-горбунок. Говорил хлопец маленько невнятно в себя и не особо запариваясь с выбором языка, говорил на своём русско-украинском мове, который могли понимать старшина роты Верховский и кабаны, эти другого языка тут отродясь и не слыхивали и поэтому особо и не запаривались, их интересовало другое, степень запаривания субпродуктов из солдатской столовой и не более того. Странное дело, но боец нас принял наоборот, он принял нас так, как принимают кунаков в Кабардино-Балкарии, он нас не вызывал, у него всё было делано-переделано, он был чистенько одет, выбрит (непонятно только для кого?), сыт и очень добр и радушен. И перво-наперво он начал нас жалеть и переживать о нашем трудном периоде в карантине, о зверствах дедов и в особенности кандидатов, начал наперечёт называть всех притеснителей в роте, не зная как следует нас и не опасаясь доносов на него тем же самым демонам, он по всему виду своему их дольше не боялся, он имел какую-то прививку от них, и прививка эта была непременно связана с его положением и поросятами в целом. Двор свинарника был не большим, метров пятнадцать на двадцать, а может и поменьше, сейчас трудно восстановить пропорции, да это и неважно, сама ферма была построена фронтом на Нойштадт, она была одноэтажной и имела вид очень длинного сельского глинобитного домика из Приазовских селений для рыбацких артелей. В дальней части от входа со стороны угольного, располагалось жилое помещение свинаря, это была его комендантская рота, а он был вечный дневальный, плотник самозванец, вызвавшийся сюда добровольно, гонимый жаждой покоя и стопроцентного отпуска, гонимый из роты страшной дедовщиной в тихую гавань, где очень много диких обезьян, ээээ, прошу прощения, где очень много белых поросят. Человек бежал на пустынный остров ради защиты своего поруганного достоинства, не сумевший вынести всех тягот и лишений воинской службы, это был поистине Ленинский поступок, «шаг вперёд, два шага назад», шаг в сторону службы, но два шага назад, ибо это была по сути свое гражданка в солдатской форме, а два шага назад, потому, что потом пришлось тому хлопцу догонять свою службу уже с нашим призывом, а свой призыв его уже дольше не смог принять и простить, так и остался он вечным черпаком и плотником на перекрёстке. Прости меня тот хлопец, ты был очень кстати, кстати всем нам, только в твоём царстве можно было сытно поесть, честно поработать, маленько сачконуть и пережить голодный период и забои. Делов ты не захотел нам тогда предложить поделать, хотя знаем, что таковые всегда имелись у тебя, ты не сторонник был припахиваний, ты сам всё делал, чтобы не показывать нам степень твоего грязного труда, ты не хотел показывать своей грязной робы, своей тачки, своих лопат и вил, тебя это тяготило, ты был на том свинарнике, как каторжанин, но ты умел держать марку и это потом вернуло к тебе уважение солдат, ты как настоящая хозяйка из под Бродов, сначала предложила заморить червячка, зная наперёд, что тем самым попадаешь в стопроцентную точку, что покупаешь нас не требуя ничего в замен, а мы, зная, что слабы этим самым местом, как лохи всегда покупались на твои уловки и жрали картоплю целыми бачками. Стыдно, но это правда. Только, что из-за стола, а бачок влетал под ремень и хотелось повторения подвига. Картошка уже была готова у тебя, когда ты её успел почистить в таком количестве или ты это делал так каждый день, рассчитывая на голодную ораву, которую тебе присылали ежедневно на работы, или у тебя имелась специальная картофелечистка, ну не знаю. Картошка была пожарена на открытом костре на улице, она пахла свежим дымком и была со странной заправкой белого цвета, как оказалось в последствии, что это было не что иное, как молоко и откуда оно у тебя тут взялось, и что оказывается на молоке тоже можно жарить не только рыбу, но и саму бульбу, это было таким приятным открытием, как само поедание белых кусочков фри из бачка размером с хороший тазик для мытья ног. Такого угощения я не едал даже в детстве, когда мы всем классом ездили в Суздаль и Переслпвль-Залесский, такое не во всех ресторанах в Москве подают, такое только на свинарнике и попробуешь. Свинарь и сам не знал, зачем нас к нему сегодня послали, не знал и не хотел знать, загоны были тщательно вычищены, поросятки дружно сосали сиськи у заваленной набок своей вкусной мамки, в соседнем загоне малыши носились в погоне за пролетающими перед носов хвостами товарищей, семенили тоненькими ножками по чистенькому полу, кабанчики поболе лениво поворачивались в нашу сторону при приближении к ним, а рассмотрев получше, снова потеряв к нам интерес, впадали в спячку, прикрыв мохнатые ресницы и заваливаясь на передние ножки. Хряк племенной, с клыками оборотня и длинным туловищем, тяготился бездельем и пытался найти способ, чтобы попасть в общество мам-одиночек для известного только ему интереса, он испробовал за сегодняшнее утро все семнадцать способов проникновения в соседний с ним загон, но как мы видели, плоды его были пока напрасны и он был очень озабочен постигшей его неудачей, но не терял надежды на успех своего предприятия, и напрягая на лбу извилины из кожи, всё никак не мог вспомнить последний, восемнадцатый, верный способ. Мы ничем ему не могли помочь в этом и не заморачиваясь пошли гулять по ферме дальше. А дальше было больше, дальше был сюрприз. В конце коридорчика располагался маленький загончик, загончик для перемещённых лиц, служивший для поросят перемещавшихся на тот свет, а проще говоря на стол к высшему офицерскому составу, проживавшему в районе столовой ЗРП и рядом с генеральским магазином, ну а остальное для лиц, имеющих незначительные должности в подчинённой комендантской роте. Отведав того, что кушают свинари ежедневно, неволно возникла мысль, а не попробовать ли тут до дембеля отсидеться? И не дослушав мозг, сердце сказало «заткнись», стало за свои мысли стыдно перед самим собой и больше к этому я не пытался возвращаться, поели и спасибочки сказали, интересно, а что сам боец дома будет рассказывать по поводу службы, неужели про свиней сможет заикнуться в серьёз? Так это же до самой пенсии смеяться будут, это так и дома можно было остаться и никуда ездить за тридевять земель не надо было, какой смысл, интересно, кто такую службу придумал? Пока мысли блудили по черепу, пока организм адаптировался к зверскому запаху, исходившему от животных, на дворе произошли кое-какие кардинальные изменения. Мы высыпали на шум доносившийся снаружи и неожиданно обалдели от такого количества народа, это были наши знаменитые прапорщики-охотники, Овсянников, Верховский и Захарченко. Захарченко, начальник пищевого дивизионного склада, что был под офицерской столовой, спорил со старшиной роты Верховским о том, что необходимо быть гуманными по отношению к тому кабанчику, который был прописан в отдельных апартаментах и которому выпала ужасно высокая честь, быть зарезанным не к Новому году, а именно на красный день календаря, день 7 Ноября, и что убивать его гуманнее именно в его апартаментах, не нанося ему моральной травмы. А прапорщик Захарченко отстаивал наоборот, свою точку зрения, и состояла она в том, что гуманнее будет порешить жирнячка на улице, что таким способом будет сокрыто от сокамерников свинофермызвериное лицо кормящих их людей, что это позволит сохранить кое-какой имидж и не оттолкнёт поросят от людей. Прапорщик Овсяник, командир комендантского взвода стоя в сторонке с адъютантом комдива, высоченной слегой под два метра, тоже уроженца Украины, дружно хихикали поглядывая в сторону спорщиков и етигумманистов. Мы уставились, открыв слегка рот, для лучшего усвоения и смотрели то на одного из спорщиков, то на другого, а наискосок постреливали глазами за Овсяником с адъютантом. Первая пара спорщиков стала делать нам определённые знаки пальчиками рук и не окончив спор велела закрыть поплотнее железные ворота. Вторая пара с адъютантом стала в это время что-то доставать из багажника комдивовского УАЗика какие-то свёртки интересной формы, форма содержимого напоминала ружьё или автомат. Но, что тут должно сейчас произойти, для чего столько свёртков, что за извращенцы, они, что кабанов никогда не кололи, им что впервой это приходится это делать? А, я понял, мы же в Советской армии и тут всё должно быть по военному, тут даже кабаны не могут погибнуть по людски, ножичком под левую переднюю ножку, тут они должны быть убиты, как в штрафбате, всеми видами огнестрельного оружия и непременно на смерть, о кинжале от немецкой винтовки можно только мечтать. Как же тут можно огонь вести, тут столько народу, а что если мимо кто пальнёт? Не поранили на стадионе, так тут дострелят, у них ведь, ну, у этих, у охотников, ума-то не больно много, у них всё больше по части азарту, точно кого-то сегодня на вечерней поверке не досчитаются, карандашик ластиком сотрут, как и не было в списках бойца с хлебной фамилией. Свинарь, парень оказывается, ещё тот был хват, его только и видели с минуту командиры во дворе у кучи картошки, он как будто того и ждал, пулей унёсся в свои закрома и уже выпихивал толкая наконечником лыжной палки в зад здоровенному борову, а тот избалованный повседневными ласками и чесаниями за ушком, как дурак, шамкая и похрюкивая полез из своего загона, а затем и вылез окончательно на свет Божий. Хлопая лопухами ушей, потрескивая кусочками асфальта на зубах и хрюкая с ещё большим интересом, направился вдоль нашего строя, приветствуя каждого из нас кивками головы. Улыбка и радость засветились в глазах наших охотников, они увидели именно то, что и желали увидеть, объект был очень упитан, он был очень крепок и с таким фруктом приятно было иметь дело, на такого стоило устроить охоту, это достойный трофей, сала и мяса хватит всем, и даже кое-что останется свинарю. Всё стало так происходить быстро, как может происходить только в армии, люди стали, что-то делать, куда-то перемещаться, доставать ружья из чехлов, хвалиться патронами и помещёнными в них зарядами, стали спорить о том, кто будет стрелять первым и из каких боеприпасов, что делать после первого выстрела, и кто будет и как добивать жертву. Я не успевал переваривать информацию, а оказывается здесь у каждого своя роль, это делается не в первой, это нормальная процедура отстрела животных, что люди здесь и сейчас будут отдыхать, как настоящие охотники, и не надо никуда уезжать за город, вот тебе манлихер, а вот тебе хряк, бей его жаканом в бочину и вали затем его на спину, обкладывай свежей соломой и пали до посинения. Видеть настоящую охоту из засады на кабана раньше наверняка из нас никому не доводилось, понимал, что кабану не жить на этой ферме, но всё равно убивать его было жалко, даже не смотря на то, что мне очень не нравились его свиные глазки, маленькие, остренькие, прикрытые человеческими ресницами, он был очень добр, спокоен и наверное пока не чувствовал угрозы со стороны этих людей, он видел людей каждый день не в меньшем количестве, они кормили его и катались на его спине, он убегал от них и снова подобрев, подходил и прощал. Так и сегодня, его очень сытно накормили, очень тщательно поскребли скребочком, почесали за ушком, дали вкусную морковку, и теперь я рядом сними, вон они как мною любуются, наверное скрести собираются, вона палок достали сколько. Время уходило, кабан потеряв к нам интерес, занялся починкой асфальтового покрытия во дворе у того места, где сейчас горел огонь и в огромном котле запаривалась каша для обеда многочисленным хрюнделям, он пропихивал свою хряпу между щелей и делая вот так, колечком своего пятачка, взрывал гудроном залитую щебёнку и надкусывая её мелкими зубками потрескивал от удовольствия. Так вот почему участок заасфальтированного покрытия оказался уцелевшим только вокруг КАМаза вываленной картошки, всё остальное видать попало в желудку подобных рементников, что не съем, то понадкусываю, теперь ясно и понятно мне стало, почему хохлы так уважают всё, что связано со свининкой. Не ясно только почему я сам, не имея отношения к хохлам, так страстно обожаю всё Украинское и сало в том числе?
Владимир Мельников : Окончание рассказа "Кабанчик". Охотников было три, ружей тоже было три, три спички тоже оказались зажаты в кулаке адъютанта, три, одна из которых длинная, но две, короткие. Длинная спичка должна была укоротить и без того короткую жизнь нашего упитанного и обласканного героя. Ему выпала почётная и благородная честь, быть съеденным первым в этом охотничьем сезоне, за это можно всё отдать, всё кроме своей жизни. Но об этом знали только мы и мы начали свой отсчёт чужой жизни. Длинная спичка выпала прапорщику Захарченко, толстому борову с огромным отвислым животом и писклявым голосочком, ему и стрелять первым. Кабанчик мирно бороздил просторы мирового океана, имевшего быть место во дворе и представлявшее из себя обыкновенную лужу, заполненную гнилой жижей и доходившей кораблю до самых ноздрей. Что мило кабану, то смерть охотнику, дичь уплывала и стрелять надо было немедленно, лужа не имела под собою дна и кабан уходил в неё всё глубже и глубже. И в этот момент прапорщик не долго целясь, саданул из вертикалки так, что ноги его заскользили на месте, его туша дёрнулась назад, залп из ружья оглушил и ошарашил нас больше, чем подводную лодку. Фонтан воды рядом с кабаном поднялся на полметра и так напугал его, что он пулей вылетел на сушу и помчался за котёл, который стоял на кирпичах и булькал от закипевшей в нём каши. Никогда не думал, сколько может доставить радости товарищам мазня охотника, сколько восторга появляется в их сердцах и какими они после этого становятся счастливыми сами, как же, мы ведь тебя предупреждали «бери с упреждением», не стреляй по воде, промажешь или того хуже, ранишь и беды потом нам всем не миновать, это с виду мирный кабанчик, но с его весом и жаждой жизни не может поспорить никто на свете. Вопль отчаяния и пропущенный ход, довёл до истерики стрелка, «хрена вы все вылупились, а ну пошли туда-то, туда-то от селя!», это обращение прозвучало скорее всего в наш адрес, гоните его оттуда и тикайтэ геть, давай, давай, швыдчэ. Вам хорошо с ружьями прятаться от кабана, а мы, что собаки загонщики, а что если он и нас тоже примет за своих обидчиков, что если не разглядит своими крошечными свиными глазками, а что если вдруг нас не смогут отличить от кабанчика и пальнут по команде длинной спички, спрятавшейся в комдивовский УАЗик. Хорошо ему, адъютанту руководить процедурой издалека, ну да ладно, одна нога здесь, другая там, за котлом с кашей. Палки лыжные в руки и в зад скорее пихать его побольнее, а самим бежать долой, подальше и от охотников, и от кабана, ну их всех к свиньям собачим. Азарт охоты разгорался с каждым словом, стрелять выпала охота старшине роты, он его кормил, он его поил, он его и убивать будет. Стрелять, я так понимаю, из ружья стоя и стрелять из автомата лёжа, скорее всего очень большая разница, охотники, по всему видать из них такие же, как из меня рыбак, ружьё нацепили и пошли стрелять по бутылкам, да по фуражкам, это мы где-то уже видели, знаем таких трепачей и похоже тут так же. Ружьё на левую руку, а я и не знал, что старшина левша, а я всё под правую, горячую руку опасался попадаться, а он вон как, а голову по бабьи к ложе, правым глазом норовит целить в кабана, это уже ни в какие ворота и даже не в красную армию. Но странное дело, кабанчик вдруг оживился и посеменил скоренько на старшину роты, видно признал, признал своего прежнего кормильца, а может отступного решил у него просить, но, как бы то ни было, расстояние между ними сокращалось, но выстрела не было. Отгоните его подале от меня, не можу йому в глаза подывыця, як свойя дытына, геть його от мэнэ. Мы конечно сделали пару «геть» палками по поросячьей жопе и еле успели увернуться, как за нашими спинами «бах», «бах» и «вииииуууу», аж до самого сердца! А, Б, ВЭ, ГЭ, ДЭ, мать твою Бог любил, да хтож так стреляет, что ж ты его по правой лопатке насквозь пулями прошил, сердце-то у него с другой стороны, бил бы в лоб тога, что ли, раз нравиться такой детский вой слушать. Раненое животное, заваливаясь на правую переднюю ногу, пошло винтом и стало забирать в сторону котла с кашей. Вскочив в горячке на бурт из картошки, оно не удержавшись на зыбкой основе, покатилось переворачиваясь прямо на кирпичную печку, в которой пылал огонь и ударившись об неё задом, завизжало ещё сильнее от вспыхнувшей щетины и сильного ожога, полученного от раскалённого котла. «Давай, Овсяник, не жди, стреляй, он сейчас нам тут всё разнесёт!», это кричали наши вояки, не сумевшие с двух шагов завалить мирно пасущееся домашнее животное, «давай, ну чего ты телешся!», снова кричали они ему. А Овсяник, став в настоящую боевую позу и взяв на мушку кабанчика, стал медленно к нему приближаться держа на далеко вытянутых руках своё ружьё. Куда делся кабанчик после первоговыстрела было не очень видно из за мешавшего обзору большого дымного костра и котла, парившего до самых облаков. Прапорщик куда-то ушёл следом за кабаном и все разом от этого смолкли. Где он был и что делал с кабаном, мы помыслить не успели. Топот ног бегущего прямо на нас кабана ввёл нас в ступор, ноги прикипели к асфальту, волосы поползли кверху, в горле кадык перекрыл дыхалку, а кабан продолжал не отворачиваясь переть буром по направлению к нам. Наступил конец первой серии или нет, скорее всего кина больше не будет, он нас сейчас поднимет на клыки (должны же они быть и у домашних кабанов такого возраста) и мечта моя точно сегодня же здесь и сбудется, стану я свинарём на один день, на один, последний день своей жизни. На фига мне такая охтничья радость, хоть бы тогда что ли всем оружие выдали, вон он, гляньте на него, какой неубиваемый экземпляр попался. Кабан, как оказалось не на нас пёр, там, позади нас, был вход в его апартаменты, туда он видно и стремился попасть и отлежаться, зализать так сказать раны и продолжить свою тихую поросячью жизнь, но видно не судьба его была туда сегодня попасть, даже на совсем короткое время. Жребий вечности миновал его, спички кончились, патроны остались, «тикайтэ хлопци на виранду, бо щас мы йому сатанюки такому пропышем дробом по одному мисцу». После такого, нас как ветром сдуло со двора, остался только УАЗик с адъютантом, который однако тоже только, что тянул свои волосатые ручонки к чужому манлихеру, в надежде отоварить свои карточки, оказывается спор-то шёл именно на них, кому что домой забирать и с хозяюшкой чем баловаться под водочку. Кабанчик, описав круг, с кровавыми глазами пошёл на второй. Высрелы забахали по двору ему вдогонку один громче другого, дым от бездымного пороха хоть и не был велик, но мешал нам следить за ходом отстрела животных. Кабанчик, искусанный и в спину и в шею и в лопатки зарядами из ружей, орал на всю округу, люди с соседних свинарников запирали свои хлевы спасая животных от разрыва сердца, вылезали на бетонные заборы и обращали свои взоры на бойню комендантской роты. Бойня удалась на славу, попали все, попали не одному разу. Попасть-то попали все, да видно эти попадания не были связаны с жизненно важными органами и кабан, устав от попыток прорвать кордон из охотников, пошёл на отличную хитрость, он взял, да и махнул под стоявший посреди двора комдивовский УАЗик, да и застрял там, зацепившись спиной за карданы и мосты, подломив передние ноги под себя. Адъютанта комдива только и видели там, хлопая дверцами он улепётывал на другую сторону машины и орал о прекращении огня. Он орал и носился с кулаками вокруг наших прапорщиков, его колотило от испуга или ещё от чего и он то хватался за ружьё прапорщика Захарченко, то за грудки старшины роты, а сам всё орал и никак не мог успокоиться. На такой охоте каждый наверное оказался впервые, я даже стал почему-то думать, что охота велась вовсе не на бедное и вкусное животное из семейства поросячьих, а прямо на самого товарища прапорщика, адъютанта его превосходительства, полковника Ушакова. И ещё не известно, кто получил больший стресс от такой бойни, сам кабанчик или адъютант. Я думаю, что три мушкетёра жестоко пожалели в последствии, пригласив на охоту, такого влиятельного и капризного человека. Я не знаю от чего умер кабанчик, от выстрелов по нему дробом или может от визга расстроенного адъютанта, но только потыкав его палкой в пятачок, все поняли, что он мертвее мёртвого и как его теперь оттуда доставать, знает сам Бог. Всё получилось у нас, как в сказках Корнея Чуковского «ох не лёгкая это работа, из болота тянуть бегемота», во-во, именно бегемота. Машина-то ни гу-гу, ни в зад и не в перёд, села на кабана обеими мостами, вернее он сам ей свинью подложил, и по всему видать, свинью немалую, пудов двенадцать. И что теперь с этим делать и как выходить из положения, знали только Он и Она, стакан, да бутылка, оказывается не всё тогда выгребли руки старшины роты из загашника, машина была военная и укомплектована в соответствие со штатами военного времени, в бардачке водителя всегда имелся положенный по описи, гранёный Малиновский стакан и поллитровая бутылка отличной пшеничной водочки Московского винзавода. Нервы у всех стали к обеду ни к чёрту, ружья покидали в багажник, нам велели найти, не теряя времени хорошую верёвку и заняться самым интеллектуальным видом спорта, перетягиванием канатов, а сами удалившись в горенку, попросили чего ни то закусить принести, да и хлопнули входной дверью. Верёвку найти проблемы не оказалось, вон их сколько на столбе понавешано, а вот как таким средством пользоваться? Пожалуй надо было и правда потренироваться и слава Богу было на ком. Связали удавку на руках, забросили куда подальше на ляжки убиенного и завязав морской узел потуже, стали пробовать «на раз, два, взяли» нашего новопредставленного. «И ещё взяли, и ещё раз!» и сначала задние, а затем и всё туловище стало казаться наружу из-под автомобиля. Автомобиль пару раз качнулся и встал на свои четыре колеса, больше такие дорогие машины не надо так близко оставлять от охотничьей засады, в этот раз обошлось, а что будет на Новый год, там я видел такое тело, а какие клыки у него оттопыривают губы и чего их только не спилили, ведь мясо с салом жрать никто не станет с такого борова, разве, что голодные солдаты, да и то может быть после недельного голодания на зимней дивизионке. На раз, вывалили довольные хорошим закусем и вкусной водкой наши именинники, оказалось суду по разговору, что ружья тут только и имели место испытания у некоторых, что все впервые стреляли по крупной дичи, что это только рекогносцировка, а настоящая охота только впереди, на настоящей заимке, на настоящих диких кабанов, которых так много расплодилось на немецкой земле и охота на которых очень сильно запрещена, а кушать так хочется и мочи терпеть больше не можно. Что надо было делать далее, ума большого имень не надо было, солома лежала рядом, место выбрано высокое подветренное, только спичку поднеси и эпиляция на всём теле кабанчика будет сделана полная. Спички в солдатских руках штука опасная, угольный долго ещё будет нас помнить и скучать, половина брикета, как пить дать, была испорчена когда-то нашим пожаром. Там уголь, тут солома, эка невидаль, палить так палить, может за работу ушки или хвостик обломятся. Ели ушки-то, или нет? Ели, конечно не могли не попробовать, вкуснотища, вон моя псина, уж с утра ими занимается, всё никак прикончить не может. Костёр из соломы запылал и с левого, и с правого бока поросёнка, потом на спину перекинулся, запахло сначала не очень, потом всё вкуснее и вкуснее, ножичком по горелому прошлись, подложили ещё по охапочке. Прошлись ещё раз ножичком по тельцу, обложили потеплее соломкой, накрыли брезентиком и уселись утомлённые вознёй рядышком, кто на чём стоял. Уселись и стали делить свиные деликатесы, ушки, да хвостик, еды не особо, но голод обивает здорово, собаку можно неделю не кормить, так и помрёт голодной с ушами в зубах. Выпили ещё вкусненькой пшеничной за наше здоровье, уж больно мы понравились нашим охотникам, выпили и снова закусили, а мы за ножички взялись и делая разрезы в необходимых местах, стали добираться до печёнки, а вы что подумали? Да за ради неё-то вся охота и состоялась, за неё-то весь сыр бор и разгорелся, уж больно организм соскучился по жареной с дымком печёночке, да по жареной крови со свежим нутряным сальцем. Уши нашего кабанчика мы съели быстрее моей собаки, но голод, как чувствовался в начале охоты, так и продолжал о себе напоминать и сейчас, еды было море, но жрать было нечего. Кабан только-только расстался с внутренностями, его ещё только собирались четвертовать, а нас уже заставили, как самых рукастых и способных выполнить не самую интересную и почётную работу, но что поделать, раз сказали нам вначале службы, что мы духи и прибыли мы для выполнения самых грязных видов работы, то и опорожнять от говна кишки и кэндюх покойного кабанчика, тоже выпало нам. Не знаю, как кто, но наш прапорщик Захарченко очень обожал употреблять в пищу жареный желудок или, как его называют в простонародье, требуху или «кэндюх», это уже по Украински, а старшина роты, так тот любил другое, настоящую рубленую домашнюю «ковбасу с часныком» и для этого собирался привезти с охоты метров двенадцать промытых и продутых гофрированных шлангов годных для набивки в них мяса с последующим копчением оных на самодельной коптильне, сделанной из бензиновой бочки и пары матерных слов. Вы пробовали давить фикалии своими беленькими ручками? Нет? А почему? Не приходилось служить или не приходилось кабанчиков колоть немецким тесаком, ай какая жалость, ну тогда вы много потеряли, мне они до сих пор те кишки в руках ощущаются с содержимым внутри них, а представьте, что их было несколько метров, а промывать надо было несколько раз холодной водой в октябре месяце. Тут никакого кабана выращивать не захочешь, тут и прониклись уважением к служивому свинофермы, мы сейчас подавим говно пальцами в кишках, а ему тут до ночи убирать, кормить поросят, себе жрачку готовить, прапорщиков выпроваживать и собирать всем рюкзаки с окороками, не забыть дедам на завтра украсть, наряду на кухню оставить, друганам танкистам отвалить бакшишь, о, сколько тебя ждёт люлей после сегодняшней резки, сколько с мясом за пазухой попадутся ротному на пути, подумать, так и жить не хочется, а жить-то над, да без залётов, иначе отпуска тебе не видать и через полгода жезлом на перекрёстке не крутить. День был сегодня длинный и трудный, это было видно по второй ходке Овсяника в магазин, водка имеет одно очень плохое свойство, она почему-то всегда заканчивается быстрее, чем ты успел рассказать до конца маленькую охотничью историю. Пока кое-кто кушал водку, кое-кто, а это были конечно мы, варили краденое мясо с картошкой прямо на костре, на улице, обложив бачёк досками и уместив его кое-как на паре кирпичин. Мясо варилось быстро, части печёнки мы уже растаскивали грязными руками, маленько пахнущими сыростью от кишок, а у некоторых и запахом поросячьего завтрака, не до конца успевшего пройти свой 12 метровый путь. Ели обжигаясь сладким, слегка подсоленным мясом, выхватывали ножами картофелины, дули на огненные куски и трясли в воздухе ошпаренными пальцами, а сами плакали от застилавшего наши очи дыма, плакали, но от казана с варевом не отползали. Ели столько, что нормальный человек за неделю не мог съесть, ели, как моя псина, когда мы её забыли выпустить из сарая на даче, а сами уехали на пару дней в город. Нет, собака была скромней, мы не ели, мы жрали, жрали кабана так, как он так не ел. Он был такой вкусный, картошка была такой рассыпчатой, а надзор за нами сквозь залитые зенки таким слабым, что не закончившись водка, мяса бы командному составу не досталось по определению, мы ведь дорвавшись, могли конечно не съесть, но понадкусывать, это как пить дать сумели все окорока и шейки. После того случая я перестал смотреть в сторону прилавка со свениной. Меня интересуют теперь только ножки Буша. Что было дальше? Да ничего, половина карантина оказалась в полукедах со шлангитом и стёртыми в кровь пятками и пальцами, а четверо идиотов застряли между первым и вторым этажом и как в Багдаде сутки кричали «в Багдаде всё спокойно!», ой, чёт не то сказал, кричали на всю комендантскую роту «занято!». От вида трясущегося варёного сала в ложке с борщом, наши кишки выворачивало наружу и мы вспоминали, как сами то же делали с кишечником кабанчика. Над обжорами хохотала вся рота, и каждый считал уместным каждый раз за обедом казать нам в своей ложке кусок трясущейся свинины с плоховыбритой щетиной и гоготал вместе с остальными над тем, как мы сворачивали приём пищи и выходили строиться. Вот такие вот дела.
sergei: Сразу все осилить сложно.Буду поэтапно...
свн: Молодец, Володя!!! Реально написано
Владимир Мельников : Скажу сразу, что пишу без злобы, сейчас и тогда, это разные вещи. В смысле: когда приходится делать в данный момент, что-то, мне это не нравится, но делать приходится, через не хочу, через сейчас вырвет, но потом вспоминается, как анекдот, потому, что делать-то не надо противное, а вспоминать-так чего теперь не посмеяться над собой, было и ладно.
sergei: Володя,конечно же мы все понимаем,тем более все воспоминания воспроизводят дух и состояние.А как сейчас подается и какие были ощущения в реале-мастер имеет право на подачу блюда,так как он хочет!!!
Владимир Мельников : Если будет время, не поленитесь, найдите книгу "Десантура 1942". Написал парнишка молодой, книга про войну, но читается так, будто он сам там был, дымом на даче задыхался, но на улице читал и читал, за два дня без перекура одолел, произвела сильное впечатление, найдите и почитайте. http://obuk.ru/book/58276-desantura-1942.v-ledjanom-adu..html И ещё эту почитайте. http://obuk.ru/literature/23159-aleksejj-ivakin.-my-pogibnem-vchera..html
sergei: Ну теперь работать вообще будет некогда.Еще с утра ни одной бумажки не оприходывал.Все по форуму шарюсь.И кабанчик пока жив...
sergei: Владимир Мельников пишет: Вы пробовали давить фикалии своими беленькими ручками Это надо делать проще.В кишки заливается вода -ведрами...Принимал в этом участие.Но сцена казни удручающая... Будучи молодым лейтенантом-получил задачу от командира полка-истребить бродячих собак,одна из которых искусала девочку.Дело,может быть и благородное,но бесчеловечное...Получил винтовку ТОЗ,патроны,не всегда,оказывается стреляющие,и отправился выполнять приказ.Придали мне двух бойцов и КАМАЗ.Об самом процессе рассказывать не буду.Этот грех на мне висит.Я знаю...но начать было очень сложно!!!А вспоминать неприятно...
Владимир Мельников : Пришлось попробовать потом жаренные кабаньи кишки, вкусно, но немного пахнет.
sergei: Их ,обычно набивают требухой.Вкусные колбаски получаются...
свн: ....Немцы вот знают толк в поросятах...100% безотходное производство...особое лакомство -жаренные пятачки и хвостики для избранных Володя, ты частенько наведываешься в Старый Свет...не пробовал?????
Владимир Мельников : Опишу как работали на мясокомбинате в Галле и как коров забивали, поросят, как из морозильников таскали в штанах сосиски. У намцев очень идёт хорошо в пивных жареные индюшачьи булдышки, нежные и не давлючие, ешь, очень сочные и похожи сначала на блюдо известное в Праге под названием "вепрово колено", под пиво идут у немцев и в Вене тоже, свиные рёбрышки, в соусах трёх видов, килограмма полтора порция, мы вдвоём ели порцию.
sergei: Надо уже открывать тему"кулинарные изыски..."
Владимир Мельников : Пишу рассказ пока про присягу, там же 7 Ноября и стрельбы.
sergei: ну ,до 7 ноября мы еще подождем,а потом МЕРЫ !!!
свн: автовладельцы (некоторые типы) глазами автомехаников Гламурное кисы. Если вы думаете, что блондинки ездят исключительно на дэуматизах, киапикантах и шевролеспарках, то фиг вы угадали. Гламурное кисо вполне может подъехать на «девятке», джипе «широкий» или двадцатилетнем БМВ, держащемся исключительно на немецкой обязательности. Тем не менее, несмотря на разнообразие марок, все эти автомобили страдают одной и той же неисправностью: «Ой, у нее там что-то бумкнуло...». На механиков гламурное кисы смотрит с подозрительной брезгливостью – какие-то они, знаете ли не такие... Не с обложки дамского журнала, короче. Блондинки ожидают увидеть в автосервисе непременно прекрасного мачо, который, поигрывая мускулами, приобнимет ее за талию и развлечет несложной эмоциональной беседой (О! Я! Я! Даст из фантастиш!), пока машина сама как-нибудь починится. В общем, о работе механика они судят, похоже, по немецкой порнографии. Разочарование от этакого небритого мурла со следами масла на физиономии и облаченного в замасленный комбез бывает очень велико. Особенный облом происходит от того, что внимание этой рожи привлекает вовсе не ее макияж, а подвеска ее машины. И потому на вопросы: «Что именно бумкнуло? Где? Когда? На какой скорости?» – Блондинко только надувает губки, предоставляя механикам разбираться самостоятельно. Машины гламурных кис чисты, благоуханны, полны кавайных няшечек, и осквернить их грязными лапами механика сродни кощунству. Однако под капотом обычно страх господень – масла осталось на кончике щупа (ой, а его надо менять?), шарниры клацают, резинки потрескались, шланги текут, провода искрят, колодки скребут железом по железу... Если даже до кисы доходит, что с машиной что-то не так, то это, как правило, уже предсмертные судороги умучанного механизма. Поэтому, когда механики, загибая пальцы на всех имеющихся руках – своих и соседских, - составляют блондинке смету по замене всего, то она, попискивая в ужасе, бежит писать в дамский форум о жутких немытых жадных хамах, которые посмели требовать с нее каких-то пошлых денег. Как правило, ситуация разрешается визитом в сервис кисодержателя – мужа или иного какого бойфренда, - которому механики, облегчено вздохнув, демонстрируют, до чего довела автомобиль его блондинка. Если кисодержатель вменяем, то ситуация разрешается ко всеобщему удовольствию. Если нет – процесс повторяется в другом сервисе. Гость с Кавказа Горячий южный парень чинит машину в одном случае – перед продажей. Машина Гостя – старая «копейка» или «шестерка», но на шикарных литых дисках, стоящих в два раза дороже всего остального, наглухо тонирована и вусмерть убита. Начинает Гость с Кавказа с того, что пытается впарить эту машину тебе: - Э, дарагой, слюшай, хороший машина, да! Дэд мандарын возил, отец мандарын возил, я манадрын возил – купи, ты возить будэшь! Недорого, слюшай, да! – и называет цену, относящуюся к реальности, как горы Кавказа к побережью Сочи. Поняв, что механик не повелся, нимало не огорчается, и просит: - Продать хачу, слюшай. Дарагой, сделай так, чтобы выглядел хорошо, да? Матор дымит? А, ты же знаешь – масло-шмасло, присатка всякий есть – налей, чтобы неделя не дымил! Какой дырка в кузов? Зачем сварка, зачем крыло замена? Залепи-закрась, харашо будет! Торгуется Гость с Кавказа зверски, и даже договоренную сумму норовит не заплатить полностью, придираясь, что: «Машина совсем нэ как новый! Как я такой машина прадават буду?». Зато вином и чачей поит обильно и бесплатно, развлекая механиков витиеватыми тостами. Браток Браток сам под капот не заглянет – растопыренные пальцы мешают. Объяснить, что случилось, для него тоже проблема – словарный запас ограничен: - Слышь, брателло, там у меня чего-то тово, ну, этово..., короче, какая-то. Я ее тудыть, а оно …там. Типа глянь, как там чо... Браток, как ни странно, клиент уважительный – слова «дифференциал», «контроллер впрыска» и «лямбда-зонд» вызывают у него почтительный ступор. Разговаривать с ним надо вежливо, и, набравшись терпения, объяснить суть поломки в доступных терминах: - Видишь, братан, вот эту круглую железную фигню? Она должна вот эту раскоряку этак вот проворачивать. А она – погляди, - вот тут не доходит, а вот тут погнулась. Нужно, короче, эту ерундовину поменять на другую фиговину, ну и, заодно, еще эту штучку подкупить, чтобы два раза не лазить... В этом случае Браток пальцы не гнет, не быдлит, а, проникшись, спрашивает только, сколько эта фигня стоит и никогда не торгуется. Если ремонт не занимает много времени, Браток скромно садится на корточки и курит, не заглядывая в яму, и не мешая разговорами. Это поразительное умение часами сидеть на корточках, молчать и ровно ничего не делать, с полным отсутствием мыслей на челе – удивительный братковский талант, недоступный иным категориям населения. После расчета, браток непременно предложит тебе по дешевке пару-тройку краденых машин. Ну, чисто, в благодарность. Отказываться надо очень аккуратно, чтобы не дай бог не обидеть щедрого человека. Тюнингатор Среднестатистический Тюнингатор – прыщавый молодой человек лет 18, которому папа отдал старую «шестерку». Ему очень хочется любви на разложенных сидениях, но девицы почему-то не спешат запрыгивать в его рыдван. Тюнингатор одержим мыслью, что врожденное несовершенство автомобиля можно замаскировать так, что девушки спутают его «шаху» с «бугатти» последней модели. Желтые брызговики, блестящие китайские зеркала, чехлы из меха чебурашки, руль диаметром с глушитель и глушитель калибром с руль он обычно устанавливает сам. Однако пацаны со стритрейсерского форума объясняют ему, что это уже некруто и вообще «колхоз». С этого же форума он узнает слова «наддув», «закись» и «нулевик»...Обычно Тюнингатор сваливается на сервис чисто случайно – как правило, у него гараж рядом. Вломившись в разгар работы - этак запросто, по-соседски, - он начинает сверлить мозг. - Слышь, Иваныч. А можно на шаху наддув вкорячить? - Все можно - честно отвечает механик, продолжая крутить гайки, - были бы деньги. - Слышь, Иваныч, мне тут пацаны обещали по дешману турбу от бэхи подогнать... Встанет, как думаешь? - Как ставить... – туманно отвечает занятый механик. - Слышь, Иваныч, а твои ребята могут сделать? - Мои ребята все могут! – гордо отвечает механик. - А что стоить будет? Механик на секунду останавливается, производит мысленный подсчет и называет сумму. Тюнингатор, осознав, что это примерно в двадцать раз дороже, чем его шаха со всеми чехлами и синими лампочками, отваливает потрясенный. Денег у него нет, не было и не будет никогда. Ждите его визита примерно через неделю, с вопросами про закись. Зато менять сцепление и крестовины, убив их в любительских дрэг-заездах, он придет именно к вам, да еще и приведет за собой десяток таких же юных «гонщегов». Тюнингатор безвреден, безденежен, служит основой для анекдотов и его можно иногда сгонять за пивом.
Владимир Мельников : Не знаю куда выложить сие. Утром сел писать рассказ, сижу, вдруг слышу петарды стали бахать во дворе, сижу дальше, сильнее бахают, салюта не видно в воздухе. Ну,думаю, откуда же они вылетают, что звук есть, а их самих не видать. Встал и глазищами эдак в окно, зырь, а там здоровый мужик, вырвав трубу из асфальта (их на неделе установили, чтобы не парковался никто на тротуар) и давай глушить по лобовому стеклу "вольвёшника", баба впервые его туда поставила за всю свою жизнь из нашего подъезда, так вот, пока пил неделю (30 лет отмечал) белочка посетила, вышел на улицу и говорит консъержке "там двое мужиков в машине задыхаются, дай топор мне или лом", та скорее закрылась (а хлопец с нашего 13 этажа), а он трубу из асфальта и давай коцать технику. Дырку пробил, расковырял и говорит "нету, сбежали". Наряд дождался, всё им обстоятельно рассказал, они связались с отделом дураков и поехали, бросив трубу рядом с машиной. http://www.youtube.com/watch?v=cQWKuYXqu10
sergei: Да!!!Поставишь машину,а тут такой спасатель!!!Ужас ночи-черный плащ!!!Бабе повезло!!!И участникам дорожного движения...на время!!! Страховку не получит,если только ОСАГО
полная версия страницы